Женщине показалось, что кисуну улыбаются.

Анжа положила руки в рукавицах на спины херсу и надавила, одновременно посылая четкий и простой сигнал: «Опасность!». Они рванули вперед в панике и перепрыгнули через линию огня. К тому времени, как херсу избавились от вызванного Анжей страха, они уже пали, а голодные кисуну быстро расправились с их нежными, но мускулистыми телами.

«Я сделала вам приношение, — думала Анжа. — И сделаю еще, если потребуется. И ни одному из вас не придется за него умирать. Этого довольно?».

Очевидно, да, потому что кисуну закончили трапезу (Анжа обратила внимание, что они поровну разделили добычу между собой), потом отошли на безопасное расстояние и вытянулись на снежной поверхности — вздремнуть или подождать развития событий.

Эта была первая из многих ночей, когда Анже не придется спать.

Кисуну не покинули ее утром; она надеялась на это, но на самом деле ожидала чего-то подобного. Анжа снова отправила ментальные щупы в их стаю, и снова быстро их убрала. Голод, присутствующий в поверхностном сознании кисуну, стал менее требовательным, но все равно оставался. Значит, это дело времени: одна женщина и восемь пассивных херсу не могут надеяться выстоять против целой стаи хищников, разумные они там или нет. Она могла бы надеяться на свои телепатические способности, но разум кисуну оказался таким чужеродным, что ей не удастся зацепиться за него на достаточно долгое время, чтобы установить контроль.

Поскольку ничего лучше она не придумала, Анжа упаковала пожитки на сани и заново впрягла херсу. К ее удивлению кисуну расступились перед ней, и не препятствовали продвижению саней, вообще никак не вмешивались. Анжа не стала задумываться, почему ей предоставляются мелкие уступки, и просто поехала на запад.

Раньше она дремала во время путешествия. Теперь она не смела этого делать. Заснеженные равнины были гладкими, без расселин и глубоких трещин, иногда попадались деревья и кусты с такой твердой корой, что она напоминала броню, но это скорее было исключение, чем правило. Это место сильно отличалось от покрытой трещинами ледниковой поверхности Лууса, где Анжа проходила практику по освоению местности. Эта же поверхность в своем роде была опаснее, поскольку на Дерлете отсутствовала необходимость постоянно оставаться начеку, что занимало бы ум и отгоняло человека от пропасти безумия. Анжа позволила себе улыбнуться. Теперь ей было не до того! Возможно, появился явный риск быть съеденной, но это Анже казалось предпочтительней медленной пытке бесконечной серой скуки.

— Да, — сказала женщина вслух, удивившись при звуке своего голоса. — Мне следует быть вам благодарной. Вы избавили меня от чего-то ужасного, даже не зная об этом.

И впервые за эти полгода человеческий смех прозвучал над покрытой льдом пустошью.

— Такое вежливое противостояние, мои милые спутники! Вы бы понравились браксинцам, — Анжа говорила сама с собой, и в то же время с кисуну, обнаружив, что любой человеческий голос — даже ее собственный — приятен в серой пустоте. — У браксинцев разработан целый ритуал вражды и противостояния, они придумывают правила, по которым можно управлять враждебностью и растянуть ее надолго, так они продлевают удовольствие.

Анжа оглядывала стаю, примерно тридцать сильных особей, если не больше. У нее не возникло желания подсчитывать точное количество.

— Значит, раса, — говорила она. — Я думаю, мы понимаем друг друга. Я буду кормить вас столько, сколько смогу, и вы будете меня сопровождать в качестве почетного эскорта, пока я это делаю. Вопрос вот в чем — что мы увидим раньше: западные горы или последнего из херсу?

«Но задолго до этого мне придется идти пешком, — думала она. — Правда, пока еще есть время».

Анжа разбила лагерь перед тем, как спустилась ночь, развела небольшой костер, сохраняя большую часть огненной пыли до времени, когда она может потребоваться гораздо больше, чтобы отгонять смерть. Затем, делая вид, что ничего в мире не изменилось со вчерашнего дня, Анжа прикончила еще одного из вьючных животных и провела вечер, разрезая тушу на примерно равные части. Себе она взяла самые нежные части, потом ими же накормила оставшихся херсу, на которых с каждым днем ей придется полагаться все больше и больше. Оставшееся мясо женщина бросила поджидающей стае.

— Ваша доля, — пробормотала она, наблюдая за ритуальным разделением мяса.

Женщину поражала сила херсу, в особенности в последующие дни. Анже потребовалось облегчить сани только когда осталось всего четверо животных. Это оказалось болезненной задачей, поскольку все на санях было необходимо для выживания в этой местности. Кисуну требовалось относительно мало пищи, поэтому они спокойно сопровождали женщину в быстро укорачивающиеся дни, ожидая очередной порции еды. Анжа кормила их, когда чувствовала их голод, и также регулярно кормила херсу, чтобы вьючные животные не ослабли и как можно дольше везли ее вперед. Сама она ела, только когда пища становилась необходима, да и то не всегда. Анжа повторяла снова и снова: «Азеанская медицина может все это вылечить». Поэтому она давала взятки хищникам, чтобы удерживать их на расстоянии, и жертвовала собственной силой ради продвижения вперед, в отчаянной надежде попасть домой.

Иногда она спала. Анжа пыталась не спать, но измождение накатывалось на нее и периодически побеждало, потом она вдруг резко просыпалась и выясняла, что незаметно уснула. Дни тянулись без конца и голод стал постоянным спутником. Анжа перестала вглядываться вдаль, надеясь увидеть горы; они стали мечтой, чем-то, что иногда шевелилось в памяти, но для мечтаний требовалось слишком много усилий. Во льдах прошла вечность, и ритм ее, холодный и постоянный, наконец победил женщину.

Слишком скоро остались только два херсу и они не могли тащить сани, не погибнув в процессе. Анжа смирилась, привязала к спинам животных предметы первой необходимости, надела на испуганных херсу поводья и целенаправленно пошла вперед пешком, ведя их в поводу. Желтые глаза врагов будто бы насмехались над ней. «Смерть с самого начала была только делом времени», — издевались желтые огни. В безмолвии дерлетанской ночи Анжа услышала слова, словно их произнесли вслух, но в голосе, который их произнес, отсутствовала знакомая интонация и какой-либо намек на известный Анже язык.

Каждый вечер, разбивая лагерь, Анжа направляла ментальные щупы в разные стороны в поисках возможной дичи; каждый вечер ледяные поля оказывались пустыми и безжизненными, за исключением врагов. Если бы живущая в снегах змея шевельнулась в отдалении, Анжа попыталась бы поймать ее, надеясь на чувство юмора своих охранников, — они позволили бы ей это сделать — но здесь не попадались даже змеи. Если кисуну не съедят ее, то они останутся голодными — а это оставляло очень мало шансов самой женщине.

Вскоре она скормила хищникам последнего херсу.

— Вот и все, друзья мои, — Анжа привыкла к своему эскорту и разговаривала с кисуну довольно регулярно. Она с болью посмотрела на покрытые льдом поля. Полгода… Это оказался гораздо более долгий период, чем она ожидала. Если нет нет никакого разнообразия, день за днем, полгода превращается в вечность. — Вот и все…

Далеко на западе завеса облаков раздвинулась. Анжа было собралась отвернуться от яркого солнечного света, потому что его обещания были пустыми и надежда в этой пустоте была мучительна. Но когда свет заплясал по бесконечным льдам, Анжа напряглась и застыла на месте: она увидела вдали то, что уже давно покинуло ее воображение.

Затем облака сомкнулись над головой и горы снова слились с привычной серостью.

Женщина поняла, что дрожит.

— Хаша… — прошептала она и в этом, почти забытом имени была связь с людьми, на встречу с которыми она уже не надеялась. Они ждут ее там, вместе с дерлетанцами, растянувшись вдоль подножий гор, чтобы поприветствовать Анжу там, где она появится. Горы находились в пределах видимости — и, тем не менее, за пределами надежды. Кисуну не позволят ей туда добраться, и даже если бы они ее покинули, Анжа сомневалась, что смогла бы пройти такое расстояние пешком и без еды.