Маркиз никогда не бросался словами понапрасну. Он говорил именно то, что думал, именно тогда, когда думал (результат владения двумя почтенными титулами), и Борн невольно восхищался прямотой этого человека. Он знал, чего хочет, и шел прямо к цели.

Маркиз не знал только одного — что его старшая дочь уже выторговала эти условия вчера ночью. Этот документ, чем бы он ни был, не требовал дополнительных платежей.

Но Нидэм заслуживает наказания — наказания зато, что все эти годы игнорировал поведение Лэнгфорда. Наказания зато, что использовал Фальконвелл как брачную приманку. Наказания, которое Борн с радостью отмерит ему сам.

— Ты глупец, если думаешь, будто я соглашусь, не зная, что находится внутри. И я буду судить, стоит ли этот документ моих усилий.

Нидэм развернул письмо и медленно положил его на стол. Развернул лицом к Борну, придерживая одним пальцем. Борн не удержался, подался вперед быстрее, чем хотел, и торопливо зашарил глазами по строчкам. Боже милостивый.

Он поднял глаза и наткнулся на понимающий взгляд Нидэма.

— Оно подлинное?

Тот кивнул.

Борн перечитал документ. Всмотрелся в подпись, нацарапанную в конце страницы, — вне сомнения, принадлежащую Лэнгфорду, хотя бумаге уже тридцать лет.

Двадцать девять.

— Почему ты решил этим поделиться? Почему отдаешь его мне?

— Ты не оставил мне выбора, — уклончиво ответил Нидэм. — Мне нравится этот мальчик... я всегда придерживал эту бумагу, потому что надеялся, что в конце концов Пенелопа за него выйдет и ему потребуется защита. Теперь защита требуется моим девочкам. Отец делает то, что должен. Ты позаботишься о том, чтобы репутация Пенелопы осталась незапятнанной этим браком, что две ее сестры найдут достойную пару, и документ твой.

Борн медленно покрутил свой стакан, глядя, как он ловит пламя свечей, горящих в пабе, и поднял глаза на Нидэма.

— Я не буду ждать их свадеб.

Нидэм наклонил голову внезапно грациозным движением.

— Я удовольствуюсь помолвками.

— Нет. Я слышал, что помолвки — опасная штука, когда дело касается твоих дочерей.

— Вот тут мне следовало бы уйти прочь, — пригрозил Нидэм.

— Но ты не уйдешь. Мы странные компаньоны, ты и я. — Борн снова откинулся на спинку стула, пробуя победу на вкус. — Пусть остальные твои дочери приедут в город как можно быстрее. Я устрою так, что за ними начнут ухаживать. И они не будут запятнаны браком своей сестры.

— Ухаживать должны достойные мужчины, — предупредил Нидэм. — А не те, у кого половина поместья заложена в «Ангеле».

— Привези их в город. Похоже, я не намерен долго ждать отмщения.

Нидэм прищурился.

— Я еще пожалею, что она вышла за тебя.

Борн одним глотком выпил виски и поставил перевернутый стакан на деревянный стол.

— Боюсь, что выбора у тебя нет.

«Дорогой М.!

Я только что тебя проводила, вошла в дом и сразу же села за письмо.

На самом деле мне нечего сказать, ничего такого, чего не сказали бы уже все прочие жители Суррея. Мне кажется, глупо говорить «мне очень жать», правда? Конечно, всем жаль. То, что служилось, ужасно.

Да только я не просто сочувствую твоей утрате; мне очень жаль, что нам так и не удалось поговорить, пока ты был дома. Жаль, что я не побывала на похоронах... это дурацкое правило, хотелось бы мне родиться мальчиком, чтобы я смогла там; быть (я собираюсь поговорить с викарием Комптоном по поводу этого идиотизма). Жаль, что я не могу быть... другом большим, чем есть.

Сейчас я здесь, на листе бумаги, куша девочки допускаются. Пожалуйста, напиши мне, когда у тебя будет время. Или желание.

Твой друг П.

Нидэм-Мэнор, апрель 1816 года».

Ответа нет.

Не бывало еще поездки дольше, чем эта, — четыре бесконечных часа из Суррея в Лондон, проведенных в мертвом молчании. Пенелопа предпочла бы провести их в почтовом дилижансе наедине с Оливией и кучей дамских журналов.

Она исподтишка окинула взглядом большую темную карету, задержавшись на своем новоиспеченном супруге — тот сидел, откинувшись на спинку сиденья, вытянув длинные ноги, с закрытыми глазами, неподвижный, как труп, и попыталась унять мятущиеся мысли, сосредоточенные на нескольких тревожных моментах.

Она замужем. Она — маркиза Борн.

Она путешествует в карете, под завязку набитой ее вещами, и скоро окажется в Лондоне, где будет жить со своим мужем.

Сегодня ее ждет первая брачная ночь с Майклом.

Может быть, он снова ее поцелует. И прикоснется к ней.

И даже больше.

В общем-то он даже должен, правда? Раз уж они женаты. В конце концов, именно этим и занимаются жены с мужьями.

Так она надеялась.

Ой, мамочки.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы Пенелопа пожелала себе мужества распахнуть дверцу кареты и выброситься из нее.

Они обвенчались так быстро и формально, что она толком не запомнила церемонию — обещание любить, утешать, почитать и повиноваться. Может, оно и к лучшему, потому что слова про любовь в некотором роде были враньем.

Он женился на ней ради земли, и только.

И не имеет никакого значения то, что он прикасался к ней и заставил ее чувствовать такое, что она и вообразить себе не могла! В конце концов, это именно тот брак, к которому ее готовили всю жизнь, — брак из соображений удобства. Брак из соображений долга. Брак из соображений собственности.

И он дал ей это понять более чем ясно.

Карета подскочила на особенно неровном участке дороги, и Пенелопа негромко вскрикнула, едва не соскользнув с шикарно обитого сиденья. Снова обретя равновесие, она села удобнее, плотно упершись ногами в пол карсты, и кинула взгляд на Майкла. Тот не шелохнулся, только слегка приоткрыл глаза — вероятно, чтобы убедиться, не поранилась ли она.

Удостоверившись, что хирург ей пока не нужен, он снова закрыл глаза.

Он просто игнорирует ее! Не желает даже изобразить интерес к ней!

Возможно, не будь Пенелопа так охвачена беспокойством из-за событий дня, она бы и сама сумела сохранить хладнокровие и отвечать молчанием на молчание.

Возможно.

Но она этого так и не узнала, потому что была не в силах оставаться в тишине еще хоть мгновение.

Пенелопа откашлялась, словно собиралась сделать публичное заявление. Он открыл глаза и глянул на нее, но не шевельнулся при этом.

— Думаю, нам следует воспользоваться этим временем и обсудить наш план.

— Наш план?

— План, как обеспечить моим сестрам успешный сезон. Ты припоминаешь свое обещание? — Ее рука дернулась к карману дорожного платья, где на бедро тяжело давила монета, отданная им две ночи назад.

Он потянулся, вытянув ноги еще дальше.

— Я планирую найти твоим сестрам мужей.

Пенелопа моргнула.

— Ты имеешь в виду — кавалеров?

— Если тебе так больше нравится. Я уже подобрал двоих мужчин.

Вспыхнуло любопытство.

— И какие они?

— С титулами.

— И? — подтолкнула она.

— И вышли на брачный рынок. Ищут жен.

Нет, он просто невыносим.

— Обладают они подходящими для мужей качествами?

— Безусловно, в том смысле, что оба холостые и мужчины.

Глаза Пенелопы широко распахнулись. Он говорил серьезно.

— Это вовсе не те качества, о которых я говорю!

— Качества?

— Откуда известно, что они будут хорошими мужьями!

— Вижу, ты настоящий эксперт в данном вопросе. — Он насмешливо склонил голову. — Будь добра. Просвети меня.

Пенелопа выпрямилась и начала перечислять, загибая пальцы:

— Доброта. Щедрость. Внимательность. Забота. Обладают они этими качествами? — настойчиво повторила Пенелопа. Он не ответил. — А моим сестрам они понравятся?

— Представления не имею.

— А тебе они нравятся?

— Не особенно.

— Ты очень твердолобый.

— Считай это одним из моих качеств.