Мeарана откинула голову.

— А тебя это волнует?

Парень пожал плечами:

— Возможно.

Обыденным жестом он достал из кармана выкидной нож и принялся чистить ногти. Мeарана уставилась на лезвие.

— Я могу тебе помочь, — произнесла она, и ’лун озадаченно прищурился.

Мeарана повела плечом, и из рукава в ладонь выпал кин-жал-квилон. Она взяла его горизонтальным обратным хватом, острием чуть в сторону, так, чтобы в случае необходимости использовать для удара наотмашь или сверху. Клинок удобно лежал в руке, казался почти живым.

— Пару раз приходилось делать маникюр, — добавила арфистка.

Парень посмотрел на квилон, затем на собственный выкидной нож, пожал плечами, и лезвие исчезло в ручке.

— Тогда делай свою чертову фотку, брассер. Пусть кот пожрет тебя, а шайтен пожрет кота.

Насмешливо поклонившись, он отступил.

— Благодарю, — учтиво сказала девушка и вложила квилон обратно в ножны.

Включая камеру, она надеялась, что ее рука не дрожит слишком сильно. Напускная уверенность — половина победы. Она задалась вопросом, смогла бы воплотить угрозу в жизнь. Одно дело — упражняться на манекенах в спортзале матери, совершенно другое — сразиться с живым человеком.

Солнце еще сильнее склонилось к закату, осветив западную сторону конусов. В пробоине самого крупного — того, который назывался Момадом, — открылось месиво разбитых палуб. Вероятно, там располагался зал, именуемый гаван гофтаийн, где был погребен повелитель. В дыру залетела птица — скорее всего, к свитому внутри гнезду, и Мeарана быстро сделала снимок.

Панорама поражала воображение не меньше. Холмы за конусами оттеняло заходящее солнце, и в слабом свете они казались такими же конусами, высившимися иззубренными рядами.

Какая глупость. Целая горная гряда подобных штук?

С платформы воздушного автобуса донесся предупредительный гудок, и магниты на рельсах с гулом активировались, готовясь принять приближающуюся машину. Мeарана распихала по карманам куртки пакет и комм, плотнее запахнула чабб от ветра-шрого и заторопилась к рампе отбытия. Оглянувшись на прощание, она увидела, как преклонивший колени перед конусами ‘лун пальцами правой руки поочередно коснулся груди, губ, лба и плеч.

Несмотря на нож и угрозы хвастливого задиры, сердцем арфистка была вместе с ним. Ведь все заслуживают в жизни чего-то священного.

Мeарана договорилась встретиться с Донованом в кафе «Гийом» и, войдя туда, увидела человека со шрамами, успевшего заказать привычную вискбеату на два пальца. Он не был пьян, скорее, углубился в мрачные закутки своего разума. Пьяницы хотя бы иногда бывали веселыми. Арфистка нерешительно замерла на пороге, поскольку не видела его в таком состоянии с тех пор, как они покинули Иегову.

Она задумалась, не отправиться ли дальше в путь без него. Если оставить его здесь, он вряд ли даже заметит это, погруженный в терранский полусвет и тьму собственного прошлого. Но Мeарана приложила слишком много усилий, чтобы найти его, и теперь хотела окупить труды. И если у Фудира имелось темное прошлое, разве не было у нее темного будущего? С возрастом она познала искусство терпения.

Мeарана позабыла, что человек со шрамами был парапер-цептиком и одна его личность, которая наблюдала через правый глаз, отметила ее колебания; он призывно махнул ей рукой. Арфистка взяла в руки себя, свои мысли и чувства и торопливо прошла к столу.

Кафе, в отличие от бара на Иегове, было светлым и открытым: просторное там, где бар тесен, хорошо освещенное, где бар темный, посетители более беззаботны, тогда как в баре — более безучастны. И все же человек со шрамами ухитрился, словно заварочный шарик, брошенный в горячую воду, придать заведению что-то от атмосферы бара.

Как всегда, выбранный им столик находился у задней стенки, так что он сидел лицом к остальным в комнате. «Никогда не сиди к залу спиной, — как-то сказал он ей. — Ты должна видеть, кто приходит». Хороший совет, подумала арфистка, для того, кто занял то место, которое и советовал. А чтобы видеть, кто приходит, разве не нужно вначале оторвать взгляд от стакана?

Мeарана заняла опасное место напротив него, отважно показав спину залу, и поставила посылку на стол. Человек со шрамами не поднял головы, но девушка поняла, что его беспокойный взгляд заметил имя адресата, поскольку он стиснул стакан так крепко, что побелели костяшки.

— Посылка ждала ее в Кондефер-парке два метрических года, — сказала арфистка. — Я едва сдержалась, чтобы не вскрыть ее в воздушном автобусе, но… Ты знаешь, что это значит? Кто бы ни оставил посылку, он известил мать через Круг, и… если мы просто подождем возле парка, рано или поздно она придет за ней или пошлет сообщение, куда передать ее.

— Мы прождем столько же, сколько те конусы, и птицы совьют гнезда в наших бородах, — с нажимом произнес он. — Она не явилась сюда за два года, и рано или поздно ты поймешь, что это должно значить.

— Может, она поменяла журнал и сообщение ушло не в тот мир; или оно достигло отеля после ее отбытия, а в отеле не знали, куда переслать его; или она отправилась в мир вне зоны действия Круга; или…

Человек со шрамами поднял глаза.

— Или она мертва! Что бы она ни искала, она это нашла. Или оно нашло ее.

Мeарана вздернула подбородок.

— Или посылка значит для нее меньше, чем для отправителя.

— Думаешь, она нарочно бросила ее?

Арфистка заколебалась, отвела взгляд.

— Она многое бросает.

Они замолчали, погрузившись в свои мысли.

— Никто, с кем я говорила, ничего не знал о медальоне, — наконец сказала она. — Конечно, через город проходит множество людей, кроме ’лунов и терран, а после ее появления сменилось немало ювхарри.

— Лоси, — сказал человек со шрамами, глядя в стакан с виски. — Нас здесь зовут лосями.

— Я думала, кофферами.

— Для них каждый чужак — коффер или гулл, оба понятия взаимозаменяемы, но у них есть специальное прозвище исключительно для терран. В их священных книгах говорится, что когда-то мы бросили их. Лось — «тот, кто склоняется». Но перед кем склоняется и как это относится к тому, что мы их бросили, никто не говорит.

— Их священные книги…

— …запрещено читать чужакам. «Биракид Ши’ас Накоп-тайини» и «Асейан Робабинах».

— Первое название звучит почти как галактический. «Плевание начальников с высоты».

— Этим и занимается большинство начальников. Плюют на всех остальных с высоты.

— Погребальная комната короля, в конусах, называется гаван гофтайин. Звучит так, словно его можно к чему-то привязать.

— Начальники ’лунов. Коптайини. Гофтайин. Капитан. Да какая разница? Завали, Педант. — Фудир схватился за голову. — Все эти годы он молчал. А теперь он не желает сидеть тихо. Болтает, болтает, болтает. Да, ты!

Если Мeарана правильно поняла эти лингвистические метаморфозы, то гаван должен означать тбан, то есть «кабина». Значит, погребальная комната короля — это «кабина начальника». Но когда она изложила это умозаключение Фудиру, он покачал головой.

— Прошу, мисси. Это место нехорошо для терри. Сильно будмаш. Мы идти отсюда, гилди.

Перейдя с жаргона на обычную речь, он добавил:

— Но я бы не прочь почитать их священные книги. Хотелось бы узнать, чем мои люди заслужили гнев ’лунов.

— У них хотя бы водятся приличные арфисты, — сказала Мeарана. — У ‘лунов. И они обучены старинному ремеслу. Айслингам и эфирам. Я слышала их, проходя мимо ‘лунтауна. Но у них нет гянтрэя. Его я не слышала.

Она взглянула на плакат, висевший над барной стойкой, — с арфой и полумесяцем — и задалась вопросом, что бы это могло означать.

— Ты видел конусы? — спросила она. — Было в них нечто на фоне закатного неба, нечто древнее и одинокое.

— Это были корабли изгоев. Ты ожидала веселья?

— Донован, я думаю… Посмотри. — Она щелчком развернула комм в голостойку и показала снимок, сделанный в послеполуденный час. — Взгляни на конусы. Слишком удивительные, чтобы считать их гробницами. Но если это в самом деле челноки… Посмотри на холмы. У них та же коническая форма. Может…