Он перетасовал снимки, чтобы посмотреть на фотографию моряка.

— Его зовут Аластер Ярдли, — сказал я. — Имя я написал на обороте.

Он родом из Бристоля и нанимался одно время палубным матросом на испытательные рейсы океанских гоночных яхт. Ярдли был шкипером этого парусника.

Он примерно наших лет.

— Как срочно тебе нужна информация?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Ладно. Позвоню знакомым парням. Если найду что-то стоящее, завтра дам тебе знать.

— Великолепно.

Он сунул снимки в конверт, взгляд его упал на Джосси.

— Скаковая кобылка, — сказал он. — Породистая.

— Нечего глазеть.

— Мне нравятся женщины в теле, дружище. С большой грудью и не слишком умные.

— Скукотища.

— Когда я прихожу домой, я хочу горячего чая и пообниматься, если есть настроение, а не препираться по поводу женского равноправия.

Я бы не возражал против Джосси, когда возвращаюсь домой, подумал я.

Девушка поднялась по цементному скату, широко шагая своими длинными ногами, и остановилась около нас.

— У меня есть одна подруга, чей приятель настойчиво приглашает ее покататься на яхте, — сказала Джосси. — Она говорит, что не против промокнуть, замерзнуть, проголодаться, натерпеться страха или помучиться морской болезнью. Но ей не хочется страдать от всего этого одновременно.

Джонни покосился в мою сторону.

— Ну, с таким приятелем ей бы ничего не угрожало. Его укачивает еще на причале.

Джосси кивнула.

— Слабак.

— Спасибо, — сказал я. — Приезжайте в гости.

Мы вышли через контору и сели в такси. Джонни помахал нам на прощание.

— Зайдем еще к каким-нибудь старым друзьям? — спросила Джосси.

— Не сегодня. Если я начну обходить тетушек, мы останемся тут навсегда. Навещаешь одну, навещай всех, чтобы никого не обидеть.

Тем не менее по просьбе Джосси мы проехали мимо пансиона, где мы когда-то жили с матерью. Вдоль всего фасада тянулась новая застекленная терраса, и на месте сада располагалась автостоянка. Кадки с цветами, маркизы от солнца и колышущаяся вывеска, гласившая «Свободные места».

— Смело, — промолвила Джосси, явно растроганная. — Вы так не считаете?

Я расплатился с таксистом, и мы пешком спустились к морю. Над головой с пронзительными криками носились чайки, и маленький белый город сладко спал после обеда на солнечном склоне холма.

— Прелестный городок, — сказала Джосси. — И я понимаю, почему вы уехали. — Казалось, она была готова лениво бродить без особой цели до конца дня, как и я.

Мы снова пересекли пролив на пароме и не спеша продолжили путь на север, остановившись на закате около паба, чтобы выпить коктейль и съесть по куску клеклого пирога со свининой. Наконец, проездив в общей сложности двенадцать часов, мы подкатили к широко раскинувшемуся, внушительному Эксвуд-хаусу.

— Вон та машина, — сказала Джосси, с неприязнью указывая на неприметную «Вольво», припаркованную чуть дальше, — принадлежит мерзкой Лиде.

Свет фонаря над входной дверью осветил недовольное лицо девушки. Я улыбнулся, и она обратила свое негодование на меня.

— Вам хорошо говорить. Вам нечего бояться, что Лида переедет в ваш дом.

— А вы можете переехать оттуда, — мягко заметил я.

— И куда же?

— В мой коттедж, например.

— Черт возьми!

— Можете тщательно осмотреть его, — продолжал я, — на предмет чистоты, сухой гнили и пауков.

Она наградила меня самым сердитым из своих взглядов.

— Дворецкий, повар и горничные?

— Шесть ливрейных лакеев и камеристка.

— Я заеду на чай и сандвичи с огурцом. Надеюсь, у вас есть сандвичи с огурцом?

— Конечно.

— Тонкие, без корочек?

— Естественно.

Я видел, что по-настоящему удивил ее. Она не знала, что ответить. Хотя было совершенно ясно, что она не собирается с восторгом падать в мои объятия. Мне многое хотелось бы ей сказать, но я не представлял как: о привязанности, утешении и о будущем.

— В следующее воскресенье, — сказала она. — В половине четвертого.

На чай.

— Я выстрою штат прислуги.

Она пожелала выйти из машины, и я обошел вокруг, чтобы открыть ей дверь. Ее глаза казались огромными.

— Вы серьезно? — спросила она.

— О, да. От вас будет зависеть... решение.

— После чая?

Я покачал головой.

— В любое время.

Выражение ее лица постепенно смягчилось, сделавшись непривычно нежным. Я поцеловал ее, потом поцеловал снова, уже увереннее.

— Думаю, мне лучше пойти домой, — растерянно пробормотала она, отворачиваясь.

— Джосси...

— Что?

Я проглотил комок в горле и покачал головой.

— Приходите на чай, — беспомощно сказал я. — Приходите на чай.

Еще одна ночь обошлась без тревоги незапланированных экскурсий. В понедельник утром я прибыл в контору, исполненный благих намерений хорошо поработать. Угрюмый Питер, как всегда по понедельникам, страдал от меланхолии, у Бесс были месячные, а Дебби переживала из-за ссоры со своим женихом, продавцом болтов и гаек: по моим понятиям, жизнь нашей конторы шла своим чередом.

Тревор явился в мой кабинет с отеческой заботой на лице и как будто успокоился, увидев, что сегодня я меньше похож на привидение, чем в пятницу.

— Вы все-таки отдохнул, Ро, — заметил он с облегчением.

— Я выступал на скачках и возил девушку к морю.

— Господи! Во всяком случае, это вам, кажется, пошло на пользу. Куда лучше, чем просиживать время за работой.

— Да... — сказал я. — Тревор, я заходил в контору утром в субботу, на пару часов.

Его чело вновь слегка омрачилось. Он ждал продолжения с таким видом, с каким пациент обычно ожидает услышать плохие новости от своего врача, и я почувствовал огромное сожаление, что должен сообщить их ему.

— Денби Крест, — сказал я.

— Ро... — Он развел руками, повернув ладони вниз, — красноречивый жест искреннего родительского огорчения из-за непокорного сына, который не верит старшим на слово.

— Ничего не могу поделать, — сказал я. — Знаю, что он ваш клиент и друг, но, если он незаконно присвоил пятьдесят тысяч фунтов, а вы посмотрели сквозь пальцы на воровство, это касается нас обоих. Касается этой конторы, партнерских отношений и нашего будущего. Вы обязаны это понимать. Мы не можем просто не заметить такую вещь и притвориться, что ничего не произошло.

— Ро, поверьте мне, все будет в порядке. Я покачал головой.

— Тревор, вы должны позвонить Денби Кресту и попросить прийти сюда сегодня, чтобы обсудить дальнейшие действия.

— Нет.

— Да, — безапелляционно сказал я. — Я не играю в такие игры. Я половина фирмы, и ничем незаконным она заниматься не будет.

— Вы слишком непреклонны, — в нем боролись грусть и гнев. У меня мелькнула шальная мысль, что именно эти два чувства пробуждают в вашей душе сожаление, когда вы стреляете в кролика.

— Пусть приходит к четырем часам, — сказал я.

— Вы не можете так грубо обращаться с ним.

— Последствия могут быть еще хуже, — проронил я. И хотя я говорил без всякого выражения, он прекрасно понял, что это угроза. Гнев одержал верх над грустью.

— Хорошо, Ро, — сердито сказал он. — Очень хорошо.

Он покинул мой кабинет без тени дружеского участия, с каким вошел, и меня охватило чувство одиночества и потери. Я подумал подавленно, что сам лично мог бы простить Тревору любой проступок, но закон не простит. Я жил ради закона, как по внутреннему убеждению, так и по собственному выбору.

Если мой друг нарушил закон, должен ли я ради него попрать справедливость; или я должен предать друга во имя законности? В теории я не испытывал никаких сомнений и затруднений. На деле я колебался. Решительно нет ничего веселого в том, чтобы навлечь на кого-то несчастье, крах и судебное преследование. Насколько упростилось бы дело, если бы нечестивец по своей воле чистосердечно исповедовался в прегрешениях, а не вынуждал друга доносить на него: сентиментальное разрешение проблемы, саркастически подумал я, какое случается только в слезливых фильмах. Я опасался, что мне не удастся отделаться так легко.