Держись и правь на пользу мне. Я полагаюсь на тебя».

Он что-то кричит в забытьи, слов не разобрать. Она не спала уже много дней и очень мало ела. Звуки его страданий пронзают стены самого крепкого сна, призывают кошмары, и те не дают ей покоя. Бывают моменты, когда она сожалеет о предпринятом шаге, и должна снова напоминать себе, что обычные доктора ничего не смогли бы сделать для него. Бывают моменты, когда она боится, и твердит себе, что он должен выжить, должен выжить, должен выжить любой ценой! И она не должна спрашивать почему.

Но вот звуки обращаются словами, а слова —мучительным криком. Он приподнимает распухшие веки и, кажется, узнает ее.

— Мои дети… — шепчет он.

Она опускает глаза.

— Мертвы, — говорит она.

Их отношения всегда были простыми и честными и теперь она сожалеет о том, что не может соврать.

— Мой Дом… — спрашивает он, его голос звучит совсем слабо.

— Заброшен, разрушен, — эхом отвечает она. — То, что осталось, придется отстраивать заново.

Он болезненно морщится, хотя сильные боли прекратились несколько дней назад.

— Я потерял все, — шепчет он, его голос холоден и безжизнен. — Все! Моих детей, мой Дом, мою власть… Что мне осталось? Все пропало, все…

Она отворачивается. Он может поплакать, потому что умирает ужасной смертью и потерял единственное доказательство своей плодовитости. Но она не может себе этого позволить. Тем не менее, она чувствует, как на глаза наворачиваются слезы, незнакомые браксанским глазам, она борется с ними, чтобы не думать о том, что их вызвало.

«Он потерял все. Все?».

«Мой лорд и Хозяин, — пишет Ньен. — Мне потребовалось много времени, чтобы связаться с тобой, но я бодрствовала до той минуты, пока не смогла написать тебе, как выполняются твои приказы. Феран уехал и вскоре должен прибыть на военную базу на орбите Аккара — и уехал он очень вовремя, поскольку объявили карантин сразу, как он уехал. Теперь у меня начнутся сложности с отправкой посланий тебе: я не могу отправлять их, как раньше, а должна передавать текст в соседнюю систему и организовывать отправку уже оттуда. Сколько я могу в таком случае сообщить, не опасаясь любопытных глаз? Или мне следует подождать лучшей возможности? Может, посылать почту контрабандой на охранную станцию за Бисалосом Двенадцать, чтобы отправка шла уже оттуда? Короче, какому способу связи ты доверяешь больше и насколько?

Здесь находится Йсила, и вскоре должны подъехать две другие твои дочери, в течение нескольких десятых. Терак болен и очень раздражен по поводу наложенного карантина, но, с другой стороны, не хочет отвечать перед тобой, если не подчинится, поэтому ведет себя прилично.

Кайм’эра Салоз умер от чумы, как и его Хозяйка. Большинство его владений поглощены Делаком и Коровом, но мне удалось получить значительную долю его акций в шахтах Кеста. Я не уверена, но мне кажется, что какую-то часть новых приобретений Дерака можно вырвать у него из рук до того, как он окончательно оформит право собственности на них. Лерекс убежал с Бракси неизвестно куда, как раз перед объявлением карантина, я пытаюсь его найти. Сечавех сидит под наложенным им же самим карантином и очевидно ждет, что ты попытаешься захватить у него что-то, пока он слаб. Дом Сечавеха хорошо охраняется несмотря на мои усилия. Но я продолжаю попытки.

Относительно Йирила… Вот что меня беспокоит очень сильно. Его Хозяйка Д’вра заболела и поправилась — как я понимаю, ее семья сильна в этом плане — и снова стала управлять Домом. Затем заболел сам кайм’эра. Его родословная, напротив, особенно чувствительна к вирусу. Я полагала (мы все полагали), что Д’вра будет за ним ухаживать, поскольку является одной из немногих чистокровных Хозяек, способных совершить такой подвиг. Вместо этого она бросила и его, и Дом. Мои информаторы сообщают, что более половины людей, населявших владения Йирила, или умирают, или уже мертвы, поскольку большая часть проживавших в его Доме имели значительную часть браксанской крови. Дом разваливается на части, и хотя Д’вра могла бы его спасти, она, очевидно, нарушила карантин и убежала из системы. Я не стану притворяться, что понимаю такое — но ведь я никогда по-настоящему не понимала ваш народ».

Она проходит сквозь мусор, ее руки дрожат. Им не следовало пытаться остановить ее. Им следовало свалить общение на компьютеры, бесполые машины, что скрывают личности пилотов за механической монотонной речью. Что она могла сделать, кроме как уничтожить помешавших ей?

— Тазхейн, — шепчет она и ее голос дрожит. — Что я наделала? Я убила людей, я убила браксинцев, и все это за тем, чтоб привести его к позору…

«Мой Хозяйка, — пишет Затар. — Ты все прекрасно выполнила, и я доволен тобой.

Мне было жаль услышать такое про Йирила. Меня удивили такие чувства, ведь мы были соперниками, но я его очень глубоко уважал и желал бы ему более легкой смерти. Что касается Д’вры… Насколько мне известно, их с Йирилом объединял только Дом, а я хорошо знал его. Даже их сексуальные пристрастия так сильно различались, что они никогда не делили удовольствие, только в период одного Уединения. Йирил владел большим и могущественным Домом, а Д’вра была гордой и способной женщиной. Но перед лицом чумы этого недостаточно, моя Хозяйка.

Но, если Д’вра на самом деле бросила Дом Йирила и он все-таки выживет, последствия ее поступка могут быть очень серьезными. Мне не нужно рассказывать тебе, как сильно мы зависим от Хозяек нашего Дома, ты знаешь это лучше, чем я. Да, мы не заключаем контрактов, никаких официальных обязательств — но даже при этом Двр’а установила опасный прецедент. Если Йирилу все-таки удастся выжить (а раз у него нет Дома, куда он может вернуться, не уверен, что это его обрадует), ей лучше не появляться на Бракси или любой другой планете в Центральном Регионе, причем очень продолжительное время.

В случае Лерекса я не удивлюсь, если дело уже находится не в нашей компетенции. У него много конкурентов и его враги — фанатики. Я даже не удивлюсь, если услышу про «неожиданную» кончину Лерекса. Запрещенные приемы могут внезапно стать возможными под прикрытием эпидемии.

Мы пытаемся заключить мир, я веду дневник наших переговоров, чтобы потом изучить все в деталях. Азеанцы что-то подозревают — Она что-то подозревает — но тысячелетия чумы научили нас тщательно хранить свои тайны, поэтому до Нее не дойдет никаких точных сведений. Также нашим преимуществом является преждевременное начало эпидемии на этот раз; через десять лет, когда чума должна была начаться, Азеанка могла бы вообще отказать нам в переговорах.

Феран — бесценен. Он хорошо знает азеанцев и обладает большим терпением, чем я, играя в эти их словесные игры; в дополнение к этому наше знание азеанского языка дает нам преимущество, когда они хотят поспорить между собой.

О, какая пытка видеть Ее снова, находиться так близко и не в праве что-либо сделать! Кровь вскипает в моих жилах при виде Нее, и Она это чувствует; но что мы можем поделать, скованные необходимостью? Я страстно желаю бросить проклятый договор в лицо азеанцам, нести смерть, которой так хотим Анжа и я… но чума связывает меня по рукам и я заставляю себя действовать на благо моего народа.

Они с Фераном ненавидят друг друга, Ньен. Я чувствую это, сидя рядом за столом переговоров, их ненависть накаляет воздух осязаемым напряжением и от нее веет холодом, как от могилы, — словно между ними выросла стена из жгучего льда. И также есть что-то еще, чего я не ожидал. С т р а х. Ужас, он прячется глубоко внутри Нее, почти невидимый под внушительным безразличным видом, что Она на себя напускает; и дрожь в душе Ферана, так плохо скрываемая, что я могу чувствовать ее как свою, что подрывает мою уверенность наряду с его собственной. Эти вещи очевидны для меня потому, что я так хорошо знаю Анжу, или потому что близость ее разбудила ту связь, что когда-то установилась между нами, и это позволяет мне делить с ней экстрасенсорное восприятие ситуации? Или это на самом деле так ясно? Могу лишь утверждать, что между Анжой и Фераном есть нечто большее, чем я предполагал. И я должен это понять, если собираюсь использовать их обоих.