Катя расправилась с бульоном, отложила в сторону чашечку, пододвинула к себе чистую тарелку. Она хотела взять курятины, но посчитала неудобным тянуться за лопаточкой, торчавшей из мясной горки.

— Кушай, Катенька, кушай! — говорила хозяйка, трогая миски, фужеры, стаканы.

Катя съела тонкий кусочек колбасы, сделала небольшую паузу, затем взяла ломтик белого хлеба и стала разглядывать стол. Наконец достала еще один кусочек колбасы, положила его на хлеб.

— Чаю налить? — спросила хозяйка.

Катя кивнула головой и протянула к чайнику чашку. Девушка хотела попробовать икры, сливочного масла, но, выпив чашку чая, застеснялась просить другую.

— После обеда не грех и поспать, — сказала Зинаида Николаевна. — Я после обеда не сплю. До обеда часок вздремну, а после — ни-ни!.. Вадим тоже до обеда отдыхает. Ему дневной отдых необходим, но только натощак. В нашей семье, Катенька, культ воздержания и физкультуры. Как ты думаешь — сколько мне лет? Тридцать?.. Ну вот.

Зинаида Николаевна залилась счастливым смехом, как-то боком, кокетливо прошлась вокруг стола.

— И другие столько дают. Спроси-ка Майю, как ей ребята говорили: «Твоя сестра, да?..»

Зинаида Николаевна часто смеялась, и даже там, где повода для смеха не было. Теперь хозяйка убирала стол — сновала от стола к серванту. Катя не понимала, зачем надо было выставлять так много посуды, которой никто не пользовался.

Майя относила еду в холодильник. Бегала проворно, лишь изредка поддакивая матери да останавливаясь у двери, чтобы дослушать начатый Зинаидой Николаевной очередной рассказ. Катя всматривалась в лица матери и дочери и не могла понять, знает ли Зинаида Николаевна о проделках Майи. Нет, конечно, мать ничего не знает. И хорошо сделал Павел Николаевич, не написав родителям. Майя стала студенткой. Она возьмется за ум и будет хорошо учиться.

Вадим Петрович пришел поздно, в десятом часу. Он еще был в коридоре, раздевался, а Катя уже знала, что случилось что-то неладное, роковое — такое, что и нельзя поправить. В полураскрытую дверь слышалось мужское, грубое:

— Доигрались!.. Выпустили птичку из рук…

«Птичку из рук?.. О ком они?.. Конечно, о Майе…» — думала Катя. Она машинально поднялась с софы, сунула ноги в тапочки и ждала появления Вадима Петровича, как страшной грозы. А когда он вошел в комнату, она сделала шаг назад, словно боялась его приближения. Вадим Петрович кивнул Кате, пожал ей руку, спросил:

— Как доехали?

— Мы самолетом.

— А-а… Как погода?

— Ничего, хорошая.

Катя впервые летела на самолете и потому не понимала значения вопроса. Вадим Петрович сказал еще: «Располагайтесь. Будьте как дома». И прошел в дальнюю комнату, где Катя еще не была. В полуоткрытую дверь она видела ленту высокого зеркала. На подставке стоял белый телефон. Видела, как одной рукой Вадим Петрович сбрасывал с плеч пиджак, а другой, держа телефонную трубку в кулаке, указательным пальцем набирал номер. Затем по всей квартире раздавался его голос:

— Николас!.. Ты слышишь?.. Могу тебя поздравить: рукопись уплывает из-под носа. Этот идиот Галкин свалял дурака… Что? Подстрочник?.. Великолепный! Толстушка украинка оказалась на редкость добросовестным человеком. Она переводила роман год, но сделала так, что комар носа не подточит. Для художественного перевода там остался пустяк дела. Да-да… Околпачили, как мальчишек!..

Катя разбирала каждое слово, но решительно не понимала ничего из сказанного Вадимом Петровичем. Только по застывшим позам Зинаиды Николаевны и Майи, по их вытянутым напряженным лицам она догадывалась о важности происшедшего. Она уже жалела, что явилась к ним в недоброе время, ей было жалко Вадима Петровича, побледневшего от внезапно случившейся беды, и Зинаиду Николаевну, и Майю, и даже Сергея, который, должно быть, тоже в эту минуту слушает телефонный разговор отца.

Вадим Петрович все громче кричал в трубку:

— Еще не поздно поправить дело. Нет, не поздно. Говорю тебе, а ты слушай! В прошлом году тоже чуть не напартачил. Если бы не Семен Александрович — не видать бы тебе такой блестящей рукописи. Да и моя бы украинская антология засвистела. Словом, хватит дурака валять. Надо вырвать роман во что бы то ни стало. Слышишь, вырвать!.. Подключи Бэллу Анисимовну. Пусть подъедет к этой кокетке… Лидии Никаноровне. Да с подарками — слышишь!.. Не скупись. Пожалеешь грош — потеряешь… А-а? Не завтра, а сегодня, сейчас же. Уплывает рукопись, а он — завтра…

Вадим Петрович говорил долго, и все время, пока он кричал в телефонную трубку, Майя и Зинаида Николаевна стояли, словно каменные. И Сергей понуро смотрел на гитару. Катя пыталась сообразить, что могло так сильно взбудоражить Златогоровых, кто может огорчить людей, у которых все есть и которым, как казалось Кате, больше ничего не нужно. Она опасалась другого — боялась застать их в горе и отчаянии от проделок своей дочери, готовилась утешать, обещать содействие и помощь, но, выходит, ничего подобного им не требуется. Оказалось, что в этой семье есть такие заботы и тревоги, перед которыми бледнеют все остальные, даже такие, которые связаны с судьбой их дочери.

Вадим Петрович звонил еще кому-то, говорил примерно то же, что и Николасу, и так же несколько раз повторил страшные слова: «Уплывает рукопись…»

Потом позвал Зинаиду Николаевну и они долго совещались в дальней комнате. Сергей читал книгу, Катя листала «Огонек», Майя была тут же, но имела расстроенный вид. Говорить с ней Кате не хотелось.

Наконец вышел Вадим Петрович, подсел к Кате.

— Ну, донбассочка, рассказывай о житье-бытье!

Вадим Петрович был бледен, но старался казаться спокойным. Он разбросал руки по спинке софы, закинул ногу на ногу и покачивал новенькой остроносой туфлей. В отличие от Павла Николаевича Вадим Петрович был одет во все новое, дорогое и выглядел очень модным. На среднем пальце правой руки он носил массивное золотое кольцо. Кате чудилось, что правая рука Вадима Петровича, протянутая за ее спиной, вот-вот коснется ее шеи. Помимо своей воли девушка подалась вперед, съежилась. Однако ей не хотелось показаться дикаркой и она бойко ответила:

— Известное дело — житье студенческое.

— Но вы, как я слышал, секретарь декана?

— Временно. Калиф на час.

Вадим Петрович не слушал Катю. Блеснув черными широко открытыми глазами, он соединил пальцы рук, хрустнул ими, быстро застучал носком ботинка по ковру. Ему было все равно: секретарь ли декана Катя Соловейко или она доцент, профессор…

Глаза Златогорова были воспалены. В глубоких морщинах залегла усталость. Лишь волосы показались Кате красивыми. На затылке они завивались кольцами, точно снизу дул ветер и поднимал их. Кате не хотелось больше говорить с Вадимом Петровичем. Но Златогоров продолжал задавать вопросы. Она отвечала на них так же безучастно, как безучастно задавал их Златогоров.

Постель для гостьи приготовляли всей семьей. Хозяйка достала новые накрахмаленные простыни. Когда стелила их на софу, из них выпала розовая китайская подушечка.

— Ароматический табак, — сказала Зинаида Николаевна, поднося подушечку к носу, сладостно затягиваясь. Катя тоже ощутила тонкий запах дорогих папирос.

Вадим Петрович приоткрыл балкон.

— Воздух, Сергей, воздух. Единственное, чего нам недостает в жизни.

Майя тоже хлопотала в комнате, но суетилась бестолково, то и дело мешая матери и отцу. От бдительного взора Кати не укрылась ни одна деталь в отношениях отца и дочери. За весь вечер Вадим Петрович ни разу не обратился к дочери, не назвал ее по имени. Безошибочным чутьем Катя поняла, что отец знает все о Майе, но не считает уместным давать волю своему гневу. Катя оценила выдержку Вадима Петровича, и в душе ее зародилось к нему уважение. Правда, ей не понравилась первая беседа с Вадимом Петровичем, его бездумные вопросы, отсутствующий взгляд, но в доме случилась неприятность — Катя понимала причину рассеянности Златогорова, она охотно его извиняла. Расположению Кати к Вадиму Петровичу способствовало и внимание хозяина к гостье. Он все время заговаривал с ней, называл ласково донбассочкой, и когда Катя улеглась, Вадим Петрович еще раз вышел из своей комнаты и поправил на ней одеяло, коснулся ладонью Катиной щеки: «Спи, донбассочка, — показал на восточного божка: — Добрый старик расскажет тебе сказку». Вадим Петрович подошел к статуэтке, качнул ее. И тотчас же вспыхнули стеклянные глаза старца, из них полился мягкий красноватый свет. Все восемь рук замахали в такт покачиванию головы. Вадим Петрович еще раз поправил одеяло, кивнул Кате и ушел к себе.