Олдена разбудил монотонный протяжный голос. Голос матери. О чем она говорила, было не вполне понятно. Все сливалось наподобие какой-то мелодии с бессвязным набором нот и вкраплениями фраз. В этой словесной окрошке, были кабачки, фруктовые сады и сетования на тот день, когда родился он, Олден, а также пространные обличения миссис Шервуд – такой неблагодарной, такой безнравственной. Под эти звуки он то плавно погружался в дремоту, то вновь пробуждался.

– И тогда лорд Фелтон…

– Кто? – вдруг встрепенулся Олден, окончательно проснувшись.

– Лорд Фелтон. Фрэнсис Эмберли, граф Фелтон. Олден! Ты что, в самом деле не слышал, что я тебе рассказывала?

Олден сел в постели. Он был мокрый от пота, но лихорадка отступила. Он чувствовал, что у него значительно прибавилось сил. В комнате, освещенной несколькими шандалами, было тихо. Значит, была ночь. Леди Грейсчерч сидела около его кровати.

– Мама, как давно ты здесь?

– Наконец-то я могу заполучить тебя всецело для себя самой. Это бывает так редко. Я здесь со вчерашнего дня, Олден.

– Со вчерашнего дня?! Черт побери! Я был болен все это время?

– Не стоит об этом так беспокоиться. Я сказала тому доктору, что это свойственно тебе с детства. Если у других все начинается исподволь и тянется долго, у тебя болезнь всегда развивается бурно. Зато после сильной лихорадки через несколько дней тебе становится лучше. Поэтому я отправила доктора заниматься своими делами. Я никогда не доверяла докторам, с первого дня твоего рождения. Тебе сейчас полегчало?

– Да, – ответил Олден. – Спасибо, мама. Ты не скажешь слугам, чтобы приготовили мне ванну? И попроси, чтобы открыли окна, – добавил он, так как спальня пропахла микстурой и жжеными перьями.

Леди Грейсчерч посмотрела на него и подняла брови. Разумеется, мать и не подумала звонить слугам.

– Идет дождь, – сказала она. – И сейчас ночь.

Собрав силы, Олден дотянулся с кровати до колокольчика. На звонок явился слуга. Он выслушал распоряжения и молча исчез. Окна остались закрытыми.

– Так что ты рассказывала о графе Фелтоне?

Леди Грейсчерч повернулась к Олдену:

– О ком, дорогой?

– О лорде Фелтоне. Ты ведь говорила о нем?

– Разве? Я что-то не помню.

Олден откинулся на спину и прикрыл глаза. Визит его матери был чистой случайностью, равно как изгнание слишком рьяного доктора, прежде чем тот успел умертвить своего пациента. Леди Грейсчерч жила в мире собственных представлений. Поэтому ей совсем не казалось странным, что, сидя у постели сына, она жалуется на жизнь и кормит его сплетнями.

– У лорда Фелтона была дочь, леди Элизабет Джульетта Эмберли, – сказал Олден. – Она убежала с секретарем лорда, неким Джорджем Хардкаслом. Ее мать и маленький брат позже погибли в результате несчастного случая. Их смерть, по общему признанию, была следствием ошибки леди Джульетты. Насколько мне известно, отец так и не простил ее.

– Помилуй! Я говорила не об этом. Я говорила об огромном состоянии лорда Фелтона, о той истории с золотом, зарытом в их саду. Ходят слухи, что сейчас обнаружился новый ключ к…

– Ключ к богатству.

– О чем ты, дорогой? Лорд Фелтон говорит, что он не потерпит, чтобы скопище негодяев копались в его земле в поисках богатства, зарытого со времен войны.

– Какой войны?

– С Оливером Кромвелем, естественно. Во время той позорной кампании семейные сокровища были зарыты в саду и потеряны. Такая вот романтическая история. Хотя Фелтон утверждает, что в ней нет ни грана правды.

Зарытые сокровища? Сказка для детей и глупцов. Если Джульетта носила в медальоне ключ к богатству, почему она жила в бедности в Мэнстон-Мингейт? И все же, наверное, в этом что-то есть. Не зря в глазах лорда Эдварда был хищный блеск.

Дверь открылась, и в комнату вошла вереница слуг, несших ванну и бадейки с горячей водой. Леди Грейсчерч удалилась. Олден вылез из постели и погрузился в наполненную ванну. Хорошо выспаться этой ночью – и он снова будет в отличной форме.

Для чего?

Чтобы пойти к Джульетте и, преклонив колено, попытаться ей все объяснить?

Он предал ее.

Мысль гудела в голове, словно эхо приговора. Приговора к смертной казни через повешение на лобном месте.

Он предал ее.

Он немел от осознания чудовищности своего деяния. Так мог вести себя только человек с каменным сердцем.

Но какой фат не найдет в себе мужества встать перед виселицей с бравым видом и цветными лентами у колена? Даже если душу этого человека сотрясает страх, он, презрев его, бросит дерзкий вызов судьбе. Цветного шелка Олден Грэнвилл Строн, лорд Грейсчерч, имел в избытке и долгие годы смеялся над этим презренным миром.

«Ее супруг жив».

Стало быть, придется оставить ее, как всех других, столь многочисленных женщин, и вернуться в Лондон с его удовольствиями.

Но если все так просто, тогда откуда взялось это тягостное чувство? Почему так жжет под закрытыми веками, будто он вот-вот расплачется, как ребенок?

Олден закончил купание в диком бешенстве. Чтоб им пусто было, всем этим докторам! Порезы на руке, его главной руке, вновь начали кровоточить. Черт побери, как он будет фехтовать? Ему требовалась перевязка. Облачившись в длинный халат, он прошел к окну и раздернул в стороны шторы. По стеклу бежали дождевые потоки. Ветер громыхал рамами. Отвратительная ночь.

Что сейчас делает Джульетта? Лежит в своей узкой кровати в Мэнстон-Мингейт и поливает его ругательствами?

Видимо, так. В отчаянии Олден вдруг пожелал себе со свирепой жестокостью, чтобы эти ругательства оказались действенными. Может быть, они препроводят его в ад? Или он уже сам приговорил себя к аду ужасной игрой в карты, пьянством и всеми своими «штучками»?

«В моем представлении – потеряли обе стороны, сэр. Просто вы более самолюбивы, только и всего. Вы быстрее видите приближение конца и поэтому спасаетесь первым. Несомненно, так в действительности было и с Марией. Вам никогда не хватало мужества, чтобы рисковать чем-то еще, кроме собственной гордыни».

Он содрогнулся, подумав о риске. О том риске, на который он был готов пойти, чтобы избавить Джульетту от лорда Эдварда. Но в конечном счете не спас никого и ничего, даже свое самолюбие.

«Ее супруг жив».

Олден распахнул окно и вдохнул напоенный дождем воздух. Неожиданно его внимание привлекло какое-то движение. Кто-то метнулся через лужайку. Сквозь сплошную водную завесу было трудно увидеть что-либо. Но даже в стремительно наступающей темноте он различил маленькую фигурку и бешено работающие ноги.

Он резко повернулся и позвонил в колокольчик. В дверях появился слегка смущенный лакей. Это быт тот самый слуга, что выполнял распоряжения доктора.

– Милорд…

– К дому бежит мальчик. Я хочу немедленно поговорить с ним.

– С мальчиком, милорд?

– Да, да! Сколько раз повторять? Веди сюда парня. Немедленно!

– Слушаюсь, милорд.

Слуга поклонился и удалился.

Олден вышагивал взад-вперед по спальне.

Через несколько минут дверь отворилась.

– Ну и ну! Прямо мокрая курица. Входи, дружище. Усаживайся. Голодный?

Подросток, тяжело дыша, закивал. Намокшая шапка превратилась в бесформенный ком. Вода сбегала с его плаща и лужицей скапливалась у ног.

Олден дал знак слуге:

– Пищу и горячее питье. Добавишь в него бренди. И принеси сухую одежду.

Слуга засопел и вышел. Мальчик снял свою шапку и поморщился. Он все еще тяжело дышал. Было видно, как вздымаются его худенькие плечи. В первую минуту он не мог говорить.

– Садись сюда. – Олден указал на кресло возле камина. – Отдышись и расслабься. Потом расскажешь, почему мастер Джемми Брэмби в такую бурю бежал пятнадцать миль из Мэнстон-Мингейт. Что бы там ни было, несколько минут погоды не делают.

Мальчик с шумом втянул воздух и скривил веснушчатое лицо, вытирая тыльной стороной кисти воду и слезы. Олден протянул ему носовой платок, наблюдая, как Джемми собирает им не только влагу, но и грязь.