— И затем мир был заключен так, как это водится между супругами! — сказал Мигель, смеясь над этим оригинальным приключением.

— Que? Совсем нет! Затем он пошел спать в свою комнату.

— А, у вас отдельные комнаты!

— Уже более двух лет!

— Ага!

— И это для того, чтобы его бесить. Я провожу время в ужасном одиночестве, но не уступаю, я, видите ли, женщина с сильными страстями, у меня вулканическое воображение и я еще не встречала сердца, которое бы понимало меня!

— Но, сеньора, а ваш муж?

— Мой муж?

— Да, сеньор Ривера.

— Муж! Муж! Есть ли на свете вещь, более невыносимая, чем муж?

— Возможно ли?

— Что-то прозаическое!

— Ага!

— Материальное!

— Да?

— Никогда он не может понять свою жену.

— Ба!

— Одним словом, Ривера — идиот!

— В самом деле?

— Конечно, как все ученые!

— Это правда!

— О, если бы это былпоэт, артист, молодой человек с горячими страстями…

— А, тогда…

— Ах, я очень несчастна, очень несчастна! Я, у которой страстное сердце и которая понимает все прихоти любви!..

— Действительно, это несчастье быть такой, как вы, донья Мерседес!

— Каждый день я бросаю ему это в лицо.

— Кому?

— Да Ривере же!

— А!

— Я не только говорю ему об этом, но и кричу.

— То, что вы мне сказали?

— Гораздо больше!

— А что же он отвечает вам, сеньора?

— Ничего! Что он может сделать мне! '

— Он ничего не желает вам?

— Che! Он ничего не желает сделать!

— Он, очевидно, очень добрый человек, ваш сеньор Ривера!

— Да, он очень добр, но мне нет от этого никакой пользы! Я нуждаюсь в человеке с горячим воображением, талантом — словом в таком, чтобы мы оба безумствовали вместе!

— Санта-Барбара! Сеньора!

— Да, чтобы мы оба безумствовали, чтобы на весь день запирались вместе, чтобы…

— Чтобы… чего же больше, сеньора?

— Чтобы мы запирались вместе, несмотря на гнев Риверы, писали стихи и читали их вслух!

— А вы автор?

— Почему же нет?

— Прелестно!

— Я пишу свои мемуары!

— Великолепно!

— С эпохи еще до моего рождения.

— Как! Вы писали свои мемуары еще до рождения?

— Нет, я рассказываю историю с той эпохи, о которой мне рассказывала моя мать, которая, будучи беременна мною на пятом месяце, не могла спать от моих движений. Я родилась покрытой волосами, в год я уже бегло говорила. Нет страсти, которой бы я не испытывала в течение своей жизни — целый ящик в моем комоде наполнен письмами и локонами волос.

— А сеньор Ривера видел его?

— Тота! Когда я хочу его взбесить или если он смотрит на свою мертвую голову…

— Что такое?

— Да, да, старую голову мертвеца, которая находится в его комнате и перед которой он сидит, изучая не зная что.

— Ага!

— И знаете, что я делаю в том случае, когда он садится в своей комнате?

— Ага, это любопытно!

— Я приоткрываю дверь своей комнаты, так что он меня может видеть, открываю комод и начинаю брать из ящика письма и читать первую строчку каждого из них.

Дорогая моя Мерседес,

Идол моей жизни!

Обвенчаемся, Мерседес,

Мерседитас моей души!

НесравненнаяМерседес!

Мерседес, звезда моей жизни!

Блондиночка всего моего сердца!

И наконец миллион писем того времени, когда я была молодой, перечислить которые нет возможности.

— До какого же времени вы дошли в своих мемуарах?

— Вчера я начала описывать тот день, когда родила первый раз.

— Важная глава!

— Это курьез в моей жизни.

— Однако, он бывает со всеми сеньорами.

— Que? Это было удивительно! Вообразите, я родила, составляя стихи и не подозревая той опасности, в которой находилась.

— Какой удивительный организм!

— Это был мой первый ребенок: половина — стихи и половина — проза.

— Кто? Ребенок?

— Нет, мой труд, мемуары.

— Ага!

— Только этот несносный Ривера не хочет признать их достоинств.

— Должно быть, это холодный человек!

— Как лед!

— Материальный.

— Как камень.

— Без чувства.

— Разумеется!

— Прозаик.

— Он и не думает читать стихи.

— Человек без сердца.

— Скажите, что он идиот, и вы скажете все!

— Очень хорошо! Тогда я скажу, со всем уважением к вам, что он идиот!

— Это правда, однако я люблю его таким. Каждое утро он сам ходит на рынок и приносит все, что я люблю, он нежно будит меня и бросает на мою постель все, что он купил. Кроме того, если бедняга и рассердится немножко, то тотчас же и раскаивается.

— Это превосходная натура!

— Ничего более того, что я вам говорю. Он мне ни к чему я нуждаюсь в человеке пылком, талантливом молодом, сильном, который не покидал бы меня ни на минуту.

— Сеньора, пойдемте немного быстрее, уже близко до вашего дома! — сказал Мигель, видя, что его дама все более и более замедляла свои шаги.

— Да, идемте ко мне, я прочту вам кое-что из своих мемуаров!

— Извините меня сеньора, но…

— Нет, у вас нет никакой причины отказываться!

— Но очень поздно, сеньора!

— Нет, нет! Ривера еще не вернулся!

— Извините меня, Мерседитас, но это невозможно!

— Да, да, вы зайдете!

В этот момент они подошли к дверям дома.

— В другой раз.

— Нет, сейчас!

— Меня ждут!

— На свидание?

— Нет, сеньора!

— Не женщина?

— Нет, сеньора!

— Поклянитесь мне в этом!

— Даю вам слово!

— Тогда войдите!

— Не могу, повторяю вам, сеньора, не могу!

— Неблагодарный!

Дон Мигель неистово заколотил молотком, чтобы скорее пришел кто-нибудь избавить его от той опасности, в которой он находился.

— Но неужели вы в самом деле не зайдете? Вы презираете мои мемуары?

— В другой раз, сеньора!

— Хорошо, но пусть это будет завтра!

— Постараюсь.

— Ну, у нас есть еще утка, которую Ривера оставил к ужину, зайдите поужинать ко мне!

— Сеньора, я никогда не ужинаю!

— Тогда до завтра!

— Если будет возможно!

— Хорошо, я приготовлю к чтению наиболее интересные главы моих мемуаров!

— Спокойной ночи, Мерседитас!

— До завтра! — отвечала она.

Дон Мигель быстро пошел, почти побежал, как только закрылась дверь за сестрой его превосходительства Ресторадора, восстановителя законов, женщиной еще очень свежей, хорошо сложенной, с алебастровой белизной лица, но одаренной в высшей степени романтическим характером, — употребляя это выражение для того, чтобы определить нечто из ряда вон выходящее.

В то время, как наш герой, смеясь, как сумасшедший, бежит по дороге к своему дому, мы ненадолго вернемся в прошлое, чтобы рассказать некоторые факты, необходимые для понимания этой истории.

В тот роковой для дона Кандидо Родригеса день, когда не удалась его отчаянная попытка ловко эмигрировать, в тот момент, когда он приближался к дому дона Мигеля, орошая мостовую водой, струившейся из его сапог и с панталон, его бывший ученик провожал до дверей на улицу президента Народного общества Ресторадора, явившегося к нему с просьбой о помощи в составлении адреса, который члены общества хотели послать знаменитому Ресторадору законов, вновь во время страшного кризиса, вызванного нечестивыми изменниками — унитариями, предлагая ему свою жизнь, честь и репутацию.

Проект адреса, который был только что предложен ему доном Мигелем, был полон такого федерального жара и красноречия, что совершенно ошеломил холерического брата Хенаро, раздававшего удары палкой мальчишкам, хотевшим почтить его уважительным именем Соломон. Адрес нужно было отдать ему на следующий день.

Президент Соломон сердечно простился со своим молодым другом, уверяя его в своей глубокой преданности, а вслед затем появился почтенный частный секретарь его превосходительства временного губернатора.