— Спи, лягушонок. Самый прекрасный лягушонок в нашем политическом болоте... — Отступил на пару шагов, вскинул руку... И её тело вспыхнуло нестерпимо ярким пламенем, в течение нескольких мгновений превратившись в горсточку пепла. Арры никогда не позволяли своему генетическому материалу попадать в чужие руки. Даже срезанная прядь волос через некоторое время должна была превратиться в безликую пыль.

Долго, бесконечно долго он стоял, невидяще вглядываясь в опустевший алтарь. Затем рука воина скользнула к висящему на боку мечу. Медленно, тугими оковами безграничного самоконтроля стягивая пылающую ярость, Сергарр повернулся ко мне.

Я сидела в луже подтаивающего льда, сосульки волос падали на лицо, нелепо торчали в разные стороны колени и локти. А он смотрел в огромные миндалевидные глаза, ежесекундно меняющие цвета и оттенки. Плавным, бесконечно длинным, бесконечно красивым движением Сергарр подался вперёд, обнажённый клинок сверкнул холодом куда более вечным, чем тот, что окружал моё тело прозрачными розоватыми льдинками.

Я откинула голову назад. Рывками проносились какие-то судорожно-несвязные мысли. Надо сопротивляться: аакра всё ещё в руках, сила Источника со мной... Надо... Нельзя умирать... Но как хочется! Устала. Надо, надо. Долг. Двадцать лет...

Он подходил, от сапог разлетались осколки льда и маленькие розоватые капельки. Я закрыла глаза, неподвижная и покорная. Свернула связь Ве’Риани, делая всё, чтобы облегчить смертному задачу. Долг? Да, у меня есть долг. Но сейчас, едва ли не впервые в жизни, долг казался далёким и незначительным, и всё то, что я обязана была сделать, вдруг потеряло всякое значение перед тем, что во имя этого долга уже сотворили.

Сергей арр-Вуэйн имеет право судить. И я приму его суд.

Холод металла на горле. Я подняла веки, встретившись взглядом с бесстрастными, бездушными, убитыми глазами риани. Суди и приводи приговор в исполнение, человек. Только сейчас. Только сейчас, пока я ещё в глубоком шоке, пока боль и изменения заглушают зов долга. Второго шанса не будет, ни у тебя, ни у кого бы то ни было ещё!

Он занёс меч для удара. Замер. И слитным, ритуальным движением опустился на одно колено, положив меч в ледяную воду к моим ногам.

Я уже видела арра в этой позе — когда мне делали предложение руки и сердца. Сейчас... это было нечто совершенно иное. Нечто, в основе чего лежало слово «должно».

Ни слова не было произнесено. Даже сен-образы не вспыхивали над нашими головами. Он принёс клятву. Я её приняла и, хотя этого и нельзя было делать, принесла свою. Разговор дрожью губ и движением глаз, разговор мгновенный и безошибочный, тот разговор, что я как-то видела между Нефрит и Сергеем. Теперь видения и мысли Нефрит жили во мне, а Сергей... Сергей исполнял её последнюю волю.

Потом он протянул руку и вынул из моих волос цветок. Красивую, свежую розу, цвета белого золота.

Ауте была милосердна к своей дочери. Всё вокруг завертелось золотым водоворотом, и я потеряла сознание.

Просыпалась трудно. Меня то затягивало в глубь тёмно-багрового тумана, то вновь немного отпускало. Над головой звучали обеспокоенные и успокаивающие голоса, лица касались умелые руки. Всё тело горело в рвущей душу боли обратного изменения. И тем не менее я приветствовала каждое мгновение пытки: в этом душащем тумане не было памяти. Или было ровно столько, сколько необходимо, чтобы понять: без остального лучше.

Кто-то бережно приподнял за плечи, поднёс к губам чашу, горло охладило терпкостью влаги. Не настолько сладкая, чтобы быть приторной, не настолько кислая, чтобы царапать горло. Почему-то пришло в голову, что такой напиток мне мог дать человек: эль-ин не стали бы возиться разбавлять жидкость, уповая на то, что организм сам изменится, дабы наилучшим образом усвоить лекарство.

Человек? Целитель?

Аррек!

Я наконец распахнула глаза, судорожно пытаясь сфокусировать пляшущие вокруг пятна во что-нибудь удобовоспринимаемое.

— Не так быстро, малыш, — рука легла на лицо, загораживая свет, — дай себе минутку.

Я вцепилась в ладонь, отводя её в сторону. Аррек склонился надо мной, всё такой же красивый, всё такой же любимый, ничуть внешне не изменившийся, только почему-то казалось, что он до смерти устал и очень постарел... Я попыталась приподняться, заговорить, но с губ сорвался лишь какой-то хрипящий стон.

Целитель попытался вновь поднести чашу, но я оттолкнула её в сторону, снедаемая даже не беспокойством — ужасом.

— А’рек! Не... ись, джна была оставть. Нельзя! Только вене и ’ани! Я могла тебя убить! — завершила я свою речь, взглядом моля его простить. Эти дараи — они же гордые до безумия. Разве сможет князь арр-Вуэйн забыть, что его огрели по голове, чтобы не пустить, точно маленького ребёнка, в разборки взрослых?

Но он лишь успокаивающе положил руки мне на плечи.

— Я знаю, знаю, малыш. Раниэль-Атеро провёл глубокую пропагандистско-разъяснительную работу со мной, с примерами и наглядной агитацией. Я проникся и осознал — аакра между собственными рёбрами этому здорово способствует. Вене в танце может убить кого угодно, кроме своего риани. Даже самоуверенного, зашитого в Вероятности дарая. Я понял.

Понял — да. Но не простил. Я расслабилась, принимая хотя бы это.

Он осторожно провёл рукой по моим волосам, отводя влажные пряди от лица.

— Наконец-то ты вернулась, Антея. Мы уже начали волноваться. Думали, ты так и не решишься. Что выберешь Истощение туауте...

Не решусь жить дальше? Почему? Мне пока нельзя умирать, мне надо продержаться ещё лет двадцать...

Дикий, прерывистый вой пронзил тишину, звуки, в которых не было и не могло быть ничего человеческого. Вой существа не умирающего — но испытывающего муку, от которой смерть кажется желанной и недостижимой гаванью. Краем сознания отмечаю, что это, наверно, кричала я...

Я вспомнила.

Аррек протянул руки, но я ударила его когтями: слепо, не понимая, что делаю, движимая лишь желанием остаться одной, исчезнуть, не быть... Муж, недолго думая, сгрёб меня в охапку; обернув, точно одеялом, Вероятностями, и прижал к себе то воющее и кусающееся дикое существо, которое было мной. Какое-то время я ещё сопротивлялась, а потом сдалась, прижавшись к нему.

И рыдала, рыдала, рыдала, не имея сил остановиться, выплёскивая всё пережитое в болезненных и ранящих всхлипах.

Закончилась истерика потрясающе быстро. Подозреваю, что у организма просто не было энергии на действительно впечатляющее представление — изменения не проходят просто так даже для лучших из вене. Срочно нужно было раздобыть какой-нибудь органики, материал для дальнейших перестроек. Ух, как обтекаемо выражено! Кажется, на слово «голод» у меня до конца жизни будет аллергия...

Аррек, всегда знавший мои нужды лучше меня самой, тут же поднёс к губам чашу с каким-то густым, горячим и очень калорийным напитком. Глаза цвета голубоватой стали были серьёзны и сухи — он всё знал.

— Мальчишка из Халиссы...

— Кесрит тор Нед’Эстро слетала и вытащила его. Ты произвела огромное впечатление на Мастерицу сновидений. Она утверждает, что ни в каком танце нельзя научиться так чувствовать реальность снов — это врождённый талант. И ещё она грозится научить тебя им пользоваться, чтобы в следующий раз ты не попалась в столь элементарную ловушку.

Элементарную, значит...

Виор, девочка...

Виортея тор Дериул, наследница клана Изменяющихся... Моя племянница, последняя из оставшихся в живых внучек моих родителей — лелеемая, оберегаемая, обожаемая. И куда более одарённая, чем я. Такая яркая, безмерно талантливая, сказочно красивая... Такая молодая. Единственная дочь Вииалы, моего министра внутренних дел... Как же мне теперь смотреть им в глаза? Ауте, за что её так? Виор, ох, Виор, как же я без тебя?

Аррек сжал мои плечи так сильно, что это было больно, без слов сочувствуя, но упорно отказываясь рвать на себе волосы.