Сюзи смотрела на меня в тот вечер с любопытством и даже со страхом. Должно быть, я выглядела совсем не так, как обычно. Бедное создание: я заставила ее ждать, пока с аппетитом поглощала остатки того восхитительного ужина, которым все остальные наслаждались внизу. Чтобы скрасить мою трапезу, на подносе, как это ни удивительно, даже оказалась бутылка охлажденного белого вина. Как это заботливо – с чьей бы то ни было стороны!

– Скажите, мистер Давенант, то есть мистер Блейз, он часто приезжает сюда? Похоже, что он тут знает всех и вся!

Когда я начала задавать эти «случайные» вопросы, лицо Сюзи внезапно приняло отсутствующее выражение. Вскоре я поняла, что не узнаю от нее ничего, чего не знала бы сама. Да, он иногда приезжает. И некоторые его рисунки были напечатаны в журнале – Сюзи хорошо помнит, что их видела, но не помнит названия журнала. И именно мистер Блейз, которого Сюзи встретила на лестнице (по крайней мере так она сказала), предложил ей бутылку вина – разумеется, исключительно из медицинских соображений! Может быть, он думает, что меня можно этим купить? Или что я напьюсь так, что не замечу, сколько времени он проведет, занимаясь любовью с золотоволосой красавицей Мари-Клэр? Не смогу принять Фернандо? В одну и ту же игру могут играть и двое. И может быть, я смогу освободиться от той силы, что влечет меня к нему. Помню, как я думала: в конце концов, может быть, я такая же, как моя мать, – легкомысленна и безудержно сластолюбива? А почему бы нет – ведь я ее дочь? Пожалуй, она всегда получала то, чего желала, а затем освобождалась от этого, если желание угасало. Она была достаточно сильной, чтобы справиться со всем, с чем сталкивалась, – и в то же время жить по своим собственным правилам. Разве я не смогу так же?

Я уже очень давно не вспоминала о своей матери и уж совершенно точно никогда не скучала по ней. Наверное, только из-за того странного состояния, в котором я находилась, я вдруг вспомнила слова, которые она сказала мне когда-то. Это воспоминание родилось как бы ниоткуда, внезапно появившись в моем сознании. Я тогда была очень мала, очень нуждалась в ее любви и участии и ходила за ней по пятам. Мне отчаянно хотелось прижаться к ней, зарыться лицом в ее юбки. В тот момент, о котором я говорю, она позволила мне задержаться около нее не больше чем на миг, затем твердо отстранила от себя, оставив стоять без поддержки на моих качающихся ножках. Между нами было расстояние, которое казалось мне тогда (как, впрочем, и теперь) совершенно непреодолимым.

– Нет, Триста. Но я делаю это скорее ради тебя, чем ради себя, малышка. Если я позволю тебе слишком привязаться ко мне, то только заставлю тебя испытать потом ужасную боль… и себя тоже. Для тебя будет лучше, если ты научишься жить сама по себе – чтобы никогда, никогда твое счастье не зависело от кого-то другого, когда боль… когда боль станет резать тебя как ножом, а тебе придется с улыбкой идти по жизни так, как будто ничего не случилось…

Моя тетка Нинетт тогда увела меня, а вскоре после этого повезла к Старухе. К ведьме с болота. Она мысленно разговаривала со мной, и я с ней тоже, но мне это не нравилось, а может быть, я просто не была к этому готова. Голос моей матери, сказанные ею слова сейчас с необыкновенной ясностью вновь возникли в моей памяти. Возможно, потому, что это был единственный случай, когда она приоткрыла передо мной краешек своей подлинной сущности. Во всех остальных моих воспоминаниях присутствует лишь образ красивой, довольно пустой женщины, которая могла заставить любого мужчину плясать под свою дудку. Только меня она держала на расстоянии, только я не удостаивалась ее щедрых поцелуев и объятий. И может быть, именно поэтому папа и тетя Чэрити так полюбили меня и до сих пор стараются защитить. Может быть, именно поэтому, когда она оставила нас – моя ветреная, легкомысленная мать, пута, как сказал Фернандо, – я не ощутила никакого разрывающего душу чувства потери. Вот Фернандо – кумир моего детства – тот был влюблен в нее! Он не мог устоять против ее обманчиво мягких манер, ее улыбки, ее грациозных жестов. Когда Фернандо был в плохом настроении, моя мать протягивала руку к его губам и пальцами пыталась изобразить на его лице улыбку: «Улыбнись, пожалуйста! Разве ты не знаешь, что жизнь и без того слишком переменчива, чтобы тратить время на грусть? Ну давай улыбнись, мой мрачный мальчик, ради твоей плохой, безнравственной мачехи, а?»

О Боже! Я прижала пальцы к вискам, стараясь отогнать от себя неприятные воспоминания. Не надо больше о прошлом, раз я собираюсь кое-чему научиться!

То ли в вино было что-то подмешано, то ли я выпила его слишком много, но я чувствовала себя очень странно – как будто освободилась от телесной оболочки. Теперь я лучше понимала собственную мать. Каждый мужчина, с которым милая Лоретта считала нужным поиграть, находил ее неотразимой. «Несмотря на то, какой она казалась, глубоко внутри оставалось что-то свое, нетронутое… Да, она играла, но, возможно, только для того, чтобы занять себя и ни о чем не думать. Что бы о ней ни говорили, при всех ее недостатках ты не должна считать ее безнравственной, Триста. Безрассудной и иногда эгоистичной – да, но безнравственной – никогда! Всегда помни об этом, сестричка!»

Как ни трудно в это поверить, но так говорил отец Михаил – мой сводный брат, который теперь стал священником-иезуитом. Даже он не устоял перед чарами моей матери. А я – понимала ли я ее по-настоящему? Ненавидела? Или хотела быть на нее похожей?

Именно в этот момент – хотя сейчас трудно точно восстановить ход моих мыслей – я и пришла к безрассудному решению проверить, не досталось ли мне в наследство одно из качеств моей матери…. То, что влекло к ней людей. И прежде всего ее способность повелевать, не подпадая ни под чье влияние.

Виновато вино? Может быть. Но эта идея меня захватила, если не сказать больше!

– Он хотел выкурить сигару в саду и вздумал, чтобы я его сопровождала. Но к счастью, моя мачеха не слышала этого, иначе обязательно пошла бы с нами. Представь себе, что она сделала, если бы хоть что-нибудь заподозрила! Во всяком случае, она уже благополучно похрапывает в постели, как и мой папа. – Мари-Клэр ворвалась в мою комнату без стука, и я заметила, что под легкой шелковой сорочкой у нее ничего нет. – Все уже спят, кроме Фернандо, так что… – Она лукаво улыбнулась и подмигнула. – Надеюсь, дорогая, что ты так же прекрасно проведешь время, как и я! А завтра, перед отъездом, мы сравним впечатления. Однако постарайся задержать его как можно дольше и помни все, о чем я тебе говорила!

Мари-Клэр так спешит, наверное, потому, что Блейз уже лежит голый в ее постели и сгорает от желания, подумала я, когда дверь за ней закрылась. Эта мысль вновь привела меня в ярость и укрепила мою решимость действовать.

Более не раздумывая, я без колебаний выскользнула в открытое окно на галерею. Что ж, прекрасно: теперь я узнаю, может ли другой мужчина вытравить из меня это сумасшедшее ощущение, когда внезапно погружаешься в водоворот эмоций, которые невозможно терпеть и которыми невозможно управлять. Фернандо… а почему бы и нет? В конце концов, я уже пустила на ветер свою так называемую добродетель; кроме гордости, мне больше нечего терять.

Я помню, как шла босиком по теплому деревянному полу галереи. Слабый свет луны с трудом позволял что-либо разглядеть. Я яростно твердила себе, что прекрасно знаю, что мне нужно. Я ведь дочь своей матери, не так ли? Не имеет значения, как мужчины ее называли, они все равно продолжали ее хотеть. Как Фернандо, который дал понять, что хочет меня. Я замедлила шаги и на миг остановилась, пытаясь разглядеть внизу огонек сигары. Может, он уже вернулся в свою комнату? И почему только я почувствовала облегчение, увидев, что брошенный самой себе вызов останется без ответа?

Прежде чем я смогла разобраться в своих противоречивых ощущениях, моих волос коснулся порыв теплого ветра, принесший с собой также аромат сигары. Должно быть, он стоит прямо внизу, подумала я, вцепившись обеими руками в решетку, ограждающую галерею. Что мне теперь делать? Смиренно вернуться в свою комнату и лечь в постель, представляя себе, как за стенкой занимаются любовью? И пусть Фернандо обнаружит меня в своей постели? А потом? Я колебалась, прикусив нижнюю губу. Или – или!