— Меня там не было. И Уоллеса тоже. А ненавидеть всех за то, что сделал кто-то другой, притом во время войны…

— Можно подумать, что ты на их месте поступил бы по-другому!

Брендан стиснул зубы. Элинор склонилась над ним, глаза ее сверкали, волосы разметались по плечам.

— Подожди! — взмолился он.

— Но…

— Послушай, ведь даже Англия подписала с Францией временное перемирие! — Он сердито отпихнул ее в сторону. — Может, и ты последуешь их примеру?

— Конечно. Но…

— Ты не можешь хоть немного помолчать? — рявкнул он. Прежде чем она успела возразить, Брендан накрыл ее губы своими, заглушив протест поцелуем. Элинор чуть слышно застонала. Только тогда он заставил себя оторваться от нее.

— Твои губы… — хрипло начал он.

— …можно использовать совсем для других целей, — закончила Элинор.

И показала ему, как…

Острый кончик ее языка дразняще коснулся его плоти, заставив его вначале вздрогнуть от неожиданности, а потом окаменеть. Она задвигалась, сначала робко, потом смелее, возбуждая его до неистовства языком, губами, легким касанием волос, пока Брендану не показалось, что сама кровь в его жилах закипает от безумного желания. Но вот ее язычок скользнул ниже, и хриплый стон вырвался из его груди. А через мгновение он забыл обо всем, даже о Боге.

Окончательно потеряв голову, Брендан подхватил Элинор и усадил ее на себя…

Отдаленный раскат грома расколол ночь надвое. Но они ничего не слышали. Только много позже, когда рассудок вернулся к Брендану, на душе у него стало черно. «Господи, я этого не перенесу!» — молнией мелькнуло в голове. «Но это мой долг», — пришел ответ.

Позже, свернувшись клубочком у него под боком, Элинор прошептала:

— Ты уже и сам догадался, что во мне не осталось ненависти ни к тебе, ни к Уоллесу. Но ты по-прежнему мой враг. Враг… чудовище… изгнанник… скотт.

Брендан со вздохом прижал ее к себе.

—Не сегодня, миледи.

Элинор открыла рот… Но не нашлась что ответить.

Под присмотром Элен слуги приготовили столько разных блюд, что хватило бы на настоящий пир. Удалось раздобыть соленья. Стол ломился под тяжестью свежей рыбы, мяса и вина. Глядя на этот скромный домишко на окраине города, трудно было вообразить, что внутри подают обед, который мог бы вполне соперничать с пиршеством в зале замка какого-нибудь знатного барона.

Элинор еще не спустилась вниз. Брендан, сидя за столом между Эриком и Уильямом, настолько погрузился в мрачные мысли, что очнулся, только когда Эрик, толкнув его в бок, предложил подлить, ему вина.

— Хорошо, — рассеянно кивнул тот, мимоходом улыбнувшись Элен, которая ждала, держа в руках кувшин. Только тут он заметил внимательный взгляд Уильяма и догадался, что тот скорее всего уже довольно давно наблюдает за ним.

— Эскорт, посланный Филиппом, прибудет завтра, — обронил Уильям.

— Я знаю.

— Да ну? И ты не забыл еще, что мы с тобой изгнанники, объявленные вне закона?

Брендан едва не ухмыльнулся.

— Я помню.

Уоллес по-прежнему не сводил с него глаз.

— Мы с тобой не раз стояли плечом к плечу под градом стрел, отражали удары мечей, но тогда от боли и ран страдала лишь наша плоть. И мне бы не хотелось видеть, как истекает кровью твоя душа, потому что эти раны куда страшнее.

— Душа? — переспросил Брендан, не опуская глаз. Губы его скривились в горькой усмешке. — О чем ты, Уильям? Думаешь, я забыл, кто я такой? Обычный горец, хоть и возведенный в рыцарское звание на поле брани, но в душе все равно оставшийся «черной костью». В глазах английского короля я достоин одной лишь веревки. И я никогда не забуду об этом, Уильям.

— Да неужто? — Слабая улыбка заиграла на губах Уоллеса. — А я вот, представь себе, иногда забываю. И тогда мне кажется, что я обычный человек, который любит свой дом, семью, копается в земле, растит детей.

Порой мне сдается, что такую жизнь я бы с радостью предпочел любым испытаниям.

— Но ты ведь можешь все это иметь. Филипп будет только счастлив дать тебе и дом, и землю. А король Норвегии? Он много раз обещал тебе то же самое, лишь бы ты согласился служить ему…

— Нет, ни один из них не может дать мне дом: ведь земля, которой они рады меня наделить, — не моя земля, — покачал головой Уильям. — Да и детям, которые у меня могли бы родиться, я не смогу стать таким отцом, которого заслуживает каждый ребенок.

— Но ты ведь сказал…

— Я сказал, что я человек. Я потерял любимую женщину. И до сих пор порой, когда я слышу женский смех, мне вдруг представляется жизнь, которую я мог бы прожить. Но это проходит. Человек обязан принимать с благодарностью и не ропща все, что дает ему жизнь. Это вовсе не значит, что я никогда не женюсь. Но ты, мой юный друг, затеял опасную игру.

Глотнув вина, Брендан придвинулся к Уоллесу.

— Это ведь ты сказал, что пленница принадлежит мне.

— Да. Но ведь она уже давно не пленница, или я ошибаюсь?

— Я это и сам уже понял.

— К завтрашнему вечеру мы скорее всего будем уже в Париже.

— Но ведь это же только завтра, верно?

Смерив Брендана угрюмым взглядом, Уоллес укоризненно покачал головой. Потом пожал плечами.

— Да, это будет только завтра.

Именно в эту минуту на лестнице показалась Элинор. В длинном золотисто-желтом платье из мягкой струящейся материи с ниспадающими до полу рукавами, надменно подняв голову, она грациозной походкой спускалась к ним, словно королева — к свите покорных и восхищенных подданных.

— Миледи. — Уоллес отвесил ей поклон.

— Сэр Уильям, — чуть заметно кивнув головой, вежливо обронила Элинор.

Уоллес подвел ее к столу.

— Вы, наверное, знаете, что мы двинемся в Париж, как только прибудет присланный королем эскорт.

— Да.

— Тогда, вероятно, вы довольны тем, что больше вам не нужно подвергать опасности свою жизнь ради того, чтобы избежать нашего общества.

— Да.

— Конечно, этот дом — не совсем то, к чему вы привыкли, но это лучшее, что у нас есть.

На губах Элинор появилась улыбка.

— Сэр Уильям, неужели вы думаете, что я могу рассказать королю…

— Миледи, — почтительно перебил он, — меня пугает только тот день, когда, четвертованный, я встречусь с Творцом. Но что до того, о чем вы собираетесь рассказать королю… это, миледи, зависит лишь от вас.

Улыбка Элинор стала шире.

— Вы и вправду так считаете?

— Конечно.

— За вас, сэр! — Она поднесла к губам кубок с вином. — Признаюсь, мне будет искренне жаль, если в один прекрасный день вас четвертуют.

Уоллес расхохотался.

— В самом деле?

— Да, сэр Уильям, искренне жаль.

Улыбнувшись еще раз, Элинор отвернулась, и ее взгляд скользнул дальше, туда, где за столом сидел Брендан. Он взглянул на Элинор: в глазах ее было столько боли и отчаяния, что у него защемило сердце. Она показалась ему беззащитной маленькой девочкой.

— Миледи! — радостно улыбнулась ей сидевшая за столом Марго. Они обнялись.

— Стало быть, ты тоже участвовала в этом? — пошутила Элинор.

— Только потому, что боялась за вас, — улыбнулась Марго. — Но теперь все хорошо, правда? Вы могли погибнуть… вот Брендан и придумал все это.

— Марго, леди Элинор, ужин ждет вас, — напомнила Элен. — Миледи, отведайте этой рыбы. Скоро вы будете в Париже, но даже там вам не придется попробовать ничего лучше. И такого вина тоже.

— Вот в этом я нисколько не сомневаюсь, — пробормотала Элинор, усаживаясь за стол, и грациозным кивком поблагодарила Элен, когда та захлопотала вокруг нее.

Все воздали должное чудесно приготовленной рыбе и всему великолепию стола, в том числе и Уоллес, который выразил сожаление, что ему не приходилось раньше попробовать стряпни Элен.

Кто-то из мужчин тронул струны, и через мгновение сладостные звуки музыки наполнили комнату. Низкий, чуть хрипловатый голос запел старинную балладу о покинутой девушке и истекающем кровью воине. Завороженные красотой и печалью, зрители молча слушали. Уже давно стихли чарующие звуки, а они все сидели, погрузившись в свои мысли.