Каждый из нас когда-нибудь проходит через свою революцию. Моя революция длилась долго. Началась она еще в школе. Первый камень, предвестник обвала, скатился на уроке закона божьего.

Все лето я пропадала на Драве, чуть ли не ежедневно переплывая эту могучую, величественную реку. Обычно я плыла вниз по течению целые километры, а потом по жаре тащилась назад, туда, где лежало в кустах мое платье.

Тем летом я чаще всего купалась на Мариборском острове, который в то время еще не был связан с Камницей пешеходным мостом. До Камницы я шла нормальным шагом — путь в летний зной казался бесконечно долгим, а там, едва завидев смутные очертания острова, припускала бегом прямо по омытым водой корням ив и ольх, по песчаным отмелям и по камням.

Добежав до Верхнего мыса, разгоряченная, входила я в холодную быструю воду и начинала плыть по своей любимой Драве, которую покоряла уже много раз. Река стремительно неслась вперед, словно стараясь не подпустить меня к острову, и я во всю мочь разрезала волны, чтоб не уплыть вместе с ними неизвестно куда.

Запыхавшаяся и усталая, но исполненная радости победы, хваталась я за корни старой ивы и выходила на песчаный берег волшебного зеленого острова.

Я подолгу бродила по совершенно сказочному пустынному острову. Точно по мягкому ковру, ступала я по сосновым иглам, ходила по илистой земле и, продираясь сквозь кусты и ветви деревьев, выбиралась на нижнюю оконечность острова.

Солнце пекло невыносимо. Бурые сосны пахли смолой. Вдруг до меня донесся нежный аромат цикламенов. Внимательно осмотревшись, я обнаружила их на самой опушке. Недолго думая я нарвала букет и воткнула его за вырез на груди, но, увы, он тотчас же провалился под купальник.

Здесь вместе с лесом кончался и остров. Я вошла в воду и неожиданно оказалась как бы посреди другого острова — чуть подальше от меня соединялись оба рукава реки, и вода здесь обретала неимоверную силу.

Я поплыла, целиком отдавшись Драве. Бурливая река подхватила меня и понесла на своих волнах, нежно касаясь моего лица, щек, глаз. Так приятно было плыть вниз по течению, почти не затрачивая никаких усилий. Но оно могло утащить меня невесть куда. Надо было поскорее проститься с ним, вырваться из цепких объятий воды. И я напрягла все свои силы.

Усталая, но довольная сидела я на берегу и смотрела на быструю воду. Еще одна победа над Дравой. Одно меня огорчало — Драва унесла мои цикламены, все до единого.

Об этих цикламенах я вспомнила, когда в класс вошел вероучитель. Был первый урок закона божьего.

— Слава Иисусу! — прокричал класс, вставая.

— Во веки веков — аминь! — ответил вероучитель таким тоном, будто заканчивал молитву.

Мы сели. Он встал перед первыми партами, скрестил на животе руки и обдал нас теплым, веселым взглядом. Я сидела на второй парте за Милкой. Она была намного выше и плечистее меня, что отнюдь не мешало мне разглядывать рослого и краснощекого вероучителя, один вид которого уже пел величальную песню жизни. Я же, сидя за широкой Милкиной спиной, чувствовала, что меня он просто не замечает.

Вероучитель заговорил о каникулах. Девочки смеялись, тараторили без умолку и невпопад отвечали на его вопросы. Вероучитель не знал, как нас успокоить.

Я сидела у открытого окна и смотрела на ясную небесную синь и на вонзившийся в нее развесистый тополь. Внезапный порыв ветра, с шумом пробежав по его листьям, приподнял наши тетрадки. Ветер не прекращался, и я встала, чтоб закрыть окно. И как раз в ту минуту, когда я взялась за оконную ручку, над тополями пронеслись ласточки, и я словно услышала шум Дравы. Мне представилось, как я плыву с острова, как вода несет меня, как я предаюсь течению, которое уносит меня с собой…

Я вздрогнула и закрыла окно.

Шум волн мгновенно стих. Теперь я слышала класс. Он опять гудел, как пчелиный рой.

Вдруг встала Стана Железничар. Она сидела на последней парте и тщетно старалась перекричать класс. Я обернулась — блестящие черные косы венчиком уложены вокруг головы. Вероучитель кое-как угомонил нас, и Стана елейным голосом заговорила:

— У нас в Межице один человек…

Опасаясь, как бы она не ляпнула чего лишнего, вероучитель поспешил спросить, кто он такой.

— Хороший человек. На шахте работает…

— Ну и что же?

— Я не решаюсь говорить…

— Говори, говори!

— Он говорит, что бога нет, и к мессе не ходит…

Стана сказала это так просто, будто речь шла не о господе боге, а о чем-то самом обыденном.

Класс замер.

Сердце у меня беспокойно забилось. Похоже было что это затишье перед бурей.

Сама собой пришла на ум молитва, которую я повторяла каждый вечер: „Святой ангел, хранитель мой, будь же ты всегда со мной!“

Едва шевеля губами, шептала я эту милую молитву которой меня научила мама. В ушах опять стоял шум Дравы. Я плыву. Быстрые волны несут меня с собой. Почему она отняла у меня цикламены?

Вероучитель, совсем размякший в девичьем классе, даже и бровью не повел.

— Говоришь, в церковь не ходит?

— Не ходит! — подтвердила Стана.

— Неужели несчастный не знает, что это смертный грех?

— А что ему до смертного греха, если он в бога не верит?

„Бога нет, нет, нет“, — повторяла я про себя.

Раздался бой часов на башне собора, что напротив почты, и всем нам почудилось, что безбожник из далекой Межицы вошел в наш класс. Он был здесь, с нами, и невозможно было его прогнать. Даже господин вероучитель ощущал его присутствие.

Тишина в классе была словно наэлектризована. Я чувствовала, как по мне с треском бегают электрические искры.

— Святой ангел, хранитель мой, будь же ты всегда со мной, — шептала я машинально.

Да, бога нет. Он бы не допустил такой несправедливости. Немая тишина должна была взорваться. Она непременно должна разбиться. Но кто ее разобьет?

Не вставая, я вполголоса проговорила:

— Он совершенно прав!

К счастью, вероучитель не знал, кто это сказал, и мне бы в ту минуту затаиться, как мышке. Но вместо этого я упрямо повторила:

— Он совершенно прав!

Вероучитель попятился. Свинцово-синие глаза его оторопело моргали, толстые поджатые губы подрагивали.

— Кто это сказал? — наконец спросил он изменившимся голосом.

— Я! — крикнула я, поднимаясь с места.

Безбожник из Каринтии был прав: бог, если б он существовал, устроил бы мир по-другому.

Внезапно я поняла всю бесполезность своего бунта. Нет, в этом классе нечего ждать поддержки. Коленки у меня дрожали, в горле пересохло, но сердце было полно решимости стоять до конца.

— Что ты говоришь, дитя мое?

— Я не дитя! Нет!

Вероучитель долго молчал, а потом потребовал, чтоб я взяла свои слова обратно.

Помнится, я их не взяла обратно: ни на первом уроке закона божьего, ни на одном из последующих.

Переплытая Драва была для меня навсегда переплыта, сказанное слово было сказано навсегда.