Мессир Фульк придирчиво осмотрел одежду Джосселина. В душе он очень гордился своим сыном, но никогда в жизни не осмелился бы обнаружить перед другими свои чувства.

– Что это у тебя? – строго спросил он, указывая на надушенный платок, который Джосселин продолжал держать в руках.

Джосселин протянул отцу кусок шелка, подмигнув Филиппу. Ему нравилось подшучивать над отцом, а сир Фульк, в свою очередь, всегда оправдывал его ожидания.

Сир Фульк понюхал платок, взглянул на Джосселина, потом снова понюхал, снова посмотрел на сына – на этот раз глаза его метали молнии.

– Фу! – вскричал он. – Духи! Понюхай, Хьюго, только осторожно, чтобы тебя не вырвало. Духи! Что я тебе говорил? Полнейший упадок! Страна катится ко всем чертям! Вот, полюбуйся, перед тобой будущее Иерусалимского королевства. Воняет, как хорек или публичная девка! Мой отец дал бы мне пинка под зад и вышвырнул из комнаты, если бы я явился к нему в таком виде!

Сир Хьюго осторожно поднес к своему тонкому аристократическому носу платок, протянутый ему шурином, и улыбнулся Джосселину.

– Очень приятный запах, – сказал он, и все застыли в предчувствии взрыва: сир Фульк не заставил себя ждать.

– Что?! – заорал достопочтенный мессир. – Хьюго, ты, должно быть, совсем потерял голову!

– Но ведь запах действительно приятный, Фульк. По крайней мере, намного приятнее этой ужасной вони на улицах.

– Да, дядя, – сказал Филипп, – разве вы не думаете, что большинство эпидемий в Иерусалиме, чума, например, происходят из-за грязи и дурных запахов?

– Ерунда, мой мальчик! Запахи не могут быть причиной болезней, – не сдавался сир Фульк. – Более того, из них даже можно извлечь пользу. Когда начинает особенно дурно пахнуть, можно сказать наверняка, что начинается самая жара.

– Но арабский врач, который останавливался в Бланш-Гарде в прошлом году, сказал, что именно запахи стали причиной чумы, – настаивал Филипп.

– Вздор! Арабских врачей все время посещают самые нелепые идеи! Я видел одного такого. И знаете, что мне заявил этот нахальный мусульманин? – Сир Фульк помахал рукой перед лицом Филиппа. – Он сказал мне, что самое лучшее лекарство от рубленых ран – это чистые бинты и свежий воздух. И это он заявил мне, а ведь я был ранен несчетное количество раз! Всем известно, что нужно как можно туже перевязать рану, чтобы туда не поступал воздух, и потом ждать, пока не свернется кровь и гной не выйдет сам собой. А если этого не произойдет, значит, у тебя порченая кровь, и тогда тебе конец.

Сир Фульк поднялся и крикнул слуге, чтобы тот узнал, готов ли обед.

Затем он буркнул что-то вроде извинения гостям и вышел из комнаты с недовольным видом.

Посередине трапезы молодые люди выложили новости о ссоре Филиппа и предстоящем поединке. Сир Хьюго выслушал эту историю спокойно, как и можно было от него ожидать. Сир Фульк, конечно, сразу же заволновался.

– Де Ножент? – переспросил он. – Никогда не слышал об этом человеке!

– А ты и не мог, отец, – отозвался Джосселин. – Он только сегодня появился в Иерусалиме. Приплыл из Нормандии.

– Так я и думал! – торжествующе воскликнул сир Фульк. – Я как раз говорил тебе утром об этом, Хьюго. Очень похоже на этих подонков, удирающих сюда с Запада. Никчемные подлецы, по крайней мере, большинство из них. Ты должен помешать этому. Мы не можем позволить, чтобы бедные мальчики, как Филипп, подставляли свои шеи под ножи этих головорезов.

Сир Хьюго покачал головой.

– Думаю, Филипп сам может о себе позаботиться, Фульк.

– О, я совсем не хочу сказать, что мальчик беззащитен, – сказал сир Фульк с достоинством. – Но ведь настоящий бой – это совсем не то, что упражнения на мечах. Вот что я имел в виду.

– Рано или поздно ему придется начинать. Когда и где, Филипп? – спросил барон.

– Около купальни Силоам. За час до заката.

– Мне знакомо это место. Мы будем там.

Филипп всегда старался уснуть в самое жаркое время суток. Но сегодня он был слишком возбужден и, хотя все-таки прилег, все равно около двух часов проворочался на постели, так и не заснув. Потом явился Джосселин, чтобы помочь ему одеться перед поединком.

Льювеллин предусмотрел все детали. Его спокойствие и отношение к предстоящему поединку как к обычному делу помогли Филиппу взять себя в руки. Немного успокоился и Джосселин, который нервно слонялся по комнате, перекладывая с места на место оружие и то и дело высказывая собственные умозаключения пессимистического характера.

Филипп скинул с себя обычную одежду, и Льювеллин помог ему натянуть тяжелый гамбизон[37] – толстое стеганое нижнее белье. Нельзя было придумать более непрактичной одежды для такого жаркого климата, но ни один рыцарь тех дней не мог позволить себе роскоши сражаться без нее. Лишь облачившись в гамбизон, можно было надевать короткую нижнюю кольчугу, доходящую до талии, понизу туго затягивающуюся ремнем и состоящую из длинных рядов колечек, скрепленных вместе. Без такой плотной рубахи стальные кольца кольчуги будут натирать потную кожу, к тому же гамбизон служил дополнительной защитой, смягчающей удары меча или копья.

Итак, окинув Филиппа с ног до головы критическим взглядом, Льювеллин удовлетворенно кивнул и протянул ему самую необходимую и самую дорогую часть вооружения рыцаря – плотно прилегающую рубаху из очень тонкой кожи, на которой ровными рядами были нашиты сотни стальных колец, в два слоя перекрывающих друг друга и разделенных широкой полосой кожи, чтобы кольца лежали гладко. Для прочности кольца были скованы друг с другом. Такую рубаху-кольчугу, недавнее и очень дорогостоящее изобретение, могли позволить себе далеко не все рыцари и оруженосцы. Но сир Хьюго не жалел денег на вооружение сына. Верхняя кольчуга доходила до колен, а рукава спускались ниже запястий, частично покрывая ладони, словно латная перчатка, чтобы во время боя меч не скользил в руке.

На голову и шею натягивался капюшон из таких же колец, что и кольчуга, но прежде Льювеллин надел на голову Филиппа маленькую кожаную шапочку, служившую смягчающей прокладкой и дополнительной защитой от удара меча. Когда Филипп почувствовал, что шапочка плотно прилегла к голове, Льювеллин закрепил ее тонким ремешком на темени. Открыв сундук, в котором хранились мелкие принадлежности вооружения Филиппа, он достал оттуда еще несколько тоненьких ремешков и, опустившись на колени, привязал подол кольчуги к ногам Филиппа, а потом такими же ремешками перетянул ему запястья, но не очень туго, чтобы не сдерживать свободу движений руки.

Теперь лицо Филиппа обрамляли края капюшона, а все его тело было защищено плотными рядами колец кольчуги.

– Хорошо, Льювеллин! Давай плащ.

Крестоносцы уже давно на собственном опыте убедились, что драться в кольчуге под палящим солнцем Востока было невыносимо жарко, и они переняли турецкую традицию надевать сверху тонкую белую ткань, отражающую лучи солнца, – попросту говоря, белый плащ без рукавов, ниспадающий до колен свободными складками. Поверх плаща вокруг талии застегивался широкий пояс из толстой прочной кожи, и этой детали также уделялось немало внимания.

– Теперь меч, Льювеллин, – сказал Филипп.

Джосселин протянул руку, взял меч и стал осматривать лезвие.

– Когда ты его точил в последний раз? – спросил он. У Льювеллина от возмущения перехватило дыхание: неужели он мог отпустить своего хозяина на поединок, предварительно не заточив хорошенько его меч? Обычно это занятие занимало несколько часов.

Кажется, Джосселин был склонен считать, что он единственный из всех хорошо разбирался в том, что касалось подготовки к поединку. Вытащив из ножен меч, он внимательно осмотрел сверкающую поверхность трехфутового отполированного и сверкающего на солнце клинка, утолщенного у крестообразной рукояти и хорошо заостренного на конце, – Филипп, у которого были собственные взгляды на искусство боя, придавал большое значение этой последней детали.