Да и как можно говорить об «энергичном развитии» науки, культуры и просвещения при большевиках, если их официальная установка гласила: «Нелепо „идти навстречу“ интеллигенции. Как мелкобуржуазная прослойка, интеллигенция исторически обречена и подлежит ликвидации».[6]
Это была вполне ленинская позиция. В докладе, сделанном в Москве на собрании партийных работников, которое состоялось в ноябре 1918 г., «вождь мирового пролетариата» рассуждал о том, что интеллигенция жила буржуазной жизнью — привыкла де к «известным удобствам». И теперь она колеблется, поддержать ли большевиков. Поэтому, говорил Ленин, наш лозунг по отношению к ней — «беспощадная борьба — террор».[7]
А. И. Солженицын назвал эту установку по отношению к носителям культуры — «прорезающе-ясной». И все же ее пришлось смягчить под воздействием реальностей жизни. Развязав гражданскую войну, коммунисты вынуждены были создать собственную — «Красную» — армию. Проводя «социалистические преобразования» в народном хозяйстве — и вызвав этим разруху и голод, они должны были поддерживать производство. В обоих случаях требовались специалисты: «товарищи» с дореволюционным партстажем и эмигрантским опытом здесь явно пасовали.
Приведем текст приказа ВЧК, выпущенного в конце 1919 г.: «Наши специалисты — в большинстве своем люди буржуазного круга и уклада мыслей, весьма часто родовитого происхождения. Лиц подобных категорий мы по обыкновению подвергаем аресту или как заложников, или же помещаем в концентрационные лагеря на общественные работы […] У нас мало еще своих(!) специалистов. Приходится нанимать буржуазную головку и заставлять ее работать на Советскую власть […] Надо считаться с целесообразностью, когда он (специалист — Б. Б.) больше пользы принесет — арестованный или на советской работе […] — Председатель ВЧК Ф. Дзержинский. Зав. секретным отделом Лацис».[8]
Впрочем, для «внешнего употребления» об ученых, инженерах, учителях, библиотекарях, работниках просвещения, вообще интеллигенции часто произносились совсем другие речи. Примером может служить ленинский «Ответ на открытое письмо специалиста»: «Если бы мы „натравливали“ на „интеллигенцию“, нас следовало бы за это повесить. Но мы не только не натравливали народ на нее, а пропагандировали от имени партии и от имени власти необходимость предоставления интеллигенции лучших условий работы […] Автор требует товарищеского отношения к интеллигенции. Это правильно. Этого требуем и мы».[9]
Чего в действительности требовали Ленин и компартия, отчетливо проясняет следующий примечательный эпизод, рассказанный Юрием Анненковым. Молодому художнику власти заказали написать с натуры портрет кремлевского вождя в его рабочем кабинете. Художник явился в Кремль. Сеансы (их было два) проходили в молчании: Ленин был неразговорчив, сидел, углубившись в бумаги. Анненков попробовал заговорить об искусстве.
«Я, знаете, в искусстве не силен… — сказал Ленин, — Искусство для меня, это… что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандистская роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык! дзык! вырежем. За ненужностью».
Затем, обернувшись к художнику, произнес:
«— Вообще, к интеллигенции, как Вы знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг „ликвидировать безграмотность“ отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. „Ликвидировать безграмотность“ следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи, читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель — вполне практическая. Только и всего».[10]
Значит, искусство, культура, знания должны быть подчинены «чисто практическим» целям компартии. Так же как и просвещение масс — «ликвидация безграмотности». Установка по отношению к простым людям — «крестьянам» и «рабочим», как очевидно, совершенно такая же, как и по отношению к «буржуазным специалистам»: определяется практической целесообразностью. Таков тот контекст, в котором большевики рассматривали лозунг — «взять всю науку, технику и искусство», которые им оставил капитализм.
Неужто «взять всю» прежнюю культуру? Мы видим, что нет: ключевыми являются «практические цели».
Что Юрий Анненков верно передал ход ленинской мысли, об этом выразительно свидетельствуют факты. Скажем, «буржуазная» гуманитарная наука и культура — разве они соответствовали практическим целям коммунистов? Конечно, нет. И в 1921–1922 гг. советская власть начинает систематическую расправу с гуманитарным знанием и его носителями. Факт высылки за границу — а затем и в «северные губернии», т. е. на ГУЛАГ, — выдающихся деятелей русской культуры широко известен, и мы не станем здесь о нем говорить. Скажем о другом.
В 1921 г., 4 марта, верховный государственный орган Советской России — Совнарком — принял декрет «О плане организации факультетов общественных наук Российских университетов».[11] Что это — акт по «энергичному развитию науки», о котором, развитии, в унисон писали советские исторические мифотворцы? Никак нет. Это было деяние по пресечению ведущих направлений гуманитарного знания: декрет упразднял за ненужностью исторические, филологические и философские подразделения российских высших учебных заведений — кафедры, отделения, факультеты. Под корень была подрублена десятилетиями складывавшаяся в стране структура гуманитарного образования, охватывавшая широчайший диапазон научных дисциплин — от теологии и археологии до языкознания и византинистики.
Раскроем декрет.[12] Он подписан председателем СНК В. Ульяновым (Лениным). Вторая подпись — управляющий делами Совнаркома Н. Горбунов.[13] Декрет, как это явствует из его названия, вводит в университетах «факультеты общественных наук» (пункт 2 декрета) и упраздняет в них «исторические и филологические отделения» (пункт 4).[14] Что же предусматривается на новых факультетах? — Три отделения: экономическое, правовое и «общественно-педагогическое». Ясно, что эта структура не оставляла места для философии, филологии, исторической науки, для искусства и искусствознания. Все подчинялось «практической цели». «Факультеты общественных наук имеют своей задачей создание кадров научно-подготовленных практических работников социалистического строительства», — гласил пункт 1 постановления.[15]
В тот же день, 4 марта 1921 г., В. Ульянов (Ленин) и Н. Горбунов подписали еще один декрет, идущий в том же русле: «Об установлении общего научного минимума, обязательного для преподавания во всех высших школах Р.С.Ф.С.Р.».[16] В нем определялись обязательные предметы «по общественным наукам»: «Развитие общественных форм»; «Исторический материализм»; «Пролетарская революция» (с пояснением, что в предмет входят исторические предпосылки революции, включая империализм в его связи с историей XIX–XX веков, в частности, с рабочим движением); «Политический строй Р.С.Ф.С.Р.». Далее следовали — организация производства и распределения в стране, а также «План электрификации Р.С.Ф.С.Р.», к которому присоединялись соответствующие вопросы экономики и экономической географии России. Особое примечание установило, что этот минимум касается и «факультетов общественных наук», но на них «входящие в минимум предметы читаются в расширенном объеме».
Пагубны были последствия ленинских декретов, подписанных в день 4 декабря 1921 г. Они означали «закрытие» истории, особенно русской, прекращение преподавания и изучения философской мысли и ее исторического развития (не говоря уже о богословии); подрубалась лингвистика, и по всей стране прекращалось преподавание классической филологии — она теряла свой статус как область знания. Это касалось даже Москвы и Петрограда,[17] в университетах которых не предполагалось сохранения соответствующих отделений. Языки и культура древних Эллады и Рима признавались ненужными «пролетариату».
