Когда солнце наконец достигло вершин восточных холмов и залило ярким светом поле битвы, ужасные потери стали очевидными. На поле боя осталось около двух сотен убитых и раненых, а Джеззар даже не думал снижать силу огня, чтобы позволить французам помочь пострадавшим. Целый день под стенами раздавались мучительные стоны, и многие умерли до того, как ближе к ночи выживших смогли наконец оттащить в безопасное место.

— Мы проучили франков, показав, какое гостеприимство оказывает Акра незваным гостям! — ликующе произнес Джеззар.

Но Фелипо не испытывал особой радости.

— Я знаю Корсиканца. Это была лишь пробная вылазка. В следующий раз удар будет гораздо сильнее. — Он повернулся ко мне. — Пора бы испробовать ваш электрический фокус.

Неудача первой атаки Наполеона оказала прекрасное воздействие на гарнизон. Близко к сердцу приняв успешный отпор, османские солдаты впервые восприняли свой долг не с былой фаталистической покорностью, а с гордой решимостью. Франков можно победить! Непобедим Джеззар! Аллах услышал их молитвы!

Английские моряки, напротив, отрезвели. Многочисленные победы на море побуждали их свысока смотреть на «лягушатников». Храбрость французских солдат, однако, произвела сильное впечатление. Бонапарт не собирался снимать осаду. Его отряды с удвоенной силой принялись углублять и расширять сеть окопов. А моряки чувствовали себя на суше как выброшенные на берег рыбы. Французы понаставили чучел, чтобы спровоцировать выгодную им стрельбу, и выкапывали наши снаряды, чтобы стрелять ими по нашей же крепости.

Положение города осложнялось убежденностью Джеззара в наличии в Акре христианского заговора против него, несмотря на то что атакующие французы после революции встали на путь атеизма. Несколько дюжин подозреваемых, помимо двух пленных французов, по его приказу сунули в мешки и сбросили в море. Смиту и Фелипо удавалось обуздывать ярость этого паши не лучше, чем Наполеону удалось удержать своих солдат от разграбления Яффы, но многие англичане пришли к выводу, что их союзник неуправляемый безумец.

Неугомонная враждебность Джеззара не ограничивалась последователями Христа. Салих-бей, каирский мамелюк и давний заклятый враг, покинувший Египет после победы Наполеона, прибыл к Джеззару с предложением объединить силы в борьбе с французами. Паша сердечно приветствовал его, угостил отравленным кофейком, и менее чем через полчаса после прибытия его труп выбросили в море.

Большой Нед убедил своих товарищей довериться «колдуну» — то бишь мне. Он уверял всех, что тот же трюк, что помог мне победить его, человека вдвое превосходящего меня в размерах и силе, поможет нам победить и Наполеона. Поэтому по нашему указанию моряки соорудили на скорую руку два деревянных ворота с обеих сторон от главной башни. Цепь должна была висеть, как гирлянда, по наружному фасаду, а ее длина регулировалась с помощью этих подъемников. Потом я перенес лейденские банки и заряжающие устройства на средний этаж башни, где находились те самые ворота для вылазок, через которые я бросил вызов на дуэль Большому Неду. Соединительным проводом между медным контактом лейденских банок и большой цепью служила короткая цепочка с крюком.

— Когда они начнут атаку, Нед, ты должен крутить рукоятку, как сам дьявол.

— Уж будь спокоен, мистер, я устрою этим лягушатникам фейерверк почище, чем в День всех святых.

Мириам помогла собрать наше изобретение, ее ловкие пальцы идеально справлялись с тонкими соединениями банок. Неужели древние египтяне знали и о таком волшебстве?

— Хотелось бы мне, чтобы старина Бен посмотрел на эту красоту, — заметил я, когда мы как-то вечером сели отдохнуть в башне, а металлические детали нашего волшебного устройства поблескивали в тусклом свете, проникавшем сквозь узкие стрельчатые окна.

— Кто такой старина Бен? — тихо спросила она, привалившись к моему плечу.

Мы сидели рядом на полу, и такая физическая близость уже не казалась чудесной, поскольку я мечтал о большей.

— Американский мудрец, один из основателей нашего государства. Он был франкмасоном, знал историю ордена тамплиеров, и кое-кто полагает, что на основе их воззрений он и создал наши Соединенные Штаты.

— Каких воззрений?

— В общем, я точно не знаю. Вероятно, они связаны с тем, на каких законах должна строиться жизнь страны. На какой вере.

— А во что верите вы, Итан Гейдж?

— Такой же вопрос задавала мне Астиза! Неужели об этом спрашивают все женщины? Я в итоге поверил в нее, и как только поверил, то сразу же потерял.

— Вы тоскуете по ней, верно? — сказала она, печально взглянув на меня.

— Как и ты, очевидно, тоскуешь по своему погибшему на войне жениху. Как Иерихон тоскует по своей умершей жене, Большой Нед по Малышу Тому, а Фелипо по монархии.

— Поэтому все мы здесь отмечены печатью скорби. — Она помолчала немного, а потом добавила: — А знаете, Итан, во что я верю?

— В христианские каноны?

— Я верю в уникальность, утверждаемую церковью.

— Ты имеешь в виду Бога?

— Я имею в виду, что в нашей безумной жизни существует нечто совершенно особенное. Я верю, что в жизни каждого человека бывают редкие моменты, когда мы чувствуем уникальность всего окружающего мира. Большую часть времени мы глухи и слепы, замкнуты в своем одиночестве, как цыпленок в яйце, но порой нам удается пробить скорлупу и выглянуть наружу. К блаженным праведникам часто приходят такие откровения, а к грешникам — никогда. Но когда это удается — когда осознаешь вдруг истинную самобытность, гораздо более реальную, чем все кошмары нашей обыденной жизни, — то все становится приемлемым. И я верю, что если удастся найти полного единомышленника по такой вере, того, кто так же пытается пробить ограничивающую нас яичную скорлупу… В общем, тогда совместными усилиями эти двое, вероятно, смогут полностью избавиться от скорлупы. А это самое большее, на что мы можем надеяться в этом мире.

Меня пробрала внутренняя дрожь. Неужели эта чудовищная война, в прошлом году поймавшая меня в ловушку, обернулась фальшивыми мечтами, заключив меня в непробиваемый панцирь? Знали ли древние, как выбраться из такой ловушки?

— Я не знаю, испытал ли хоть раз такой удивительный момент. Разве это означает, что я закоренелый грешник?

— Грешник никогда не признался бы в этом, даже самому себе. — Ее рука коснулась моей заросшей щетиной щеки, а глаза блеснули, как морская пучина за рифом в Яффе. — Но когда такой момент придет, вы должны понять его, чтобы узреть иной свет.

И тут она поцеловала меня, впервые с настоящей страстью, ее жаркое дыхание воспламенило меня, она пылко прижалась ко мне, дрожа всем телом.

И тогда меня затопила любовь не только к Мириам, но ко всему белому свету. Не схожу ли я с ума? На один кратчайший вздох я почувствовал связь со всеми смятенными душами нашего безумного мира, испытал странное чувство общности, наполнившее меня жестоким разочарованием и любовью. И я ответил ей долгим и страстным поцелуем. Наконец-то меня покинули мучительные воспоминания о давно потерянной Астизе.

— Итан, я сберегла ваших золотых ангелов, — пробормотала она, вытягивая бархатный мешочек, висевший у нее на груди. — Теперь вы можете забрать их.

— Сохрани их как подарок.

— Какой мне теперь прок от них?

Наш разговор прервал жуткий грохот, сверху посыпались обломки камней, и вся наша башня содрогнулась так, словно колоссальная рука титана вознамерилась вытряхнуть нас оттуда. На мгновение я испугался, что башня рухнет, но она перестала шататься и лишь осела, слегка накренившись. Прозвучали сигнальные трубы.

— Они взорвали мину! Началось наступление!

Пришла пора испробовать нашу цепь.