Потоцкий обвел общество быстрым взглядом. Надменные серые глаза на миг задержались на Людвиге, и затем остановились на немцах. Губы сжались.

Эдвард уже подходил к нему.

– Очень рад вас видеть в нашем доме.

Потоцкий и его спутники были представлены всем.

– Ну, как здоровье пана Иосифа?

– Спасибо, отец здоров, – ответил Потоцкий.

Зонненбург поднялся из-за стола,

– Всего хорошего! Мы уезжаем, – сказал Шмультке старому графу, подавая руку.

– Ах, да! – спохватился Могельницкий. – Я прошу вас задержаться на несколько минут. Я поговорю с сыном.

– Хорошо! Пока мы оденемся…

Немцы, сделав общий поклон, удалились. Прибывшие рассаживались за столом. Эдвард объяснял Потоцкому:

– Они жили в нашем доме. Сейчас уезжают на вокзал – там их эшелон…

Потоцкий недобро посмотрел на дверь, за которой скрылись немцы.

– Знаю. Из-за них нам пришлось ехать тридцать перст на лошадях. Отряд пилсудчиков закупорил им путь, взорвав мостик. А вы с ними, как видно, не ссоритесь? – добавил он с легкой иронией.

Эдвард уловил эту иронию.

– Для ссоры нужна сила, а у меня ее нет. Потом, кроме них, здесь и так есть с кем возиться.

В разговор вмешался старый граф:

– Прости, Эдди, что я перебиваю, но лейтенант требует за лошадей тысячу рублей золотом. Иначе…

Эдварду было неприятно, что отец при Потоцком говорит это, и он не дал ему закончить:

– Делай, что нужно.

Старик, кряхтя, приподнялся. Юзеф от двери уже спешил ему на помощь.

– Расскажите же нам, граф, что нового в Варшаве? – спросил Эдвард.

– Что нового в Варшаве? Я, право, затрудняюсь ответить на этот вопрос. Новостей много, – уклончиво ответил Потоцкий и тихо сказал Эдварду: – Мне нужно будет поговорить с вами, наедине.

– Хорошо, – так же тихо ответил Эдвард.

В кабинете Эдварда собрались одни мужчины. Кроме Баранкевича, отца Иеронима, Зайончковского, здесь было несколько помещиков, бежавших из Шепетовки, Старо-Константинова и Антонин.

Потоцкий ходил по кабинету, заложив руки в карманы рейтуз, и, ни на кого не глядя, обращаясь все время к Эдварду, как бы подчеркивая, что считается только с ним, говорил:

– Вы спрашиваете, что такое Пилсудский? Я говорил с ним перед отъездом. Это сильная личность. – Он задержался у стола, рассматривая миниатюрный портрет Людвиги в изящной рамке из слоновой кости. – Да, личность сильная, и с ним приходится считаться…

Баранкевич с обычной бесцеремонностью перебил его:

– Но, говорят, он социалист?

Потоцкий скользнул по нему небрежным взглядом и рассмеялся:

– Пилсудский – социалист? Кто вас этим напугал?

– А разве он не путался в ППС прошлые годы? – обидевшись за Баранкевича, спросил Зайончковский.

Потоцкий осторожно поставил портрет Людвиги на стол.

– Я не знаю, что он там делал раньше. Мало ли каких глупостей натворит человек? Я знаю лишь одно – и это не только мое мнение, – что Пилсудский прежде всего – польский патриот, а это важнее всего. И уже для нас, конечно, легче, если «начальником государства» будет он, а не князь Сапега, скажем, хотя это было бы приятнее…

Отец Иероним, сидевший, как всегда, в углу, осторожно спросил:

– Простите, вельможный пане, а нет ли опасности в том, что помимо его желания генерал Пилсудский станет игрушкой в руках своей партии, этих демагогов вроде Дашинского и ему подобных?

Потоцкий несколько секунд смотрел на отца Иеронима испытующе.

– Ага, отец духовный тоже занимается политикой…

Эдварду не нравился этот самоуверенный тон магната.

– Отец Иероним задал очень интересный вопрос, – сказал он сухо.

– У вас неправильное представление и об Юзефе Пилсудском и о ППС! По-моему, он гораздо ближе к нам. А ППС целиком у него в руках, это средство для создания ему ореола в массах. Все это для черни! И нам же лучше, если чернь поверит в него. К сожалению, приходится маневрировать… Его опора это военная организация, так называемые «пилсудчики», Среди них, правда, немало пепеэсовцев, но это, знаете, такие социалисты… Если Пилсудский с кем-либо считается, так это с нами, потому что у нас есть сила и золото! Чтобы вы имели о нем представление, я расскажу, как было создано правительство.

– О, пожалуйста! Здесь, в этой проклятой глуши, ничего не узнаешь… – выразил общее желание Баранкевич.

– Конечно, как всегда, началась драка за портфели. Князь Сапега рассказывал, что претенденты чуть было не побили друг другу физиономии, все эти национал-демократы, людовцы и прочие. Тогда Пилсудский вызвал к себе капитана второй бригады легионеров Морачевского, старого пепеэсовца и пилсудчика, и сказал: «Вы назначены мной премьер-министром. Стать во фронт!» Морачевский отдал честь. «Можете идти!» Премьер-министр повернулся на каблуках и вышел… Будьте уверены, что этот самый Морачевский, на которого кое-кто из этих господ демократов смотрит, как на своего, не посмеет и пикнуть, если Пилсудский ему этого не прикажет!..

Эдвард потушил папиросу.

– А каковы его планы? Как он смотрит на наши действия?

Потоцкий остановился против Эдварда.

– За это вы можете быть спокойны, граф. Говорят, – и это, конечно, факт! – что Пилсудский, принимая на себя звание «начальника государства», сказал: «Я не сложу этого звания до тех пор, пока польский меч не начертит границу Польши от Балтийского до Черного моря!» И он это сделает, если мы сумеем справиться со взбунтовавшейся чернью! – Потоцкий остановился у окна и, нахмурясь, долго смотрел в темноту ночи.

– А что, разве наше положение так плохо? – с нескрываемым страхом спросил Казимир Могельницкий и затрясся в удушливом кашле.

Потоцкий ждал, когда он справится с кашлем. Но приступ все нарастал. Старик хватался рукой за горло. Эдвард, мрачно сидевший в кресле, встревоженно повернулся к нему.

Потоцкий с холодной брезгливостью наблюдал за трясущимся стариком. Наконец Могельницкий перестал хрипеть.

– Вы спрашиваете, граф, каково наше положение, – начал Потоцкий возбужденно, и в глазах его сверкнули ярость. – Я думаю, вы тоже чувствуете, как под нашими ногами вздрагивает земля. Это – землетрясение, господа! Самое страшное, пожалуй, в том, что это не только у нас. Если прежде можно было куда-то спастись, то теперь это почти невозможно. И нам остается одно заняться усмирением взбесившегося стада! – Потоцкий порывисто шагнул к столу. – В Варшаве есть такие господа, что уже упаковали свои сундуки и закупили билеты… – Он зло засмеялся. – Только неизвестно, куда они собираются бежать. Мне неведомо, какие здесь у вас настроения, но я знаю, что мы, Потоцкие, а с нами Сангушки, Радзивиллы, Замойские, Тышкевичи, Браницкие – все, кто богат и знатен в Польше и чьи имения находятся здесь, на Украине, – мы не сложим оружия, пока не истребим всех, кто протянул свою хамскую руку к нашему добру! Да, мы отсечем эту руку вместе с головой!

Эдвард искоса посмотрел на Потоцкого.

«Да, этому есть что терять! Десятки сахарных заводов, сотни тысяч десятин земли, полмиллиарда состояния, – этот, конечно, будет драться! Если я из-за несчастных пяти миллионов рискую здесь головой, то уж ему сам бог велел», – подумал он,

– Гэ… умм… да! Это хорошо сказано. Именно руку с головой, хо-хо-хо! Но для этого нужно, чтобы в Варшаве не пускали этих мазуриков – социалистов к власти. Я, знаете, когда узнал, что Пилсудский назначил Игнатия Дашинского министром, так у меня целый день живот болел, – как всегда грубо и чрезмерно громко заговорил Баранкевич. – Ну, думаю, если его министром сделали, то добра не будет! Эта бестия у себя в Люблине и так напакостил достаточно… Гэ… умм… да! Восьмичасовой ра-бо-чий день! Как вам это нравится? Я с двенадцатичасовым прогораю. А они…

Потоцкий властным жестом остановил его.

– Я вижу, пан все упрощает. Дашинский, этот пугающий вас вождь партии польских социалистов, по-своему очень полезный человек. В этом сумасшедшем водовороте, охватившем Польшу, только такие люди, как он, могут спасти нас с вами. А вы его ругаете и к слову и не к слову. Если бы Игнатий Дашинский действительно был опасным человеком, то, уверяю вас, Пилсудский не назначил бы его министром, – уже начиная сердиться, сказал он.