— Ее очень сильно избили, и у нее сильно повреждено лицо. Ей дали успокоительное, поэтому вам нет необходимости ее видеть. Возможно, завтра вы сможете это сделать.

— Она настаивает, — сказал Клей.

Врач тяжело вздохнул.

— Хорошо, но перед тем как вы войдете, я должен вас предупредить, что это не очень приятное зрелище. Я хочу, чтобы вы были к этому готовы. В вашем положении шок совсем ни к чему. Пусть вас не пугает множество аппаратов — на вид все кажется более сложным, чем есть на самом деле. У вашей, матери перебита носовая перегородка, поэтому нос сейчас сдвинут в одну сторону. У нее также перелом двух ребер. Это мешает ей дышать, поэтому пришлось воспользоваться трахеотомией, и у нее из горла торчит трубка. Дыхательный аппарат пусть вас не пугает, он временно помогает ей дышать. Скоро она сама сможет это делать. У нее желудочно-носовая трубка, это для профилактики, чтобы очистить желудок и предотвратить рвоту, и, конечно, мы ставим ей капельницы, вводим плазму… Вы по-прежнему считаете, что хотите войти? — Ему хотелось, чтобы девушка освободила себя от этого зрелища. Но она утвердительно кивнула, поэтому доктор должен был выполнить одну из неприятных задач, которые иногда заставляют задуматься, почему он выбрал эту профессию.

У женщины, что лежала в кровати, не было даже слабого сходства с Адой. Ее нос был расплющен. Ее лоб был огромный, с выдающимися вперед рубцами, похожими на клубнику. Ее губы раздулись до неузнаваемости, на них были предательские кровавые отметины. Казалось, что ее насквозь пронизывали трубки, что тянулись к перевернутым бутылкам над кроватью. Рядом с матрацем висел мягкий мешок и респиратор, от которого исходил единственный звук в палате. Руку стягивал манжет измерителя кровяного давления, его шнуры соединялись с компьютером, который постоянно выдавал цифровую распечатку признаков жизни. Если лицо Ады было распухшим, то части тела казались сморщенными и растаявшими. Ее руки скрючились и посинели; на мизинец левой кисти была наложена шина.

При виде жалкого существа, которое лежало перед ним, Клей почувствовал, что часто глотает слюну. Он сжал руку Кэтрин и почувствовал, как бьется пульс. Она не показывала, какая борьба происходит у нее внутри, но Клей проникся жалостью к ней, зная, как она сдерживает свои чувства. Он подумал о том, как бы себя чувствовал, если бы на месте Ады оказалась Анжела. Он потер плечо Кэтрин и прижал к себе ее руку. Они пробыли в палате совсем недолго, а потом врач молча их вывел. Кэтрин шла к машине, как зомби.

Когда Клей открыл дверцу машины, ему пришлось осторожно заставить Кэтрин пригнуться, сесть, поставить ноги в салон. Жаль, что врач не выписал ей успокоительное, но это могло быть опасным при таком большом сроке беременности. Заводя мотор, Клей почувствовал теперь двойной страх, и за Кэтрин, и за ее ребенка. Она сидела, как деревянная, пока он застегивал верхнюю пуговицу ее пальто, поправляя воротник и настойчиво советовал:

— Тебе нужно находиться в тепле, Кэт.

Не было никаких банальных фраз, которые Клей мог бы заставить себя произнести. «Не волнуйся» или «с ней будет все в прядке» — хотел он сказать измученной женщине, сидящей рядом. Все, что он мог сделать, это найти в темноте ее руку и положить сверху свои пальцы в надежде на то, что эта скудная попытка может как-то помочь. Но всю дорогу домой ее безжизненные пальцы вяло лежали под его рукой.

Он переживал приступы беспомощности, проносясь в машине сквозь ночь, поглаживая большим пальцем ее руку в бессловесном общении, на которое она не отвечала. Их руки лежали на ее узком подоле, а тыльная сторона ладони Клея слегка касалась теперь уже круглого, большого живота Кэтрин. Он подумал о боли, которую дети сносят за своих родителей, и надеялся, что его ребенку никогда не придется переживать то, что сейчас переживала Кэтрин.

Дома он помог ей снять пальто и наблюдал, как безразлично она поднимается по ступенькам.

— Кэтрин, что я могу сделать? Приготовить тебе что-нибудь поесть?

Она остановилась, как будто не знала, где находится. Он подошел сзади, держа руки в карманах. Как ему хотелось, чтобы она сказала:

— Сделай мне какао, погладь мне спину, включи музыку, держи меня…

Но вместо этого она отгородилась от него, замкнувшись в своем тщательно защищенном одиночестве.

— Нет, ничего. Я очень устала, Клей. Я просто хочу лечь в кровать. — Она поднялась наверх, неподвижно держа спину, направилась прямо в спальню и закрыла дверь передним.

Он стоял посредине гостиной и долгое время смотрел в никуда. Он закрыл глаза. Он представил себе Аду, а потом Кэтрин, которая смотрела на неподвижную фигуру матери. Он сел на край дивана, закрыв лицо руками. Он не знал, сколько прошло времени. Потом он вздохнул, поднялся и позвонил отцу. Он постелил себе на диване, устало снял брюки, рубашку и погасил свет. Но вместо того, чтобы лечь, он подошел к скользящим стеклянным дверям и уставился в черную ночь.

Ему сейчас была нужна та женщина наверху так же сильно, как он нужен был ей.

Слабый непонятный звук нарушил тишину ночи. Клей напрягся и прислушался. Когда звук повторился снова, высокий, далекий, подобный ветру за стенами, он уже знал, что это было, и начал подниматься по лестнице наверх. Нерешительно остановившись у двери в ее спальню, он прислушался. Клей уперся ладонью в дерево, прислонив к нему лоб. Когда он не мог уже больше стоять, он нащупал в темноте дверную ручку и бесшумно повернул ее. В полумраке он различал бледно-голубое пятно расстеленной кровати, молча подошел к ней и ощупал руками. Он чувствовал, как она съежилась под простынями, укрывшись с головой. Он провел руками по форме, напоминающей улитку, его сердце наполнилось жалостью к ней. Он легонько потянул покрывало на себя, но она только крепче сжала его.

— Кэтрин, — начал он, чувствуя от волнения комок в горле.

Она с силой сжала покрывало, пока, наконец, он не разжал ее пальцы. Она лежала, свернувшись в клубок, обхватив голову руками, спрятав локти между коленями. Он осторожно приподнял одеяло и лег сзади нее, а потом накрыл одеялом ее и себя. Он попытался притянуть ее к себе, но она только сильнее съежилась, причитая в своем одиночестве. От этого высокого звука Клей почувствовал боль в глазах.

Весь дрожа, он прошептал:

— Кэт, о Кэт, позволь мне помочь тебе.

Она вцепилась кулаками в свои волосы. Клей убрал их, провел рукой по ее руке, потом прижался грудью к ее изогнутой спине. Лежа на локте, он наклонился над свернувшейся клубочком Кэтрин, убрал с ее лица волосы и хриплым голосом начал убеждать:

— Я здесь, Кэтрин. Я здесь. Не нужно все переживать в одиночестве.

— Ма-ма-а-а-а-а… — жалостно завопила она в темноте. — Ма-ма-а-а-а-а…

— Пожалуйста, Кэт, пожалуйста, — умолял Клей, проводя рукой по ее руке. Ее руки были крепко сжаты между коленями.

— Мама, — снова запричитала она.

Он чувствовал, как дрожит ее тело, ему хотелось ее успокоить. Он гладил рукой ее бедро, колено, потом притянул ее спину к себе.

— Дорогая, это Клей. Пожалуйста, не делай этого. Давай я помогу тебе… пожалуйста, позволь мне поддержать тебя. Повернись, Кэт, просто повернись. Я здесь.

— Мама, я не хотела, — говорила она тем же детским голосом, который так пугал Клея. Он гладил ее волосы, плечо, обнял обеими руками и прислонился щекой к ее затылку. Он ждал, что она подаст какие-то признаки того, что понимает.

— Пожалуйста, Кэтрин… Я… Не закрывайся от меня.

Он почувствовал первый беззвучный спазм, первое всхлипывание, хотя это еще не было всхлипыванием. Он нежнонежно потянул ее за плечо, разворачивая к себе до тех пор, пока она, подобно порванной струне, не раскрутилась и не спряталась в его объятьях, разрыдавшись.

— Держи меня, Клей, держи меня, держи меня, — умоляла она, цепляясь, как утопающий. Ее горячие щеки обжигали ему шею. Она ухватилась за него железной хваткой, дрожа и рыдая ему в грудь.

— Кэтрин! О Господи, мне так жаль, — хрипло сказал он в ее волосы.