Приступ боли заставил его дернуться в объятиях Альдо, он не замедлил запротестовать:
– Четверть часа? И вы хотите мучиться еще столько времени?
– Да... да, потому что он... вон тот... он еще полон сил... и его агония будет куда более жестокой... Уходите отсюда!.. Прощайте... дети мои!.. И спасибо! Если что-то вам здесь нравится... возьмите это себе и молитесь за меня... особенно тогда, когда народ Израиля вернется на свою землю... О Господи!.. Положите меня... Альдо!
Морозини повиновался. Симон с трудом дышал и не мог уже сдержать стонов, по лбу его струился пот.
– Вы же не бросите меня здесь? – взревел Солманский. – Я богат, вам это известно, а вы на этом деле поистратились. Я дам вам...
– Ни слова больше! – оборвал его Альдо. – Я запрещаю вам оскорблять меня...
– Но я не хочу умирать... Поймите же! Я не хочу...
Вместо ответа Адальбер скомкал валявшийся на полу шарф и заткнул им рот пленнику. Потом по одной принялся задувать свечи.
– Нажми на кнопку, – обратился он к Альдо, полными слез глазами смотревшему на муки Хромого, – а потом давай быстрее, если только у тебя не дрогнет рука!
Морозини повернул к нему голову. Друзья коротко переглянулись, и князь включил смертоносный механизм. Наконец, взяв свой револьвер, в котором еще оставалась одна пуля, он приблизил его к голове человека, почитаемого им больше всех на свете, и выстрелил... Истерзанное пытками тело обмякло. Освобожденная душа могла лететь.
– Идем, – поторопил его Адальбер. – И не забудь рубин...
Альдо сунул ожерелье в карман и бросился бежать, пока его друг задувал последние свечи... И дверь гробницы, в которой еще оставался один живой человек, захлопнулась...
Они миновали развалины и, пробежав несколько десятков метров, оглянулись на то место, где предполагали увидеть часовню. Удивлению их не было границ: они увидели всего лишь холмик из земли и камней, поросший сорняками, холмик, на котором не видно было и следа отверстия...
– Невероятно! – прошептал Видаль-Пеликорн. – Как он смог такое устроить?
– Ему все было подвластно. Это был удивительный, необыкновенный человек, и я никогда не устану благодарить небо за то, что мне довелось его встретить...
Ему нестерпимо хотелось плакать, да и Адальбер начал шмыгать носом. Альдо нашел руку друга и быстро пожал.
– Пойдем отсюда, Адаль! У нас мало времени, сейчас все это взлетит на воздух...
Друзья побежали дальше, в том направлении, где горели редкие огоньки – скорее всего дома на окраине Варшавы. Вскоре они оказались на дороге, по обеим сторонам которой стояли уже обнажившиеся деревья; за их стволами поблескивала темная вода реки. Альдо сразу узнал ее.
– Это Висла, а дорога, по которой мы идем, – дорога на Виланов, он должен остаться у нас за спиной. Мы очень скоро будем в городе...
Грохот взрыва помешал ему договорить. Небо над тайным убежищем Хромого озарилось. Из середины холмика вырвалось пламя, взметнулись в небо искры. Одним и тем же движением Альдо и Адальбер перекрестились. Нет, разумеется, они не думали об искуплении грехов и преступлений человека, только что за них расплатившегося, просто они сделали это из уважения к смерти, кого бы она ни настигла...
– Интересно, – заметил Видаль-Пеликорн, – что подумают об этом странном кургане археологи, которым придется работать здесь в ближайшем будущем или спустя годы...
– Да, их здесь ждут сюрпризы...
И друзья в молчании двинулись дальше.
На следующее утро они уехали в Прагу, торопясь избавиться от смертельно опасного камня.
В тот же вечер и в тот самый час, когда Морозини и Видаль-Пеликорн постучались в дверь дома великого раввина на улице Широкой, в Венеции Анелька и Адриана Орсеоло садились ужинать в лаковой гостиной. Вдвоем...
Женщины расстались перед тем в Стрезе, где Адриана провела сутки, после чего вернулись в Венецию, а ее «кузина» села в поезд и отправилась к брату в Цюрих. И теперь, едва возвратившись на берега Большого Канала, Анелька поспешила пригласить поужинать «в своем доме» ту, что стала с недавних пор ее ближайшей подругой. В самом деле, их отношения, завязанные ради того, чтобы доставить удовольствие Солманскому-отцу и вместе с тем насолить Морозини, мало-помалу переросли в нежное сообщничество.
Ужин, который «княгиня» обычным своим высокомерным тоном заказала Чечине, должен был знаменовать собой, по ее представлениям, серьезные изменения в укладе жизни дома. Уверенная, что Альдо еще не скоро вырвется из лап швейцарской полиции, Анелька намеревалась отныне утвердить себя в палаццо Морозини полновластной хозяйкой и госпожой. Если даже Альдо удастся вернуться до того, как родится ребенок, ему все равно не останется ничего другого, как смириться со свершившимся фактом. Его репутация будет погублена – уж об этом-то Анелька и ее «милая подруга» позаботятся, – выбора у него не будет, придется беспрекословно подчиниться и признать свое отцовство. Вот это новое положение вещей они и собирались отпраздновать вдвоем, прежде чем устроить большой прием, на который «княгиня Морозини» намеревалась в ближайшее время позвать свою интернациональную компанию и нескольких специально для такого случая выбранных венецианцев – достаточно обнищавших для того, чтобы согласиться петь хвалы богатой, великодушной и вместе с тем красивой женщине.
– Я собираюсь дать этот большой ужин недели через две, – объявила она «своей кухарке». – Вскоре мне придется считаться с будущим ребенком и беречь себя, но сейчас, для этого ужина с графиней Орсеоло, я хочу французскую кухню и шампанское... Даже не пытайтесь заставить меня есть вашу итальянскую стряпню, я ее ненавижу, а вам о ней вообще лучше забыть.
– Хозяину она нравится!
– Его здесь нет, и вернется он не скоро. Поэтому запомните хорошенько: если хотите остаться в этом доме, вам придется слушаться меня. Понятно?
– О, куда уж понятней, – сквозь зубы процедила Чечина. – Начинается правление госпожи княгини?
– Можете сказать и так... хотя мне хотелось бы, чтобы тон был повежливее. И знайте: вашей наглости я не потерплю. Вы здесь не больше, чем кухарка, и можете передать это своему мужу и всем остальным слугам...
Чечина ушла, ничего не ответив, и удовольствовалась тем, что повторила, как ей было приказано, слова хозяйки Дзаккарии, Ливии и Приске. Дворецкий был ошеломлен. А молоденькие горничные дружно перекрестились, и у обеих на глаза выступили слезы.
– Что же это значит, госпожа Чечина? – спросила Ливия, за последние несколько лет сделавшаяся правой рукой и лучшей ученицей кухарки.
– Княгиня желает дать почувствовать свою власть всем в этом доме.
– Но ведь, насколько мне известно, дон Альдо не умер? – воскликнул Дзаккария.
– Она ведет себя в точности так, как если бы его не было в живых.
– И мы будем это терпеть?
– Немножко потерпим, муженек, немножко потерпим...
К назначенному часу кухня дворца распространяла изысканные ароматы, повсюду стояли цветы, а на круглом столе, накрытом в лаковой гостиной, красовался столовый сервиз из позолоченного серебра с гербами Морозини, рядом с прелестным розовым севрским фарфором и бокалами, гравированными золотом. В хрустальной вазе распускались розы, и Дзаккария, облаченный в самую красивую ливрею, встретил донну Адриану со своей обычной любезностью и не замедлил подать обеим дамам в библиотеку шампанское.
– Мы что-нибудь празднуем? – спросила Адриана, невольно смутившаяся от этого чересчур изысканного приема.
Все было бы совсем по-другому, если бы сам Альдо вышел навстречу, протянув к ней руки, как бывало в прежние времена.
– Ваше возвращение в эти стены, милая Адриана, – сияя улыбкой, ответила Анелька. – И начало новой эпохи в семье Морозини.
Они обсудили события, которыми был отмечен так трагически завершившийся день рождения госпожи Кледерман. Несмотря на все свое самообладание, Адриана не сумела скрыть изумления, услышав, что Анелька, похитив ожерелье и передав его затем своему брату, посмела обвинить мужа в убийстве.
