— Какое место?

— На какой-то храм или пещеру, по моим предположениям. Это станет очевидным, если нам удастся привлечь молнию.

— Но, видимо, пустынная улитка еще должна напиться живительной влаги?

— Влаги грозового ливня. По-моему, эта строка подразумевает наполнение сакрального сосуда.

«Или чего-то другого», — подумал я.

— А к чему упомянуты цветы и вера?

— По моей версии, они являют нам исходные символы самих тамплиеров и эмблему Розы и Креста, принятую розенкрейцерами. Существует множество гипотез о происхождении эмблемы, но по одной из них александрийский мудрец Ормуз, обращенный в христианство благодаря миссионерству апостола Марка в сорок шестом году нашей эры, обогатил христианское учение идеями древних египтян и создал новое гностическое учение. — Он пристально следил за моей реакцией, пытаясь понять, уловил ли я в его пояснениях связь с Книгой Тота. — В ходе истории религиозно-философские учения не раз сменяли друг друга, дополняясь или растворяясь в новых веяниях, но эмблема Креста и Розы возникла в глубочайшей древности и вобрала в себя понятия жизни и смерти, отчаяния и надежды. Даже возрождения, если угодно.

— И понятия женского и мужского начала, — добавила Астиза, — фаллический крест и цветок йони.[19]

— В общем, цветок и вера символизируют качества, требуемые подвижникам, посвятившим свою жизнь разгадке этой тайны, — заключил Силано.

— Но при чем тут женское начало?

— Вероятно, как минимум при том, что в компании искателей должна быть женщина.

Я решил оставить при себе мои собственные версии.

— Так вы хотите узнать, что произойдет, если мои серафимы привлекут удар молнии?

— Да, в том месте, что предписывают найденные нами документы.

— То, о чем вы говорите, — задумчиво помедлив, сказал я, — называется молниеотводом, вернее, понадобятся два особых стержня, поскольку у нас два ангела. Я полагаю, что для притягивания небесной силы к земле нам понадобится металл.

— Мы как раз и заказали для наших палаток металлические колья, чтобы закрепить на них ваших ангелов. Я долго планировал эту экспедицию. Вам нужна наша помощь, чтобы найти этот город, а нам нужна ваша помощь, чтобы найти в нем место тайника.

— А как мы поступим потом? Разделим книгу пополам?

— Зачем же? — сказал Силано. — Для разрешения нашего соперничества нам не понадобится суд Соломона. Точно так же как наши древние предки, мы вместе используем ее во благо человечества.

— Вместе?!

— А почему нет, ведь в наших руках окажется великая сила для творения безграничного добра? Если истинная форма мира является легкой материей, то ее можно соткать и переместить. И о том, как это сделать, очевидно, и поведает нам эта книга. А если откроются безграничные возможности, то можно будет сдвигать горы, продлевать жизнь, примирять врагов и исцелять раненых. — Его глаза сверкнули.

Я глянул на его ногу.

— Возвращать молодость.

— Разумеется, и во главе нашего мира наконец встанет разум.

— Разум Бонапарта?

Силано бросил взгляд на Нажака.

— Я предан правительству, возложившему на меня эту миссию. И тем не менее понимание политиков и полководцев ограниченно. Будущим, Итан, будут править ученые. Древний мир был игрушкой царей и жрецов. Новый мир будет подчиняться ученым. Когда разум и магия соединятся, наступит золотой век. Жрецы сыграли такую роль в Египте. Мы станем жрецами будущего.

— Но ведь у нас с вами совершенно разные интересы!

— Ничего подобного. Мировая действительность соткана из противоречий. А нас с вами связывает Астиза.

Его вульгарная улыбочка выглядела омерзительно.

Да уж, святой троицей нас не назовешь. Однако можно ли добиться успеха, не подыгрывая ему? Я глянул на Астизу. Она сидела рядом с Силано, далеко от меня.

— Связь наша весьма сомнительна, ведь она отказывается даже простить меня, — солгал я.

— Я прощу, если ты поможешь нам, Итан, — отозвалась она. — Нам необходимо, чтобы ты привлек на землю небесный огонь. Необходимо, чтобы ты овладел небесной силой, как ваш Бенджамин Франклин.

Вход в Город Призраков начинался в сложенном из крупнозернистого песчаника ущелье, узком и розовом, как девственное лоно. Продолжением его служила извилистая теснина, такая же узкая, как в начале, над которой в далекой вышине синела полоска неба. Крутые склоны, достигавшие высоты шестисот футов, временами образовывали своды, словно сомкнутые силой мощных подземных толчков. По мере нашего обремененного тюками продвижения по сумрачному дну ущелья теснота этих горных объятий пробуждала смутное беспокойство. Однако если можно назвать скалы сладострастными, то это розовато-лиловое подобие древнего барбикана[20] напоминало своеобразный сераль переливчатой извилистой плоти, которой водные потоки придали множество чувственных форм, радующих глаз не меньше, чем любимая жена султана. Горные массивы пестрели оттенками кораллового, серого, белого и лавандового цвета. Скальные породы струились вниз подобно застывшей патоке, местами вздуваясь глазированными пузырями, а местами рассыпаясь кружевными занавесами. Тропа, проложенная по каменисто-песчаному пересохшему речному руслу каньона, вела вниз к цели нашего похода, словно мощеная дорожка в волшебный подземный мир сладострастного сатира. Приглядевшись, я заметил, что природа в этих местах не являлась единственным творцом. На пути встречались ворота для пропуска караванов и вытесанные в крутых склонах каньона каналы, их потемневшие поверхности ясно показывали, что когда-то они служили акведуком древнего города. Выйдя из-под выщербленной римской арки, обрамлявшей высокий вход в ущелье, мы двинулись дальше и в молчаливом благоговейном страхе созерцали высеченные в склонах ниши, украшенные изваяниями богов и геометрическими резными орнаментами. Большие, вдвое больше обычных земных размеров, верблюды медленно шествовали вместе с нами, застыв в барельефах на выровненных стенах песчаника. Создавалось впечатление, что все почившие здесь создания просто окаменели, а когда мы завернули за последний поворот этой теснины, призрачное ощущение резко усилилось. Мы все потрясенно ахнули и затаили дыхание.

— Вот, полюбуйтесь! — нараспев произнес Силано. — На что способен полет творческой фантазии!

Да, именно здесь должна храниться такая книга.

Путешествие до этого ущелья от горы Нево заняло несколько дней. Сначала наша компания проследовала по высоким берегам Иордана, окаймленным зелеными пастбищами горного плато, мимо погруженных в вековые сны полуразрушенных крепостей крестоносцев, преданных забвению так же, как и сами тамплиеры. Иногда мы ныряли в низины или поднимались в прожаренные солнцем ущелья, сменившиеся на западе желтыми песчаными пустынями. В их сухих почвах поблескивали редкие крошечные ручейки. Поднявшись на перевал, мы продолжили путь на юг, где в восходящих потоках сухого теплого воздуха кружили ястребы, внизу по берегам пересохших речек паслись стада коз, а пастухи-бедуины спокойно следили с безопасного расстояния за нашим продвижением. Осада Акры, казалось, происходила в другом мире.

В дороге у меня было более чем достаточно времени для размышлений над переведенными Силано латинскими строками. Крылья ангелов, вероятно, могли бы послужить своеобразными указателями направления, хотя пока оставалось непонятным, как связать их с божественной силой. Но больше всего меня озадачивали упоминания о «спирали улитки» и «цветах». В воспоминаниях моих постоянно всплывали эти же образы, использованные раньше моим французским ученым другом Эдмом Франсуа Жомаром на вершине Великой пирамиды. Он говорил тогда, что в размерах этой пирамиды отражен принцип «золотого сечения», или соотношения 1,618, если память мне не изменяет, которое, в свою очередь, отображается геометрической последовательностью, определяемой числами Фибоначчи. Атакую математическую последовательность можно представить и в виде взаимосвязанной последовательности увеличивающихся в размерах квадратов, причем проведенная в них дуга образует вид спирали, повторяющей природный узор раковины наутилуса, а также, по словам Жомара, отражается как в строении цветов, так и в количестве цветочных лепестков. Мой приятель Тальма решил, что этот молодой географ слегка сбрендил, раз выдвигает столь сумасбродные идеи, но меня они заинтересовали. Неужели эта пирамида и правда предназначалась для увековечивания основополагающих природных истин? И могут ли они быть как-то связаны с тем городом, в который ведет нас сейчас тамплиерская карта?