Потом подошли Майя и Павел Николаевич. Майя сразу же поздоровалась с охотниками и тут же принялась рассказывать о своих приключениях. Между тем за столом приготовлялся ужин.

Охотники единодушно приняли девушек в свою когорту; когда сели ужинать — это было в двенадцатом часу ночи, — Майе и Кате отвели за столом почетные места.

Егерь выполнил директиву «председателя секции охотников и трепачей», заварил тройную уху и в самый такой момент, когда после вечерней зорьки собрались все охотники — а их сидело за столом человек двадцать, — поставил два дымящихся ведра на стол. Тут же появились горы помидоров, вареной картошки, колбасы и лука, целые батареи бутылок. Пиршество началось.

С дальнего края стола кто-то подал голос:

— Амазонкам налейте!

Охотник, похожий на борца, протягивал им через стол две алюминиевые кружки с водкой.

— До дна, до дна! Иначе не примем в союз охотников.

— Много им, ребята, — вступился Вадим Петрович, принимая кружки и отливая из них водку. Майе он оставил на донышке, Кате половину. Потом кивнул им, сказал:

— Таков обычай, надо пить.

Майя жеманилась, но выпила; Катя же смело, с отчаянной решимостью проглотила заряд, который и мужчине показался бы впору. Охотники по достоинству оценили мужество девушек, наперебой предлагали им закуски. Молчавший все время охотник, сидевший рядом с Катей, поставил перед ней полную тарелку ухи.

Освещаемый керосиновой лампой стол гудел, кипел, взрывался вспышками смеха— начался тот самый знаменитый охотничий «треп», в процессе которого рождается так много занимательных историй.

Катя чувствовала, как все больше пьянеет. Она хотела бы перекинуться словом с Павлом Николаевичем, но он сидел далеко, в противоположном углу стола. Там же была и Майя, а рядом с Катей, по правую руку от нее, сидел нестарый седоволосый человек, к которому, перегибаясь через стол, все время обращался Вадим Петрович. Златогоров что-то говорил о планах, сроках, переводах, причем Вадим Петрович часто задавал вопросы, а Катин сосед отвечал. Говорил он односложно и, как показалось Кате, неохотно. По всему было видно, что седой с удовольствием переключился бы на другую тему. С этой целью он и заговаривал несколько раз с Катей об ее утке, о предстоящей утренней зорьке, но Вадим Петрович перебивал их диалог и снова заводил беседу о рукописях, сроках.

— Директор любит выкапывать новые имена, — сказал между прочим седой, расправляясь с большим куском карася. Вадим Петрович был встревожен таким замечанием. Он сильно перегнулся через стол, горячо возражал седому:

— Директору нужно щегольнуть цифрой: привлек, мол, новых авторов, работаю с молодыми. А какое качество дают эти зеленцы — ему наплевать.

— Ну-ну! Качество теперь главное. Не тот пошел читатель, чтобы его, как прежде, проводить на мякине. Теперь ты знаешь: всю деятельность издательства определяет покупатель. Не продашь книги — не проживешь. Кстати, насчет «Соловьиной балки»: ты слышал, что какой-то литератор из Донбасса уже перевел этот роман?

Катя вздрогнула от этих слов; она хотела сказать, крикнуть: «Белов!», но сдержалась, она даже не повернулась к седому, а только благодарно подумала о нем: «Знает. Это хорошо, очень хорошо». Дело теперь за Вадимом Петровичем. Он-то сейчас скажет теплое слово о переводе и преподнесет седому сюрприз: познакомит с Беловым. Ведь, наверное, седой важный человек в издательском мире? Иначе не стал бы перед ним так заискивать Вадим Петрович.

И девушка украдкой стала наблюдать за Вадимом Петровичем. А он не торопился делать сюрприз седому, наоборот, сосредоточенно ел рыбу, тщательно вынимал из нее косточки. Потом раздраженно бросил недоеденный кусок в тарелку. Кивком головы попросил седого наклонить к нему ухо. И Катя отчетливо расслышала каждое его слово:

— Костя! Ты должен завалить перевод того… углегорского. Я уже читал его — он ни к черту не годится.

Катю обожгли слова Вадима Петровича. В первую минуту она опустила на стол руки и не могла ими шевельнуть. Потом взглянула на Златошрова — он склонился над тарелкой, перебирал пальцами рыбу. Он был уверен, что Катя его не слышала. А Катя смотрела то на Вадима Петровича, то на седого — он тоже склонился над тарелкой — и ничего не понимала. Она не знает, что бы сделала в следующую минуту, если бы, на ее счастье, не лопнуло стекло керосиновой лампы; осколки упали на середину стола, изба вдруг погрузилась в полумрак. Все пришло в движение за столом: кто-то пошел в другую комнату за егерем, кто-то ступил резиновыми сапогами на стол, прикрутил начавший коптеть фитиль. Мрак от этого еще более сгустился.

Катя поднялась из-за стола, вышла на улицу. К ней подошла собака, ткнулась мордочкой в колено.

Веселым хороводом сгрудились над озером звезды. Была минута, когда, кроме черного неба и голубых звезд, Катя ничего не видела. Затем глаза ее начали различать полосы камыша на озере и слабо отливавшую серебром воду. Озеро молчало. Только тонкий несмолкаемый свист пронизывал пространство. Может быть, этот ноющий звук стоял у нее в голове, а может, то был единственный голос озера в этот полночный час.

Голова кружилась от водки.

«Ты должен завалить перевод… Он ни к черту не годится».

Что это — действительно произнесенные слова или мне почудилось?.. Как можно пойти на такую подлость?.. Неужели он… Вадим Петрович?..

Ей хотелось сказать: «Нет, нет, тут что-то не то. В этом надо еще разобраться». Но Катя не говорила себе таких слов, она повторяла то, что слышала ясно, определенно: «Ты должен завалить перевод… Он ни к черту не годится».

Из дома стали выходить охотники. Вывел под руку издателя Вадим Петрович. Катя увлекла за собой собаку, отошла в сторону под прикрытие темноты.

Вышел из дома и Павел Николаевич. Потянулся сладко, сказал: «Погодка-то, погодка!..»

Катя тихо к нему подошла, взяла за руку.

— Ты, Катюш? Пойдем погуляем.

Они направились в поле. Шли по высокой траве, мокро хрустевшей под резиновыми сапогами, и думали каждый о своем.

— Знаешь, Катенька, как я нынче счастлив: и эти уснувшие поля, это волшебное густо населенное всякой живностью озеро… Над головой звезды, звезды… Ты любишь природу? Нет, нет — не так, как все. Помнишь, у Лермонтова: «В небесах торжественно и чудно…» Торжественно! Только поэт мог увидеть торжественность небес.

— У вас сегодня хорошо на душе, — сказала Катя приглушенным голосом. Но Павел Николаевич не заметил ее тревоги. Крепче прижимая Катину руку, он продолжал:

— Не мешай, не мешай, Катенька. Дай закончить мысль. Ведь это великолепно, что Вадим учинил нам охоту! Когда бы мы выбрались? Ты рада этому обстоятельству, или тебе все равно?

— Конечно, рада, Павел Николаевич!

— Ну вот и отлично. Я старый, немощный человек, но еще не потерян вовсе для женщин. Еще гожусь для прогулок с ними и для мирных бесед.

— Выпрашиваете комплименты?

— Хотя бы и так, Катенька. Человек часто хвалит сам себя, но ему вдвойне приятно услышать похвалу от других. Чужая похвала силы прибавляет. Человек и так хорош, а скажи ему лестное слово — он станет еще лучше.

— А иной задерет нос кверху.

— Такое случается с дурными людьми. Дурных людей мало. Они — не в счет.

Павел Николаевич на минуту смолк. Молчала и Катя. Они шли и шли в открытое поле. Катю начинал пронимать холод. Она думала: сказать Павлу Николаевичу или не сказать?..

Белов продолжал:

— Люди сами — порождение природы, а природы чураются. Годами живут в городах и не выедут в лес, не увидят ни сороку, ни кузнечика, ни плавающей у берега рыбки. Многие даже не знают, что видеть все это полезно. Даже необходимо. Для души необходимо, для ума.

— А вот Вадим Петрович часто выезжает на лоно природы.

— Да, ты права, Катя. Вадим дружен с природой. Вадим Петрович — сильный, интересный человек. Не каждый сумеет достичь таких успехов, как он. Ты знаешь, как велик его авторитет в литературных кругах?..