…На выходе бурливого переката, у стальных щитов шлюза, под берегом небольшой речонки, в веселой толчее пароходов, около шумной пристани и, кажется, даже на самом диком безрыбье у городских стоков, заплывших жирными пятнами нефти, — всюду найдешь эту бойкую рыбку.

Если вода спокойна, можно видеть, как на ее поверхности возникают маленькие тревожные круги, будто капли дождя падают с безоблачного неба. А порой словно крошечный перископ пробороздит водную гладь; кто-то преследует низко летящую мошку, неосмотрительно спустившуюся к воде. Это уклейка.

Это она, узенькая, серовато-голубая рыбка с большими глазами и выдвинутой вперед сухой, слегка загнутой нижней губой.

Об уклейке хотя и писали, но отзывались о ней несколько пренебрежительно. Может, и писали больше так, для порядка… Ведь рыба все-таки.

И только один автор, Лесник[1] оказался прозорливее других, усмотрев в уклейке неповторимое, ускользнувшее от многих… «Никуда не годится уклейка? Дрянь, значит, она и не стоит ее ловить? О нет! Уклейка будит в человеке рыбацкую страсть, милейшей рыбке посвящается первый трепет охотничьего сердца… Переживая шестую-седьмую весну своей жизни, рыбак, идя на ловлю, мысли не имеет о том, что он свою добычу будет есть. Он мечтает лишь, как бы поймать, и уклейка скорее всего клюнет на его бесхитростную удочку».

Только давайте поправим Лесника: не на всякую снасть удачно ловится уклейка. Быстрая, вертлявая, прожорливая до удивления, приобретает она внезапную осторожность, если толста леса, велик или груб крючок, если рыболов безбожно хлопает удилищем по поверхности воды.

Лучшая насадка для уклейки — это муха. Исчезли к осени мухи — труднее искать бедовую рыбешку. И надо уметь подкинуть такую невесомую муху на тончайшей лесе без поплавка и грузила, надо уловить момент подсечки, иначе негодница обязательно собьет насадку. И в самой подсечке надо сочетать и нежность и твердость. И, наконец, тащить уклейку с маху, через голову тоже не стоит — хрупкие ее губы могут не выдержать грубого обращения.

На червяка и даже на мотыля уклейка берет хуже, и то лишь ранней весной, до нереста, да поздней осенью, уже на глубине.

Уклейка — рыба стайная. Кто не видал, как рыбья мелочь серебряным фонтаном рассыпается от могучего всплеска жереха, преследующего лакомую добычу? Как это ни странно, до уклейки большой охотник и судак, подымающийся для такого случая со дна глубокого, захламленного омута. Не брезгают уклейкой и чайки.

Каждый год в последних числах мая мне удается наблюдать, как стаи уклеек сплошной стеной спускаются из голубой шири Плещеева озера в узенькую прозрачную Вёксу. Золотые денечки! Тщетно плывут над речкой протяжные крики озабоченных матерей — не дозваться им молодых рыболовов. Те возвратятся домой только в поздних весенних сумерках, с длиннейшими связками рыбы, чтобы наскоро поесть, а потом еще раз пережить в тревожном сне незабываемые часы охотничьего волнения.

Но недолог этот рыбий ход — он продолжается два, много три дня. А затем, отнерестившись, стаи уклейки поворачивают вспять и рассеиваются на широких просторах озера.

И все же ловля уклейки — занятие не только юных рыболовов. Не так давно я оказался свидетелем иного…

Пароходишко наш тащился вверх по реке, направляясь из Канева в Киев. Это была старая посудина; такие еще ворочают колесами кое-где на местных линиях. Днепровские кручи высились по правому берегу реки. С противоположной стороны тянулись светлые кремовые отмели. Мы приближались к Переяславу-Хмельницкому.

Вот тут, собственно, и началось.

Едва пароход, сотрясаясь железными суставами и грузно вздыхая, пришвартовался к причалу, его экипаж словно ветром сдунуло на корму. Здесь оказались все — и представительный капитан с пышными пшеничными усами, и белозубый, измазанный маслом кочегар, и пароходный кассир с перевязанной щекой, матросы в тельняшках, официантки, так и не успевшие освободиться от накрахмаленных наколок. И у всех в руках были удочки — целая роща удочек. А повар, тучный веселый здоровяк, носился меж своих соратников на толстых, кривых ногах. Он разносил на листе фанеры круто замешанные лепешки белой лапши и оделял ими рыболовов.

— Что за аврал? — взял я за лацкан халата благоухающего одеколоном пароходного парикмахера.

— Видчепысь! Не бачишь — занятый! — отмахнулся он, даже не взглянув в мою сторону и закидывая через борт удочку, наживленную катышком теста. — Ось як! — И тут же вытащил порядочную уклейку.

Я свесился с перил и посмотрел в воду. Поверхность ее рябила от множества кругов. Тьма уклеек окружила пароход, словно домогаясь собственной гибели. А команда меж тем не зевала. Рыбу ловили с легкими грузилами, поплавками из гусиных перьев, отпуская приманку сантиметров на тридцать от поверхности воды. Ловили сразу на два, а то и на три крючка.

Одни уклейки хватали тесто, другие тыкались носами в поплавки. Это была рыбья вакханалия. Добычей быстро заполнялась разнообразная посуда: кастрюли, банки, чайники.

И только хриплый рев пароходного гудка напомнил участникам ловли и многочисленным зрителям, что необычайный сеанс закончен.

Когда зной июльского полудня загонит всю «порядочную» рыбу в густые рощи рдестов, откуда никакими силами не выманить желанной добычи, неплохо направиться на песчаную отмель, скинуть прилипшую к телу рубашку, засучить повыше штаны и, подставив загорелую спину жгучим лучам солнца, забрести по колена в воду.

Комлем удилища следует старательно поковырять дно, пока мутные струйки не понесутся по течению туда, где золотистый песок постепенно смыкается с темнеющей глубиной.

Недолго заставят себя ждать брусковатые черноспинные пескари. Вот те, кто похрабрее, подошли вплотную и тычутся в пальцы ног… Но уж слишком мелки! А крупные там, подальше.

Рыболов готовит снасть. Удочка проста, незатейлива, как незатейлива и рыба, для которой она предназначена. Удилище, конечно, легкое — его все время придется держать в руке. Поплавок — пробочка, проткнутая спичкой. Когда пескарь схватит червяка, он потянет верно, без обмана. А червяк должен быть маленький, лучше всего навозник, и обязательно с небольшим хвостиком — такой бесспорно завлекательнее. Важно лишь, чтобы насадка волочилась по дну, даже слегка цепляя за него. Попробуйте подтянуть ее повыше, вполводы, — пескари и не подумают подняться наверх, чтобы схватить проплывающего над ними червя…

Поплавок плывет быстро, иногда ныряет и снова выскакивает из воды, цепляясь за случайные камушки. Вот он исчез и не выходит наверх, будто его что-то засосало. Подсекайте! Есть!..

Один за другим попадаются на крючок упругие, верткие, с висячими, как у запорожцев, усами золотоглазые пескари. Рыболов ставит невдалеке от себя в воду корзинку, опустив в нее тяжелый камень, чтобы не унесло течением. Корзинку можно не накрывать — пескари все равно не уйдут, они не выскакивают из садка, как, например, плотва. Пескари упрямо жмутся ко дну корзинки, стремясь залезть под камень и высовывая из-под него темные хвостики.

Прекрасная все-таки рыба — пескарь: бесхитростная, простая, истинный друг рыбацкой юности!

…Уж если пошло на откровенность — лично я многим обязан пескариной породе. Бережно храню я в «сундучке воспоминаний» далекую памятку, как озорные пресненские мальчишки — голодные, шумные, хлопотливые — торопились к вечеру на городской пруд, теперь принадлежащий Московскому зоопарку. Дощатый забор, отделявший этот небольшой водоем от улицы, был разобран на дрова — с топливом в те времена была беда, — и рыболовы, все больше усатые хмурые пожилые дяди, тесно сидели на узеньком, проросшем травой тротуаре, совсем рядом с линией трамвая. Надо было пристроиться где-нибудь рядом и получить право забросить удочку в зеленоватую, покрытую ряской воду. Клевали здесь одни пескари, другой рыбы почему-то не попадалось. Но и это была великая ценность. Выудишь десяток-два пескарей — значит, есть уже какой-то суп, похлебка, «приварок», роскошное пополнение скудного ужина.