— Боюсь, что вы неправильно истолковали выражение лица моей сестры, мистер Барретт. Я знаю ее очень хорошо и не ошибусь, если скажу, что вы ей так же отвратительны, как и мне.
За спиной у Джиллиан кто-то испуганно ахнул. Она даже не обернулась, бесстрашно продолжая смотреть прямо в глаза Барретта, которые превратились в две злобные узкие щелочки.
Гнев Джиллиан усилился. Наглый фигляр и набитый дурак! Его бесстыдные намеки ее сестре и ей самой были нестерпимы и оскорбительны. Она поставила его на место, и теперь он пытается запугать ее! Не выйдет, мистер! Она ему покажет! Она не уступит и докажет ему и всем остальным, кто позволит себе неуважительно отнестись к ней и ее сестре, что они не какая-то там чернь, что они не девицы легкого поведения, что…
Размышления Джиллиан прервал Джон Барретт, угрожающе шагнувший вперед. Не желая уступать, Джиллиан осталась стоять на своем месте, молча, слушая то, что говорил ей Барретт:
— Боюсь, ты вела себя весьма легкомысленно и скоро пожалеешь об этом. Понимаешь, твоя жизнь, и жизнь твоей сестры больше уже вам не принадлежат. Такие вот дела.
— Сэр, меня зовут Джиллиан Харкорт Хейг. Имя моей сестры Одри Харкорт Хейг. Мы гражданки Англии! Мы требуем соблюдения наших гражданских прав, которые даны нам…
— Ты что, на самом деле дура или прикидываешься? — язвительно процедил Барретт и угрожающе надвинулся на Джиллиан. — У тебя нет никаких прав! Как официальный агент Лондонской транспортной компании и суперкарго этого судна, я держу твою жизнь в своих руках, подчеркиваю — в своих руках! — пока мы не прибудем к берегам Ямайки! Опять же я буду продавать твой контракт твоему новому господину, когда мы пришвартуемся в порту! — Барретт замолчал, чтобы его слова произвели желаемое действие, и продолжил еще более угрожающим тоном: — И нечего тешить себя иллюзиями о безоблачном будущем после того, как тебя купят. Ты будешь всего лишь собственностью своего господина. А согласно закону тебя можно сдать внаем, перепродать, а то и просто выставить на аукцион, даже если это приведет к тому, что ты навеки расстанешься со своей семьей.
Сдавленные рыдания Одри невольно подчеркнули ужас сказанного. Но Джиллиан промолчала, с трудом сопротивляясь нажиму Барретта.
— Ты собственность господина, и он может делать с тобой все что пожелает! Он может избить тебя, отодрать на конюшне кнутом, выжечь клеймо, в конце концов, если ты рассердишь его. А если ты сбежишь и тебя поймают, то тебе добавят срок или изменят условия контракта, малость продлят его… А может быть и еще хуже! Дура! Какая ты теперь гражданка Англии! Ты движимое имущество — вид денег, которые надо потратить или использовать по усмотрению твоего господина! У тебя нет вообще никаких прав! Ты теперь никто, заруби это себе на носу, поняла?
В наступившей мертвой тишине были слышны только безутешные рыдания Одри. Джиллиан горделиво выпрямилась и не опустила глаз под похотливым взглядом Барретта. Тот посмотрел ей в лицо и неторопливо проговорил:
— Значит, я тебе отвратителен? Я тебе обещаю, что, прежде чем закончится плавание, ты будешь в ногах у меня валяться и умолять о милости. Может, я и откликнусь на твои мольбы… если будешь мила и вежлива. И тогда я, может быть, ублажу тебя — без свидетелей, конечно. Разве что мы пригласим твою сестренку — для полноты удовольствия!
Джиллиан потрясено ахнула. В глазах Барретта загорелось торжество, и он победно захохотал:
— Да, моя гордая красивая шлюшка… будь уверена, мы очень скоро увидимся снова!
Со свойственной ему быстротой Джон Барретт резко развернулся и вышел, оставив позади себя гнетущую звенящую тишину. Хотя внутри у Джиллиан все дрожало, она взяла себя в руки и спокойно повернулась к Одри. В глазах сестры застыл ужас.
— Одри, пожалуйста, вытри слезы, — ровным голосом проговорила Джиллиан. — Тот день, когда ты или я придем умолять этого человека о милости, не наступит никогда.
Кристофер Гибсон все еще никак не мог прийти в себя. Он оказался неподалеку и стал свидетелем столкновения между самоуверенной белокурой ссыльной и Джоном Барреттом. Похоже, девица совсем спятила.
Кристофер с отрешенным видом взъерошил мозолистой, закованной в кандалы рукой свои вьющиеся темно-каштановые волосы, вспоминая, что за несколько часов успела натворить эта безумная. Сначала она умудрилась довести до исступления матерую шлюху, вместе с которой ей предстояло провести все восемь недель нелегкого плавания. Но она и с ним обошлась не лучше, послав подальше вместе с отнюдь не глупым советом. А ведь если бы не он, девица наверняка страшно покалечилась бы, шарахнувшись со всего маху физиономией о землю. Она добавила себе неприятностей, когда пренебрежительно обошлась с капитаном, чье положение требует проявления уважения даже со стороны сумасшедших. И это после того, как капитан оказал ей неоценимую услугу, не дав ее сестре свалиться в воду! Но после этого она превзошла сама себя: с не укладывающейся в голове смелостью довела до бешенства, да нет, хуже — просто в открытую осмеяла человека, от которого полностью зависит ее благополучие. Тем более что он один из самых влиятельных агентов компании!
В голове у Кристофера снова всплыли слова Джона Барретта: «Ты что, на самом деле дура или прикидываешься?» Да Бог ее знает.
Кристофер украдкой наблюдал, как девушка с надменным видом приводит в порядок койку, столь неожиданно ей доставшуюся. И тут он с изумлением увидел, как она вытащила из своего небольшого саквояжа ослепительно белую наволочку и аккуратно натянула на грязную подушку. И все это было проделано с таким видом, будто вообще не было никакой безобразной сцены между нею и Джоном Барреттом.
А может, эта самоуверенная красотка на самом деле круглая дура? Похоже, что так и есть. Кристофер уже готов был от души рассмеяться, как вдруг кто-то грубо дернул его за руку.
— Держись-ка от нее подальше, парень, — прохрипел ему в лицо охранник, поигрывая ключами и как бы собираясь разомкнуть кандалы на руках Кристофера. — Меня послали снять с тебя железо. Отсюда бежать-то некуда.
Коли будет надо, тебя вмиг на цепь посадят. Так что, парень, шевели мозгами. Я нынче добрый. Пользуйся моей добротой, про девку я тебя честно предупредил. — Охранник мотнул головой в сторону белокурой гордячки, что все еще возилась со своей подушкой, и продолжил: — Господин положил глаз на эту аппетитную шлюху и ее сестренку. Кажись, то, что она, как кабаниха, перла на рожон, только раззадорило его. Он страсть как любит баб на место ставить. А эта-то гордая, так что валяться ей у него в ногах, это уж точно. — Охранник снял ручные кандалы, на какой-то миг заколебался, но все же присел на корточки и начал возиться с цепями на ногах. Потом поднял голову и глянул Кристоферу в лицо: — Господин Барретт здесь все в кулаке держит, вот так, понял? Она еще к нему приползет, помяни мое слово! Он свое дело знает!
— Никогда в этом не сомневался! — хмыкнул Кристофер.
Он с наслаждением принялся растирать запястья, дожидаясь, когда и ноги обретут долгожданную свободу. В душе поднималась знакомая горечь. Детство Кристофера прошло в отдаленном поместье, где его отец служил конюхом у титулованного дворянского семейства. И хотя их семья бедствовала, кандальное будущее никогда не приходило ему в голову. Но все изменилось самым решительным образом, когда умер глава дворянской семьи. Юноша унес с собой воспоминания о рыдающей матери и отчаявшемся отце, когда безденежье заставило его покинуть дом еще подростком. Кристофер нанялся матросом на корабль и мог достаточно часто наезжать домой, с болью в сердце, наблюдая, как год за годом нищают его родители. В свой последний приезд он узнал, что мать уже с полгода как в могиле, а заболевший отец «в награду» за свою многолетнюю честную службу хладнокровно выгнан на улицу.
Кристофера бросило в жар, как только он снова вспомнил, что произошло на следующий день после похорон отца. Он тогда пришел в поместье, чтобы забрать жалкое имущество родителей. И высокомерный дворецкий, от которого разило перегаром, презрительно процедил, что этот вонючий хлам давным-давно сожгли. Когда эта пьяная сволочь оплевала, светлую память его родителей, кровь ударила Кристоферу в голову, и он просто не помнил, что случилось потом. Позже ему рассказали, что он избил негодяя до полусмерти. По правде, говоря, Кристофер в этом и не сомневался, хотя кровавая пелена ярости, затмившая тогда его сознание, впоследствии лишила Кристофера полноты радости от воспоминаний о содеянном.
