— В дополнение к этому, судя по твоему выступлению, я нахожу, что ты наслаждаешься тем, что манипулируешь мужчинами, — лорд поднял руку, жестом пресекая мои возражения. — Точно также, как мастерица нашего языка может работать на подсознательном уровне, мастер может читать самые глубокие уровни. Итак. Ты хочешь принадлежать к второму классу, хочешь денег и безопасности. И ты, браксинская женщина, хочешь играть в игры и манипулировать представителями главной расы, надеясь когда-нибудь понять ту природу, которую мы скрываем от личностей типа тебя, и управлять ею под прикрытием поэта. Пойми, тебе придется оставить свою свободу у моей двери! За каждым твоим шагом будут следить. Каждое твое слово будет записываться и присылаться мне. Твоя поэзия будет подвергаться цензуре. А если твой поэтический подход когда-нибудь вызовет у меня беспокойство, то я прикажу тебя убить и ничто не заставит меня колебаться, — может, даже подвергну тебя медленной смерти. — Он смотрел на меня у упор, не мигая, и я содрогнулась от этого взгляда. Затар заставил меня заново подумать над тем, хочу ли я в это ввязываться. Что я знаю об образе жизни браксаны, я, которая думала только об Искусстве и собственном удовольствии?

Его лицо выразило странное удовлетворение, словно он почувствовал то унижение, что доставила мне его отповедь. Затар повернулся, собираясь уйти — но просто, чтобы отказаться от моих услуг, или наказать меня за прошлое, за восстание?

Он оглянулся через плечо перед самой дверью и снова по его лицу ничего нельзя было прочесть.

— Приходи в усадьбу завтра вечером! — по его низкому голосу было понятно: ему смешно. — Хозяйка предоставит тебе покои и жалованье. Спроси ее, когда придешь.

Я ничего не успела ответить, так быстро он ушел.

О, Тазхейн!

Таким образом я вошла в Дом Затара — я, творческая натура и подстрекательница, поэтесса и революционерка.

Несомненно, если бы я родилась мужчиной, то жизнь моя была бы другой. Я могу представить, как сражаюсь и умираю в первых рядах неподготовленной и слишком рано начавшейся революции, как возбуждает меня возможность управлять действиями других. В процессе я страстно желаю сбросить ярмо Бледнолицых и их правление. Но вместо этого я родилась женщиной и потому должна воплощать свои мечты способом, подобающим моему полу. Это трудная судьба. Меня не беспокоила ни вынужденная доступность, которую большинство женщин проклинают всю жизнь, ни дети, неожиданное появление которых стоило мне времени и здоровья. Но дар манипулятора был во мне с рождения, и это — жестокое несоответствие интересов той среде, где я появилась на свет.

Поэтому я обратилась к языку. Он позволял мне совмещать творческие и управленческие способности так тонко, что лишь немногие мужчины понимали манипулятивную силу моего Искусства. И когда браксаны, более чувствительные, чем большинство, в этом вопросе, арестовали меня за смелость и дерзость, они закрепили за мной ярлык шемар, а не революционерки — женщины, командующей мужчинами, служанки богини Воплощенного Хаоса, остающийся самым главным браксанским табу.

Думаю, спасло меня мое Искусство. Браксаны редко милостивы к тому, кто бросает им вызов, но те, кто приносят им удовольствие, часто избегают их ярости. Я умоляла их смилостивиться, славно воспользовавшись возможностями их языка, и это купило мне право на жизнь после того, как они лишили меня всех прав, кроме права говорить.

И теперь — Дом Затара! Волнение переполняло меня, и в то же время — ужас. Затар потребовал мою жизнь и я с готовностью отдала ее. Но сколько пройдет времени, когда снова поднимется дух шемар, станет наполнять меня энергией жизни и я окажусь в опасности из-за недовольства Затара?

Когда меня не преследовали навязчивые идеи и подобные страхи, жизнь моя представляла собой вызов и удовольствие. Молодой кайм’эра, которому я служила, на самом деле являлся мастером своего языка и мне требовалось использовать и талант, и полученные во время обучения навыки, чтобы приносить ему удовольствие. Но — о, как захватывает выступление перед браксанской аудиторией! Никакой сексуальный контакт не может принести такого удовольствия, никакое вино — такого опьянения.

Моей обязанностью стало обучение Ньен нюансам нашего языка, и поскольку так хотел Затар, она пыталась быть хорошей ученицей. Но даже когда она учила разговорный режим, он выдавал ее: в каждом случае, когда она применяла его сознательно, присутствовали еще пять, которыми она бессознательно окрашивала речь, выдавая себя больше, чем может допустить любая Хозяйка браксанского Дома. Половина наших уроков посвящалась тому, чтобы убрать из речи Ньен очевидное, научить выражаться не так, как представители ее класса — не просто выражать чувство, а делать так, как его класс, создавать образ и передавать приемлемые эмоции.

И как Ньен работала, чтобы порадовать Затара! Полностью ли ее преданность вдохновлялась теми эмоциями, которые мы стремимся отрицать (но которые, как знает поэт, все равно остаются в человеческом сердце)? Или потому, что она пришла в мир высшего класса со стороны и должна теперь либо служить Затару, либо испытать полную изоляцию? Браксанское общество вышвырнуло нас обеих, ее — за клеймо, меня — за мое прошлое. Где еще мы могли найти себя и получить удовлетворение, как не рядом с Затаром?

Лишь немногие мужчины в Доме проявляли ко мне сексуальный интерес, а большинство тех, кто проявлял, были бесплодны: хоть какое-то преимущество в службе браксанам. Такое положение вещей позволяло мне выражать чувственность в работе так, как я не смела раньше, и знаю, что такое развитие ситуации было и приятно Затару, и забавляло моего Хозяина, точно также, как приносило удовольствие и смущало меня.

Моя работа подвергалась цензуре, как Затар и говорил. Но для него это была только необходимость, тщательный контроль за тем, что его Дом представляет для других браксанов. Он сам не боялся того, что я могла сказать. Часто он призывал меня выступать только перед ним одним, и в таких случаях я могла выбирать любой предмет и экспериментировать с любым способом подачи текста. Другие находили Затара резким и нетерпимым, но это была его роль в обществе. Да, ко мне он проявлял требовательность, но и снисхождение вместе с тем. При условии, что я доставляла удовольствие его уму, я могла делать это необщепринятыми средствами.

Я стала более смелой. Казалось, его внимательные черные глаза проникают глубоко в мою душу и видят меня насквозь, тем не менее Затар никогда не выражал неудовольствия от моей очередной поэтической наглости. Я готовила большую работу, шедевр утонченности, в котором в конечном счете ставился вопрос о преданности Бракси Бесконечной Войне; представление этой работы будет опасным и в самой терпимой компании. Я не думала, что у меня когда-нибудь хватит смелости — или глупости — выступить с этой поэмой. Но истинный творец никогда полностью не ограничивает необходимость творческой реализации. Итак, однажды я завлекла своего Хозяина в возбуждающий рассказ о войне и интриге, в основе которого лежал пугающе-реакционный взгляд на браксино-азеанский конфликт.

После того, как я закончила, Затар какое-то время молча рассматривал меня.

— Интересно, — произнес он, помолчав.

Я задрожала. Может, я зашла слишком далеко? Длинная поэма, над которой я напряженно трудилась, была языковым шедевром, но я не осмелилась бы представить ее никому другому. Неужели я неправильно оценила Затара?

— У тебя поразительный ум, женщина, — взгляд Затара стал задумчивым. — На самом деле поразительный. Знаешь, я во время твоего последнего выступления очень внимательно наблюдал за публикой. Я всегда так делаю. Ты поворачиваешь их мысли, как не может ни один мужчина. В тебе есть настоящий дар властвовать. Ты способна оказывать влияние на мужчин.

Я оставалась неподвижна.

— Приходи ко мне сегодня вечером, — приказал он.

Я достаточно хорошо его знала, чтобы понять: меня выгоняют. И я была рада уйти: это позволяло мне скрыть страх.