— А разве СНГ это не образец СССР?

— По секрету? — засмеялся Бурбулис. — Нет, конечно.

— А что такое СНГ? — удивился Борис Александрович.

— Двенадцать независимых стран, каждая — со своей самобытной культурой, с собственным политическим лицом, с собственной экономикой и, когда-нибудь, вооруженными силами…

— Позвольте, — Борис Александрович поднял глаза, — но декларируется вроде бы другое…

— Политика как женщины, дорогой мэтр, им верят только наивные! Неужели вы думаете, что исторические беловежские соглашения — это всего лишь спектакль?

— Нет… — растерялся Борис Александрович, — но поверить, что Ельцин… решится все разрубить…

— А мы — не робкого десятка, — засмеялся Бурбулис. — Может, все-таки чай?

Алешка внимательно смотрел на старика. У него вдруг возникло ощущение, что Борис Александрович долго не был в Москве, и пока он не был в Москве, в его квартиру забрались воры, унесли из неё что-то очень и очень ценное. Какую-то реликвию, которой старик всю жизнь… по наивности, быть может, поклонялся. А он только сейчас, в эту минуту понял, что его обокрали — понял, но поверить в это не может…

— Значит… вы разгромили СССР? — тихо переспросил Борис Александрович.

— Не мы — Горбачев, — улыбнулся Бурбулис.

— Да нет, — сам бы Союз никогда не рассыпался. Он же людьми соединен, русскими… прежде всего…

— Он уже рассыпался, дорогой Борис Александрович! ГКЧП, который так и не понял, как не понимаете вы, что Советский Союз давно умер, вбил в крышку его гроба последний гвоздь.

— А вот скажите, — Борис Александрович вдруг перебил Бурбулиса, — Галина Уланова, великая балерина…

— Пусть приходит, двери открыты…

— Это имя, как Юрий Гагарин, — известно всей планете…

— И что?

— Но иногда… после войны… в Кремле происходили такие, знаете, приватные концерты, когда Галина Сергеевна танцевала для Сталина… пели Козловский, Максим Михайлов, иногда — Изабелла Даниловна Юрьева, а Сергей Образцов показывал куклы…

— Насколько я знаю, Уланова… не подписывала «Слово к народу», — сказал Бурбулис.

— А если бы подписала?

— Я бы её не принял.

Борис Александрович встал:

— Извините, что отнял время. Был рад познакомиться.

— И вам спасибо, — улыбнулся Бурбулис. — Мы, я вижу, стоим пока на разных позициях, но сближение между нами неизбежно: демократические институты хороши тем, что у каждого есть право на ошибку; мы как-то забыли…

— Если б не вы, товарищ Бурбулис, — старик повернулся к нему лицом, — Советский Союз жил бы ещё триста лет, как дом Романовых. И дело, извините меня, не в начинке… социалистический… капиталистический… — он и социалистическим никогда не был, потому что Ленин нэп придумал, а Сталин — кооперативные квартиры, вот когда расслоение началось… и капиталистическим ещё ох сколько лет не будет! Вон, бутылка у вас, — Борис Александрович увидел «Боржоми», — какая ей разница, бутылке-то, какое вино… или водичка в ней плещутся? Бутылка она на то и бутылка, чтобы объем сохранить и напиток не расплескать! А вот если эту бутылку с размаха да об землю шмякнуть, об камни, она и разлетится к чертовой матери! Осколки эти потом не соберешь; придется нам, дуракам самонадеянным, по осколкам топтаться, ноги в кровь себе резать, потому что другой-то земли у нас нет; сто лет пройдет, сто лет, не меньше, пока мы осколки эти своими босыми ногами в песок превратим! А пока не превратим их в песок — все в крови будем, все, как один, никто не убережется (потому что осколки резаться умеют, а кровь — пачкаться). Кровь, если её кто пустил, во все стороны брызгами летит… — ну так что ж, поделом нам, поделом, если по земле-матушке спокойно идти не сумели!..

Алешка вышел проводить Бориса Александровича на Ивановскую площадь. Тут выяснилось, что у старика нет машины.

— Суббота, знаете ли… — извинился Борис Александрович. — У шофера — выходной, он и так внуков не видит…

Алешка взглянул на часы. Нет, не суббота, уже воскресенье, первый час ночи.

Ветер был очень сильным, — опираясь на палку, которая то и дело съезжала в сторону, старик сделал несколько шагов и чуть не упал. Алешка хотел вернуться обратно, в приемную Бурбулиса, попросить машину, но остановился: он знал, что машину никто не даст, если б хотели — предложили сами.

Алешка подбежал к старику:

— Пойдемте… сейчас поймаем такси…

Он схватил его под руку.

— Да как, Господи, вы же раздетый… — заупрямился старик.

— Ничего-ничего, пойдемте! Я закаленный… я ж из Болшево!

— Болшево? Вот это да… А у меня дача в Загорянке…

Борис Александрович тяжело опирался на его руку. Ноги скользили, но держались. Они медленно шли вниз к Боровицким воротам. Мимо промчался кортеж Бурбулиса, и Геннадий Эдуардович, как показалось Алешке, весело помахал им рукой.

В истории России XX века трижды, всего трижды, слава богу, возникали ситуации, когда первые лица российского государства пребывали в абсолютной прострации: император Николай Александрович перед отречением в 1917-м, Иосиф Сталин в июне 1941-го и Борис Ельцин в декабре 1991-го, после беловежской встречи.

Победив на выборах Президента РСФСР, Ельцин и его окружение не сомневались, что смена власти в стране (Президент СССР Ельцин вместо Президента СССР Горбачева) произойдет не раньше осени 1992-го, крайний срок — весна 1993-го. Президенту РСФСР надо, во-первых, окрепнуть, заняться реальными делами, ибо от экономики регионов, от их проблем Ельцин отстал (все последние годы он занимался только борьбой с Горбачевым). Во-вторых, обществу необходимо представить твердую экономическую программу. Не красивую утопию «500 дней», которую на скорую руку скроили Явлинский и Шаталин, а серьезный документ, где, как говорил Хасбулатов, «будет все без обмана».

Ельцин боролся за то, к чему он сам был не готов. В глубине души Ельцин, на самом деле, не мог даже представить себе, что Горбачев — уйдет, причем — уже завтра. Президент России так часто проигрывал Президенту СССР, что у Ельцина появился комплекс: ему казалось, что Горбачев пойдет до конца, что он не отдаст власть просто так, нет — будет бой, долгий изнуряющий бой, будут, не исключено, крайние меры, будет, возможно, кровь, как в Вильнюсе и Риге (Ельцин всегда преувеличивал опасность и поэтому, кстати, хватался за любые доносы. Если опасности не было, он её сочинял).

Вдруг — Горбачев уходит. Это случится не сегодня завтра. Победа? Победа.

А со страной-то что делать?..

Эпоха Ельцина — эпоха мужика во власти. Русский мужик богат задним умом — это о Ельцине. Можно ли представить (хотя бы представить!) таких… чисто гоголевских, на самом деле, персонажей, как Коржаков (Осип из «Ревизора»), Березовский (Чичиков), Пал Палыч Бородин (Дама, приятная во всех отношениях), и т.д. и т.п. — можно ли представить Коржакова и Ко в ближайшем окружении Миттерана, Ширака, Тэтчер, Мейджера, Цзян Цзэминя, короля Хуана Карлоса или императора Японии? Мужик во власти тем и страшен, что он, во-первых, не видит дальше своего двора и, во-вторых, всего пугается: зимой — морозов, летом — засухи.

Все были вроде бы при делах: Хасбулатов вел сессии, Бурбулис — идеологию, Скоков — Совбез, Полторанин — печать… — а с экономикой что делать? От экономики все — все! — воротили нос. О реформах не говорил только ленивый, но брать ответственность на себя никто не хотел — ни Хасбулатов, неплохой, кстати, экономист, ни тем более Бурбулис, боявшийся за свою репутацию, ни Явлинский, так и не предложивший Президенту ничего конкретного.

Так кто, черт возьми? Кто знает, что делать?!

Руку поднял Гайдар: я знаю! Гайдар поразил Ельцина своей уверенностью. Что ж — на безрыбье и рак рыба, то есть — вот оно, вот! — уверенность Гайдара произвела на Ельцина впечатление. Не знания (вроде бы, говорят, знания у него есть), не книги, не научные работы (книг, говорят, у него вроде бы нет) — Ельцин судил по впечатлению. Против, правда, высказался Руслан Имранович; в 90-м в «Правде», где Гайдар вел экономику, он отверг статью Хасбулатова, тогда — профессора Плехановского института: «Автор фактически выступает за рынок, а рынок в Советском Союзе никому не нужен и невозможен. Е. Гайдар». Невероятно, но факт: Хасбулатов сохранил рукопись с его резолюцией и тут же прислал текст Ельцину… да: Гайдар, его автограф.