Фрэнк молчал и изо всех сил гнал машину. Обычно он был осторожным водителем, и лишь в первый раз я видела его в таком состоянии.

— Вы знаете, Фрэнк, в суде присутствовал тот мужчина, который однажды приезжал к миссис Дэнверс.

— Вы имеете в виду Фэвелла? Я его видел.

— Зачем он явился? Какое право он имел принимать участие в дознании?

— Он был ее кузеном.

— Нехорошо, что он и миссис Дэнверс присутствовали сегодня на суде. Я не доверяю им обоим.

— Правильно.

— Они могут придумать какую-нибудь гадость и сделать все, что вздумается.

Фрэнк снова промолчал.

Его лояльность в отношении Максима была так сильна, что он не хотел говорить о нем даже со мной. Он не знал в точности, что мне известно, так же как и я не знала, о чем догадывается он.

Мы, наконец, подъехали к дому.

— Как вы себя чувствуете теперь? Вы ведь можете пойти лечь в постель.

— Да, возможно, я лягу.

— Я возвращаюсь в Лэнион. Может быть, я еще понадоблюсь Максиму.

Больше он ничего не сказал. Развернул машину и умчался на большой скорости. Возможно, он понадобится Максиму? А может быть, судья захочет вновь допросить Фрэнка? Они могут допросить и миссис Дэнверс о том последнем вечере в жизни Ребекки, когда она стучала к нему в дверь ночью. И Максим выйдет из себя, побелеет от злости и наговорит лишнего.

Я поднялась к себе и легла на кровать, как советовал Фрэнк.

«Я веду расследование на для собственного удовольствия» — вспомнила я голос судьи.

А вдруг Фрэнк вернется в Мандерли один… На ум приходили разные газетные репортажи об арестах, и становилось все страшнее и страшнее.

Если они не дадут Максиму вернуться домой, то и меня не пустят к нему. И я останусь здесь одна, коротая день за днем, в ожидании. А когда-нибудь, когда мне разрешат, наконец, увидеть Максима, он будет бледным и истощенным, как люди, долгое время пролежавшие в больнице. Другие женщины тоже переживали подобные несчастья. Они посылали письма, прошения государственному секретарю, который неизменно отвечал одно и тоже: правосудие должно свершиться. А простой народ, который тоже читает газеты, говорит: «Почему его следует простить? Он ведь убил свою жену, не так ли? И как же быть бедным обиженным женам, если прощать такие преступления мужьям? А мужу следовало, прежде чем убить жену, подумать о наказании, которое его ожидает. Его надо повесить в назидание другим».

О боже, избави меня от таких мыслей. Можно же думать о чем-нибудь другом, например, о миссис ванїХоппер в Америке. Неужели она все еще носит ту маленькую смешную шляпку, совершенно неподходящую для ее огромного лунообразного лица.

Кто-то дотронулся до моей руки. Это был Джаспер. Он последовал за мной из холла, словно угадав, что я нуждаюсь в сочувствии. Джаспер, как и все умные собаки, понял, что в доме неладно.

Вероятно, я заснула, потому что вдруг вскочила, услышав громкий раскат грома. Было уже пять часов. Я спустилась вниз и подошла к окну. Не чувствовалось ни малейшего ветерка, а небо было сплошь закрыто черными грозовыми тучами.

Появился Роберт и начал закрывать окна.

— Джентльмены еще не вернулись, Роберт?

— Нет еще, мадам. Я думал, что вы в отъезде вместе с ними.

— Нет, я уже давно вернулась.

— Не подать ли вам чай, мадам?

— Нет, нет. Я подожду, пока они не приедут.

— Погода, кажется, наконец, меняется, — Роберт.

— Да.

— Но дождя еще не было. На мою руку упали всего две капли.

В половине шестого снова вошел Роберт.

— Машина подъехала к подъезду, мадам.

— Чья машина?

— Мистера де Винтера.

— И он ведет ее сам?

— Да, мадам.

Я хотела встать, но ноги, как будто набитые соломой, не держали. В горле пересохло.

Через минуту вошел Максим. Он выглядел очень усталым, постаревшим, появились складки у рта, которых раньше не было.

— Все закончилось, — произнес он.

Я все еще не могла говорить и не могла двинуться с места.

— Самоубийство, причины которого установить не представляется возможным.

Я села на диван. Самоубийство? Но где же мотивы?

— Видимо, они считают, что мотивы не обязательны. Судья все время приставал ко мне с вопросом, не было ли у Ребекки денежных затруднений. Денежные затруднения, ха-ха!

Он подошел к окну. Начинался дождь, слава богу, наконец-то начинался дождь.

— Что случилось? Что говорит судья? Почему это продолжалось так долго?

— Он без конца возвращался к мелким деталям, вроде того, трудно было ли открыть водопроводные краны? Я чуть с ума не сошел от этих подробностей, но сумел сдержаться и ни разу не вышел из себя. Когда я увидел твое смертельно бледное лицо там, в зале возле двери, я понял, в чем заключается мой долг, как я должен себя вести в дальнейшем. Я все время глядел судье прямо в глаза, ни разу не отвел своих, и теперь до конца дней буду помнить его лицо, так оно врезалось мне в память, — Максим сел в кресло.

Я подошла, села рядом.

Через несколько минут вошли Фритс и Роберт и внесли столик для чая. Начался обычный ритуал чаепития.

Я налила чай Максиму, намазала ему хлеб с маслом, а потом сделала то же самое для себя.

— Где Фрэнк? — спросила я.

— Ему нужно было заехать к священнику. Мне бы тоже следовало поехать, но я поехал прямо домой, так как чувствовал, что тебе тяжело будет томиться, не зная, что же со мной произошло.

— Причем тут священник?

— Кое-что нужно сделать в церкви еще сегодня.

Я поняла: нужно было похоронить останки Ребекки.

— Церемония состоится в шесть тридцать. Никто не знает, кроме полковника Джулиена, Фрэнка, священника и меня. Об этом мы договорились еще вчера, а сегодняшнее решение не имеет никакого значения.

— Когда тебе надо уйти?

— Я встречусь с ними в церкви в двадцать пять минут седьмого.

Максим не дотронулся до еды.

— Все еще очень жарко, не правда ли?

— Мне было бы приятнее, чтобы ты сегодня больше не уходил.

Он не ответил, но выглядел усталым, смертельно усталым.

— Мы поговорим с тобой вечером, когда я вернусь. Прошлое не может испортить нам жизнь, если мы останемся вместе. — Он взглянул на часы.

— Десять минут седьмого. Я должен идти. Это продлиться очень недолго, не больше получаса. Нам нужно спуститься в склеп.

— Я хочу пойти с тобой, позволь мне быть там, где будешь ты.

— Нет, я не хочу, чтобы ты шла со мной!

Он вышел из комнаты, и я услышала шум отъезжавшей машины. Я начала мысленно следовать на ним в церковь и оттуда в склеп. Я никогда не была там и не знала, как он устроен. Но твердо помнила, что они идут не к Ребекке, они идут хоронить только ее прах.

Ровно в смесь часов начался дождь, вначале слабый и тихий, но постепенно набиравший силу и звучность.

Фритс вошел в комнату и обратился ко мне:

— Извините, мадам, не знаете ли вы, когда вернется мистер де Винтер?

— Надеюсь, что скоро.

— Приехал джентльмен, который желает его видеть, и я не знаю, что ему сказать.

— Кто это? Кто-нибудь из наших знакомых?

— Да, мадам. Он часто бывал здесь, когда была жива миссис де Винтер. Его зовут мистер Фэвелл.

Я повернулась к Фритсу.

— Лучше мне самой повидаться с мистером Фэвеллом.

— Да, мадам.

Может быть, удастся избавиться от этого посетителя до возвращения Максима? Не знаю, что я ему скажу, но страха во мне нет.

Фэвелл вошел в комнату. Он выглядел хуже, чем прежде: грубее и неряшливее. Глаза были налиты кровью, и я подумала, не пьян ли он.

— Максима нет дома, и неизвестно, как скоро он вернется, — сказала я. — Не лучше ли вам отложить ваше дело до завтра и заехать к нему прямо в контору?

— А я никуда не спешу. К тому же ждать мне придется, по-видимому, недолго. Я заглянул в столовую и увидел, что его прибор приготовлен к обеду.

— Мы изменили свои планы и вполне возможно, что Максим вернется домой только поздно вечером.

— Не хотите ли вы сказать, что он сбежал? — сказал Фэвелл с кривой усмешкой. — Безусловно, при сложившихся обстоятельствах — это самое умное, что он мог сделать. Некоторым людям не к лицу сплетни, гораздо приятнее избежать их.