– Очень познавательный и не лишенный интереса урок! Ну, продолжайте же...
Ободренный таким образом, нищий улыбнулся Морозини, еще раз обильно оросил свою глотку, вытер рот рукавом и снова заговорил:
– Затем христиане мало-помалу начали отвоевывать полуостров, но евреев это не слишком-то обеспокоило. Даже в 1248 году, когда король Фердинанд III, прозванный Святым, вновь покорил Севилью, он предоставил им для перестройки под синагоги четыре мечети и отвел самые богатые кварталы. А выдвинул им при этом всего лишь два условия: не оскорблять христианскую религию и воздержаться от стремления обращать других в свою веру. Сожалею, но должен отметить, что евреи не сдержали своих обещаний...
– Сожалеете? Почему же?
– Потому что я сам еврей, – просто ответил нищий. – Диего Рамирес – к вашим услугам. И мне совсем не по душе обличать своих единоверцев. И все же совершенно очевидно: они очень и очень часто нарушали закон. Они стали настолько богаты, что одалживали деньги королям. Альфонс VIII сделал одного из евреев своим казначеем, и постепенно они начали прибирать к рукам правительство. Говорят даже, что Педро Жестокий – он часто и подолгу живал здесь – на самом деле был евреем. Бытует легенда, будто бы королева Мария, которой муж грозил смертью, если она не родит ему наследника, подменила в колыбели новорожденную дочь на мальчика. Смерть Марии стала первым несчастьем для детей Израиля, однако их ожидало нечто гораздо худшее: великая эпидемия чумы. «Черная смерть» за два года выкосила половину Европы, и обезумевшие толпы принялись преследовать евреев, обвиняя их в том, что они отравляли колодцы. Убийц не остановили даже призывы Папы Клемента VI, грозившего им отлучением от церкви. Только здесь, в еврейском квартале, были истреблены четыре тысячи его обитателей, тех же, кто остался в живых, принудили креститься.
Вот так возникло это понятие – «конверсос», – но искренне обращенные попадались среди них крайне редко, а большинство отказывалось от веры предков только для видимости. Они очень быстро поняли, что крещение – их единственный шанс вернуть себе богатство и могущество. Сделавшись христианами, они могли теперь занимать важные посты, вплоть до церковных, и даже – жениться на девушках из знатных семей. И они настолько быстро взобрались вверх по этим ступенькам, что вскоре вновь стали государством в государстве. У некоторых даже хватало лицемерия, не отказываясь от тайного соблюдения иудаистских обрядов, помыкать своими бедными собратьями, никогда не предававшими закона Моисеева.
Такое положение вещей могло бы продолжаться долго. Но, к несчастью, те, кто был уверен в своем богатстве, всемогуществе и поддержке Церкви, во всяком случае, большей части священнослужителей, таились все более неохотно. Они чуть ли не открыто богохульствовали, насмешничали и демонстрировали полное отсутствие принципов. За это очень многие ненавидели их почти так же, как боялись. Но самой главной ошибкой этих людей было то, что они недооценили молодую королеву Изабеллу, обладавшую всеми задатками великого государственного деятеля.
– Отлично, – обрадовался Морозини. – Чувствую, мы подбираемся к эпохе инквизиции...
– Ну да! Однажды, в сентябре 1480 года, Изабелла Католичка открыла один из ящиков в своем кабинете, где хранились государственные бумаги, и достала документ, который лежал там без движения уже довольно долго. Это был пергамент, висевший на шелковых лентах папских цветов и скрепленный свинцовой печатью: булла, разрешавшая испанским королям вершить у себя церковный суд. Документ был датирован 1 ноября 1478 года. Но королева, будучи женщиной мудрой и осторожной, долго размышляла, прежде чем его обнародовать. И вот наконец она решилась пустить в ход грозное оружие, хранившееся в тайнике ее покоев...
Диего Рамирес снова прервался, чтобы подкрепиться, и Морозини забеспокоился, сохранит ли он ясность ума, чтобы досказать историю, все больше и больше занимавшую князя.
– Если я вас правильно понял, – заметил он, – то декорации на сцене уже установлены, атмосфера времени создана. Не пора ли перейти к Каталине?
– Не беспокойтесь, сейчас перейду. Между учреждением инквизиции и драмой, о которой я хочу рассказать, прошло всего три месяца. Два первых инквизитора – брат Хуан де Сен-Мартен и брат Мигель де Морильо – приказали арестовать наиболее подозрительных из «конверсос». Доминиканские монахи, составлявшие трибунал, обосновались в крепости Трианы, на другом берегу реки, и упрятали в темницы, расположенные ниже уровня Гвадалквивира, многих самых богатых и влиятельных людей Севильи.
– Диего де Сусан, отец Каталины, оказался в их числе?
– Не сразу. Он собрал в церкви Сан-Сальвадор, переделанной из древней мечети, тех из «конверсос», кто остался на свободе. Ждать больше было нельзя, смертельная опасность надвигалась с угрожающей быстротой. И Диего призвал своих собратьев, многие из которых были важными должностными лицами в городе, к мятежу. Решено было собрать войска – им было чем заплатить! – и с их помощью захватить Севилью и пленить грозный трибунал. Мятежники распределили между собой обязанности: кто завербует наемников, кто купит оружие, а кто разработает план действий, которые должны были обернуться настоящей войной против Церкви и Изабеллы. Вот теперь мы подходим к Каталине.
– Что общего у нее могло быть с заговором?
– Больше, чем вы думаете. У девушки была горячая кровь, и она была безумно влюблена в одного из офицеров королевы. Одна мысль о том, что он может погибнуть, сводила ее с ума. Ведь в случае победы мятежников ее Мигель был бы убит одним из первых. И тогда...
– Только не говорите, что она донесла на собственного отца!
– Именно это она и сделала. А заодно и на всех остальных. Их заточили в крепость Трианы, допросили, а затем представили совету легистов. Второстепенные участники были приговорены к тюремному заключению, а главари – к сожжению на костре. С февраля 1481 года запылали первые костры инквизиции, причем не только в Севилье, но по всей Испании. Принимая во внимание «услугу», оказанную дочерью Диего де Сусана, последнего не приговорили к сожжению, но когда его привели в собор для публичного покаяния, он отрекся от христианства и объявил себя правоверным евреем. Несколько дней спустя его вместе с двумя сообщниками сожгли на костре. Казнь устроили за стенами города, в Кампо де Таблада, народу собралось немного: чума еще свирепствовала, и Севилья была охвачена страхом. Но Каталина была там. Переодевшись нищенкой, она наблюдала за казнью, и пламя костра, пожиравшее ее отца, отражалось в ее больших черных глазах...
Взгляд нищего блуждал. Казалось, он искренне переживает ужасную сцену, только что им описанную, начисто забыв, что сидит в одичавшем саду.
– Похоже... вы там были... вы тоже... – прошептал Альдо.
Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть рассказчика на землю. Некоторое время он молча смотрел на князя.
– Может, и был... А может, видел во сне... В этом городе прошлое всегда слишком близко.
– Что с ней стало?
– Она осталась одна. Ее преступление из тех, что вызывают у людей гадливость. Однако она надеялась, что со временем все забудется и уляжется. Имущество ее отца конфисковали, но Каталина сумела сохранить золото и драгоценности, а главное – рубин, который ей запрещали носить, потому что он считался священным камнем и был самым дорогим из тайных сокровищ Диего де Сусана.
Горло князя-антиквара мгновенно пересохло: неужели он напал на след?
– Священный камень? – выдохнул он. – Что это значит?
– Когда-то... очень-очень давно этот рубин вместе с одиннадцатью другими камнями украшал пектораль Первосвященника Иерусалимского храма. Вся дюжина символизировала двенадцать колен Израилевых. Только не спрашивайте меня, как рубин, символ Иуды, попал в руки Диего! Кажется, он передавался в семье из поколения в поколение, а для него самого служил знаком его глубокой приверженности вере Моисеевой.
Порроне опустел. К восторгу своего собеседника, Морозини вытащил из сумки другой, но на этот раз сам пригубил первым. Ему повезло: нашлась путеводная нить к последнему недостающему камню, к тому самому, который даже Симон Аронов не представлял, где искать. Такое следовало отпраздновать хотя бы глотком мансанильи. Это уже была удача. Пусть небольшая, но удача. Хотя огромная пропасть разделяла возможность добраться, подержать камень в руке от обрывочных сведений о рубине, к тому же сведений, относящихся к XV веку. И все же Альдо с трудом удерживал переполнявшие его чувства.
