До этого он никогда так не делал.

Они выпили, и на следующий день Джон оказался в постели больным; не один час старался он припомнить события прошедшего дня и выяснить, когда же он предстал перед собственным родителем.

Во второй раз он перебрал в Санбурне, у прекрасной Луизы, где они столовались и жили. Они что-то праздновали, наверняка открытие какой-нибудь жилы. Какой-то тип, которого он и сейчас узнает, если встретит, наверное, бросил ему в стакан наркотик или смешал напитки, потому что Кэли Джон впал в буйное опьянение, завязал драку, сломав стулья, побив зеркала, и все норовил выстрелить из револьвера по керосиновой лампе.

Третий раз…

— Идем, дружище Джон…

Русский подчеркнуто не называл людей по прозвищам, а как было положено — по именам, если таковые у них имелись. Он же незаметно поддерживал Джона, пока тот спускался с табурета и пока они выходили вдвоем из «Пионера Запада».

Третий раз… Зачем Пегги так сделала, почему?

Он с трудом различил Майлза Дженкинса, который сложил вечернюю газету и направился к машине. Борис благородно заявил ковбою:

— Не стоит, друг мой… Мы к вам еще подойдем…

Стемнело уже или нет? Машины ехали, Борис решительно вел его между ними, останавливая на краю тротуара, когда загорался красный свет.

— Небольшой бар, дружище, для настоящих ценителей, не шикарно…

Здесь нет зеркал на стенах, и те, кто сюда приходят, не выдают себя за благородных.

Ну ладно! В третий раз это случилось через несколько месяцев после предательства Спенсера. Кэли Джон еще участвовал в родео, как большинство скотоводов. У него была прекрасная кобыла, которую он возил в Феникс, Бисбей — повсюду, где проходили родео.

Это было восхитительно. Поле, трибуны, лозунги, гирлянды, все в ботинках и безукоризненных шляпах, а он — тщательно выбрит. Его весело вежливо окликали: «Хелло, Джон!..» Жали руку. Настроение у всех прекрасное. Говорили о лошадях, только о лошадях. А то, что ты находишься там, где отведено место для владельцев лошадей, в то время как толпа сгрудилась вдоль барьера, давало приятное ощущение собственной значимости.

Он не был гордецом. Он не бросал вызова, никого не давил, как Энди Спенсер. И тем не менее было приятно чувствовать симпатию и уважение всех этих людей, которые преуспели в жизни и играли важную роль в обществе.

Это он, малыш Кэли Джон, среди них: мальчишка из Фарм Пойнт, который до семнадцати лет носит только латаные штаны своих братьев. И он же еанбурнский рудокоп, обедал некогда на 25 су в открытом китайском ресторане.

Кобыла его выиграла, причем впервые. Он был настолько рад, что принимал поздравления со слезами на глазах и пошел за господами, которые хотели отметить его победу на всю катушку. Он выпил шампанского, настоящего, потом виски, потом…

Так! Конец был невеселый. Но то, что ему предшествовало! И это тоже украл у него Энди Спенсер. Это и возможность получить назначение на какой-нибудь пост, ну например, стать deputy-chenff[5].

И клубы тоже. Он любил клубы, где встречались воспитанные люди. Кэли Джон совсем не был тупицей, как некоторые думали, так как уже много лет носа не показывал с ранчо.

Зачем выходить, когда всюду он сталкивался с Энди Спенсером? Энди президентствовал всюду, где только можно было представить — родео и клубы, бега, политические и благотворительные общества. Именно он и Розита неминуемо восседали на почетном месте. Это смущало тех, кто дружил с Джоном, но хотел сохранить свои отношения с большим хозяином.

Не хотелось предавать Кэли Джона, но и афишировать свои отношения с ним тоже не хотелось.

Вот поэтому он перестал куда бы то ни было ходить. Он по-прежнему носил безукоризненные сапоги, шляпы нежнейшего бежевого цвета, но делал это для собственного удовлетворения, может быть, для того, чтобы совсем не опуститься.

— Входи, друг, и забирайся на один из табуретов, которые ждут тебя…

Он, наверное, не сумел бы снова найти этот бар, который, должно быть, находился в нижнем городе, около мексиканского квартала. Стены были выкрашены в синий цвет. В синий или зеленый? В глубине зала стояли автоматы за одно су, за столами сидели ковбои, странные люди, которые не обращали на них внимания, а бармен-китаец знал Бориса, потому что без предупреждения подал им два двойных бурбона. Поговаривали, что русский мог выпить не больше чем за четверть часа сорокадвухунцевую бутылку и после этого идти не качаясь.

В нескольких милях от города, если ехать к индейской деревне, у него было ранчо, но это было не настоящее ранчо. В этой пустыне, где росли только кактусы, с трудом можно было прокормить быков двадцать, не более.

У него были лошади, голов тридцать, которых он давал внаем туристам.

Было и несколько комнат, которые он уступал тем гостям, кто платил деньги — гостям с Востока, конечно, — тем, кто хотел поиграть в ковбоев.

Ему первому пришла в голову эта идея, и теперь в тех местах насчитывалось сорок таких фантазийных ранчо, которые назывались Dude Ranches.

Борис, как и его отец, был первоклассным наездником. Когда он на несколько лет исчез, он ездил с цирком, где показывал школу выездки. Еще и сейчас, во время конных праздников, он почти всегда выступал с этим номером — фрак, цилиндр и стек с серебряным набалдашником.

— Известно ли тебе, дружище, что в этот момент происходит нечто из ряда вон выходящее? Ты, возможно, не заметил, что в баре, откуда мы идем, некоторые смотрели на тебя с большим любопытством? В воздухе, как пчелы, роятся слухи, и, может статься, в одно ближайшее утро Тусон проснется, а в нем началась настоящая революция…

Это становилось забавно. Кэли Джон понимал, что его собирались подвести к событиям, о которых ему говорила Пегги, и тем не менее думал не об Энди Спенсере и слушал своего соседа только вполуха.

В этот момент его интересовал он сам, как будто бы Кэли Джон был другим человеком, на которого он смотрел со стороны и о чьей жизни рассказывали.

Завтра ему будет за эго стыдно. Потому что из-за спиртного, от которого ему не хватало мужества отказаться, он расслабился, это он-то, который всегда вел себя так достойно. И не его ли достоинство вызывало уважение, и не благодаря ли этому достоинству завоевал он всеобщую симпатию, в то время как Энди Спенсер его обманул?

Ну а то, что это был обман, предательство, он и сомнений не допускал.

Он об этом не говорил. Никогда не жаловался. Он и знать не хотел, что думали об этом люди, и это было ему приятно.

Они, впрочем, не могли понять. Как и Пегги, кстати. Никто не знал, чем был Энди для него. Детьми их никто не видел. Да и вряд ли помнили молодых людей, которые в испуге застыли в первый день перед зияющим входом в большую шахту. И потом… на ранчо, кто знал, как они жили втроем с Матильдой, кто думал, что они не родные братья?

— Наверное, дружище, если все, о чем шепчутся, правда, тело старины Майка должно перевернуться в могиле… Начиная с сегодняшнего утра хорошо осведомленные господа, важные шишки из тех, кто входит в административные советы, продали почти за полцены, тайком, акции компаний, контролируемых Спенсером…

Их еще немного, только кто в курсе дела. Кажется, первые новости слали приходить вчера вечером. Тогда заездили машины туда и обратно, стали собираться загадочные собрания в больших домах и снобской дыре.

Что же до твоего друга Энди, то он сидит один-одинешенек со своим секретарем у себя в углу. Его дочка Пенни, та, что на него похожа, кажется, первая бросилась к нему и устроила сцену. Дамы из хорошего общества безостановочно звоня его жене как будто просто так, в надежде что-нибудь разузнать.

Если он разори тебя, что, как утверждают, и случится, разорятся с ним еще многие.

Стоило Борису только поманить китайца пальцем, как тот снова принес им выпивку.

— Эго очень забавно… Не так забавно, как раньше, потому что они-то настоящие мерзавцы.