— Рабыней на побегушках у старика, — перебила его Джулия, — бесконечные шахматные партии, в которых нельзя выигрывать, боязнь открыть рот, чтобы не вызвать гнев…

— Окруженная лестью и похвалой. Перед вами заискивали, ваши желания выполняли…

— Ну да, и я была вынуждена лавировать между двумя враждующими группировками…

— Облеченная властью изменять судьбу людей…

— И в то же время не имеющая возможности изменить собственную! А когда замаячила свобода и в перспективе — вероятность вернуться к прежней жизни, что происходит тогда? Я снова рабыня, принадлежащая человеку, которого от души презираю!

— Вы предпочли бы стать одалиской Али дея? Я уверяю вас, произошло бы именно это!

— Не верю! — бросила она. — Он обещал отдать женщинам их ценности, чтобы они могли войти в свободную жизнь!

— Он обещал лишь рассмотреть такой вариант. Возможно, кто-то из старших женщин, не представляющих особой ценности, действительно получит свободу. Но, хотя я восхищаюсь им как воином и вождем, он рожден Востоком, а женщина здесь всегда имущество, как хорошая лошадь или прекрасный верблюд. И не может быть для нее свободы, ибо кобыла немыслима без владельца.

— Я не кобыла! — вспылила Джулия.

— Нет, — согласился Ред, — но Али дей с радостью поставил бы вас в стойло.

— Однако он отдал меня вам!

— Да, черт побери! Надо ли мне извиняться за то, что я просил вас? Я думал, вам будет лучше с мужчиной вашей расы, говорящим на вашем языке и, между прочим, вашим мужем!

— Действительно, почему бы и нет? — закричала Джулия, заламывая руки.

— Куда как приятно быть рабыней человека, виновного в убийстве, предательстве и обмане!

Он побелел под своим коричневым загаром.

— Я никого не убивал и даже не собирался. Что касается предательства, объясните мне, в чем оно. Я получил задание английского правительства проникнуть в бонапартистский заговор и использовать план бегства Наполеона для перемещения его в более безопасное и здоровое место ссылки. Его смерть вовсе не входила в наши планы. Мне очень жаль, что так случилось, но вину за это я на себя не возьму. Клянусь, что говорю правду. Я исполнял долг перед своей страной, не более того.

— Долг? Ха! Неплохое оправдание того, что ваше сердце считает несправедливостью.

— Ваше сердце — возможно, но не мое. Наполеон, вероятно, начинал править с лучшими намерениями и многого достиг. Он положил конец террору, объединил Францию и навел порядок вместо хаоса. Но какой ценой? Как и любого, его развратила неограниченная власть. Он был великий человек, но значит ли это, что Россия и Британия должны были покорно согласиться стать вассалами Франции? Нет. Я не жалею, что внес свой вклад в дело поражения императора при Ватерлоо, как не жалею и о том, что старался помешать ему вырваться на свободу.

— Значит, и вы, и ваша страна рады, что он мертв?

— Возможно, кое-кто в Англии и рад, что опасаться его больше не приходится. Попробую к ним присоединиться. Более того, напомню, что Франция сама убила его.

— Хорошо, — произнесла Джулия, — вы не признаете себя виновным в предательстве и убийстве, но вы не можете отрицать, что при помощи обмана проникли в бонапартистский заговор и в мою постель!

Странное выражение мелькнуло на его лице. Подойдя ближе, он словно невзначай коснулся желтого алмаза, подаренного ей новым деем, затем его жесткие пальцы расположились в мягкой ложбинке между ее грудями.

— В первом случае я должен признать себя виновным, но причины моей женитьбы на вас были более сложными. По правде говоря, вы привлекли меня. Я восхищался вашей красотой, вашей отвагой, даже вашей фанатичной преданностью императору. И я чувствовал себя ответственным за вас. Мои действия должны были лишить вас всякой надежды на возвращение вашего состояния. Со смертью вашего отца вам вообще негде было приклонить голову. Что я мог предложить вам, кроме защиты своего имени?

Джулия отозвалась не сразу.

— Очень благородно, но не стоило насильно заставлять меня соглашаться на этот благотворительный брак.

— Насильно, Джулия? — переспросил он, поднимая голову. — Я не применял к тебе силу, хотя это дорого мне стоило. Я мог сделать это десятки раз, но не сделал. И ты не можешь этого отрицать.

— Вы одурачили меня!

— Я уже объяснил причину этого, и нет необходимости повторяться. Я взял тебя, наконец, с самыми благородными побуждениями, так же, как и теперь просил тебя для себя. Между тем случаем и этим есть и другое сходство, — продолжал он, выпуская драгоценность и обнимая ее. — Тогда, как и теперь, я спасал тебя от куда более зверских Проявлений мужской природы. На этот раз, кажется, ты не была слишком поражена.

Джулия стряхнула его руку.

— Нет, — сказала она. — Я привыкла выживать.

— Я тоже, — откликнулся он, возвращаясь в прежнее положение. — Но я так и не привык жить без тебя. Неужели ты так же не хочешь меня, как и раньше?

Джулия уперлась руками в его грудь.

— Сейчас менее чем когда-либо.

— Ты так думаешь? Я предпочитаю проверить. Особенно если в данном случае я не рискую поранить ваши нежные чувства.

Резким движением он взял ее за талию и притянул к себе на грудь. Когда, задохнувшись, она откинула голову назад, его пальцы зарылись в блестящий водопад ее волос. Его поцелуй принес ей жгучее наслаждение. Она почувствовала, как его борода ласкает и щекочет ее чувственные губы. Это было новым и волнующим ощущением. А затем все чувства смыла колоссальная волна гнева. Она кусалась, царапалась, выворачивалась, но не могла полностью высвободиться из его железных рук. Когда силы стали покидать ее, он схватил ее и положил на кушетку.

Его тело немедленно накрыло ее, обездвиживая и сковывая дыхание. Синяки, которыми успели наградить ее солдаты, сразу же заныли. Она чувствовала, как бессильные слезы медленно потекли из уголков ее глаз, скатываясь на волосы.

— Джулия, Джулия, — выдохнул Ред с глазами, потемневшими от боли. — Зачем ты превращаешь это в пытку? Я бы всегда просил, чтобы мне вернули мою жену, если бы только мог. Прости меня, если я причинил тебе боль. Разреши, я исцелю ее. И если ты позволишь, о луна бесконечного ожидания, моя воля отступит перед твоей.

Английский язык не приспособлен к подобным фразам. В них чувствовался медовый мавританский привкус. С удивлением Джулия почувствовала, что жесткий узелок сердечной тоски начинает рассасываться.

— Я тосковал по тебе, о чистейшее из наслаждений, как мусульмане о луне рамадана, который заканчивает месяц поста пиром. Мой пост длился более двух долгих лет. Неужели мой голод останется неутоленным?

— Как я могу принять утешение от того, кто принес мне так много горя?

— прошептала Джулия.

— Я не приносил тебе горя, Джулия. Ты сама навлекла его на себя, покинув свой теплый очаг в Новом Орлеане. Но, зная, что ожидает тебя, осталась бы ты дома, лишившись всего, в том числе и горя?

Не узнать радости общения с Наполеоном? Мудрости Мохаммеда дея? Ужаса и волнения морских путешествий!

Счастья разделенной любви с Редом, очень давно, между Рио-де-Жанейро и экватором? Она медленно покачала головой.

— Тогда стоит ли жалеть обо всем? Эта минута наша. Возможно, другой такой не будет.

Его теплый, робкий поцелуй утешал. И все же руки слегка дрожали, словно он сдерживал себя лишь усилием воли. Он касался ее рта, век, следуя соленой тропинке ее слез, обводя округлость ее щек и подбородка, и возвращался к влажным раскрытым губам. Слегка отодвинувшись от нее, он погладил ладонью нежный изгиб ее шеи и плеча, исследовал все плавные линии ее тела, словно бедняк, убеждающий себя, что ценная монета, которую он потерял, вновь вернулась к нему. Ее балахон мешал ему, но он не подавал виду, лишь, склонив голову, прижался губами к ее груди.

— Прости и будь милосердной, Джулия. Ведь ты была милосердна тогда, во дворе, когда лгала во имя моего спасения. Не заставляй меня взять тебя силой: я должен сделать это, хотя мне и придется сожалеть об этом до конца своих дней.