Бастилия! Одно лишь это название вселяло ужас в людей, но Ферма, успокоенный учтивостью коменданта, не проявил никаких признаков волнения.

Стража предложила Ферма спуститься по стертым ступеням каменной лестницы. Пахнуло сыростью, они вошли в полутемный коридор с двумя рядами однообразных дверей с зарешетченньши смотровыми оконцами.

— Куда вы ведете меня? Вы слышали слова коменданта? — обратился Ферма к стражникам.

Но те молчали, громыхая оружием по каменному полу.

Вдали открылась одна из дверей, и вышли двое тюремщиков, ведя под руки потерявшего силы заключенного.

С каждым шагом обе группы сближались. Они сошлись под светильником, и Ферма содрогнулся, встретясь взглядом со старым графом Эдмоном де Лейе. Глаза узника сверкнули было радостью при виде Ферма, но, заметив, что советник парламента (суда) идет не на свидание с заключенным, а сам находится под стражей, сразу потухли.

Старый граф де Лейе! Перед мысленным взором Ферма встала картина первых дней его деятельности как советника парламента в Тулузе.

Он ютился тогда в каморке второразрядного трактира «Веселый висельник» и был ошеломлен, увидев на пороге пышно одетого вельможу, появление которого здесь казалось просто непостижимым.

Вельможа раскланялся в старомодном поклоне. Его лицо было чем-то знакомо. В руке он держал дорогую трость с головкой из слоновой кости с золотой инкрустацией, такой же, как на шитом золотом камзоле.

Церемонно закончив приветствие, oн произнес, гордо вскинув голову:

— Убитый горем граф Эдмон де Лейе перед вами, почтенный метр! Позвольте называть вас так, ибо ваше положение советника парламента в Тулузе дает вам отныне на это право.

— Прошу вас, ваше сиятельство, по мне даже неловко принять такого высокого гостя в столь убогом месте.

— Пусть оно будет последним таким убежищем в вашей предстоящей жизни, молодой метр, жизни, полной удач и благоденствия. Я пока могу судить о вас лишь по вашей внешности, а она внушает мне надежду на спасение моего несчастного, несправедливо обвиненного в убийстве на дуэли маркиза де Вуазье сына, дело которого поручено вам парламентом. Прокурор Массандр требует казни, хотя она никогда не применяется, но мы — гугеноты, и ваш покорный слуга был соратником короля Генриха IV, когда он был еще Генрихом Наваррским, вождем гугенотов. Теперь иные времена, и кардинал Ришелье круто расправляется с теми, кого Генрих IV наделял привилегиями. Поймите, что моего сына не было в трагическую ночь в Тулузе, он не мог участвовать в поединке, не говоря уже о том, что никогда не дрался на дуэли.

Однако дворянская честь не позволяет сыну назвать место, где он находился.

— Я понимаю. Это связано с именем знатной дамы. По у нас общая надежда, ваше сиятельство, ибо я, изучив дело, пришел к заключению о безусловной невиновности вашего сына, что и постараюсь доказать… математически.

— Ах, математика! До сих пор ею в суде пользовались лишь для пересчета врученных судейским кушей. Я не постоял бы за расходами, да вмешивается политика и наш род гугенотов. Но я благодарен вам, молодой метр, внушающий мне надежду и почтение! Извините старика, но я постараюсь, чтобы вы, спасши моего сына, ощутили бы мою благодарность не только на словах.

И с этим старый вельможа покинул комнатушку Пьера Ферма в трактире «Веселый висельник», около которого его ждала карета с графским гербом на дверцах, запряженная четверкой белоснежных лошадей с выгнутыми лебедиными шеями.

Пьер Ферма, основываясь на открытой им теории вероятностей, блистательно доказал, что граф Рауль де Лейе не мог убить на дуэли маркиза де Вуазье и сделал это нe он, а проезжий мушкетер, прославленный на всю Францию дуэлянт, имени которого суд не пожелал называть. Молодой граф Рауль де Лейе был оправдан, продолжив род графов де Лейе.

Но как постарел бедный старый граф! Ферма давно не видел его и не знал о немилости к нему кардинала. Теперь ничто не могло спасти старого вельможу. Ферма слишком хорошо знал беспощадность кардинала Ришелье, который с равной жестокостью расправлялся с неугодными вассалами и с взбунтовавшейся чернью. В Бастилии, куда не раз попадали вожаки бушевавших во Франции крестьянских восстаний, опальные вельможи были одинаково с ними обречены. Во всей Франции это было единственное место, где знатность рода теряла свое значение.

Ферма подпели к оставшейся открытой двери, откуда выволокли графа де Лейе, этого несчастного старика.

Форма запротестовал:

— Господин комендант дал слово, что я не переступлю порога ни одной камеры. Я не войду сюда и обжалую ваши действия!

Один из стражников усмехнулся:

— Господин комендант всегда знает, что говорит, — и с этими словами прошел вперед, но точас вернулся, после чего Ферма грубо втолкнули в открытую тяжелую дверь, она тотчас захлопнулась за ним. Ферма остался в полной темноте и слышал, как щелкает позади него замок. Протянув вперед руки, он уперся еще в одну дверь, которая, очевидно, вела в камеру, но оказалась запертой, недаром тюремщик вошел сюда на мгновение раньше!

Ферма попробовал повернуться, но касался плечом преграды то с одной, то с другой стороны и мог протиснуться только до боковой стенки и обратно. Он понял, что находится в тесном тамбуре. почему-то устроенном перед камерой. Ферма, как советник парламента, немало бывал в тюрьмах, но не встречал камер с таким входом.

Только сейчас понял Ферма зловещий смысл обещаний толстого коменданта: «гость Бастилии не переступит порога камеры».

Он и не переступил его, находясь между двух дверей в нее, с обеих сторон сжимающих так. что нельзя было ни сесть, ни лечь, ни повернуться. И еще одну особенность установил он, не обнаружив на ощупь обычного смотрового окошечка, через которое тюремщик наблюдает за узником. От страшной догадки у Ферма зашевелились волосы на голове.

Очевидно, двойные двери тамбура нужны, чтоб ни один стон, ни один крик не донесся из камеры! Так вот откуда вывели бедного старого графа де Лейе, соратника покойного короля. Будь он жив, в свое время мог бы снасти его сына от смерти, а теперь и его самого от пыток! Да, пыток! Ибо не оставляло сомнений, что «гостя Бастилии» заперли на ночь в тамбуре камеры пыток. Так вот какой участи мог бы подвергнуться отважный философ Декарт, восставший против папы, противопоставляя разум человеческий бездумности, активное познание — невежественной покорности!

Ферма понял, что бесполезно требовать коменданта и объявлять, что он не Декарт. Скорее всего, и гвардейцы не знали, кого должны схватить, руководствуясь лишь внешним описанием Рене.

Пришлось прождать всю ночь, упершись спиной в одну дверь и коленями в другую, полусидя в воздухе.

Когда заскрежетал замок, Ферма думал, что ему не разогнуться. Лишь усилием волн заставил он себя выпрямиться.

Сам комендант, страдая одышкой, изволил прийти за ним.

— Господин кардинал узнает о вашей любезности, — мрачно пообещал ему Ферма.

— Простите, сударь, но у меня было указание Мазарини, первого помощника его высокопреосвященства. Поверьте мне, что я тут ни при чем! Кроме того, вам, право же, не стоило настаивать нa открытии внутренней двери в камеру откровенности. Надеюсь, вы понимаете меня?

— Вполне, господии достойный комендант. Надеюсь, теперь вы препроводите меня к его высокопреосвященству господину кардиналу?

— Ваш конь оседлан, трое гвардейских всадников составят ваш почетный эскорт.

И комендант Бастилии проводил своего ночного «гостя» до тюремных ворот, обеспокоенный тем, что не получил письменною подтверждения переданных ему устно слов.

Трое гвардейцев на копях ждали Ферма, держа огромного оседланного коня Декарта.

Из-за затекших мышц Ферма с трудом влез на пего, вызвав грубые насмешки гвардейцев, но не счел нужным отвечать.

На площади, куда выходила улица Сан-Опоре, при солнечном свете Ферма мог рассмотреть все великолепие кардинальского дворца.