В честь рождения сына (а также в честь годовщины свадьбы со своей третьей женой) граф Раймон Тулузский решил устроить развлечение для благородных людей – рыцарский турнир. Обрадованные возможностью попировать на халяву в хорошей компании, но еще более привлеченные перспективой поломать копья и помахать мечами на арене под взглядами прекрасных дам, бароны со всего Лангедока стали съезжаться в славную Тулузу. Поехал на турнир и барон Родриго де Эро. Поехал с ним также тамплиер Ги де Эльбен, которому хочешь не хочешь, а возвращаться ко двору Раймона Тулузского было необходимо – папский легат, которого Ги поручили сопровождать, ускакал обратно в свою Италию. Пабло Верочелле от услуг сьера де Эльбена наотрез отказался. Разумеется, с этими двумя благородными господами поехал и я. Люблю путешествовать в хорошей компании. Тем более и на графа Раймона хотелось поглядеть. Да и в турнире поучаствовать. Под взглядами прекрасных дам.

...Тибо ворчал: мол, опять сплошные расходы выйдут – снова и щит чинить придется, и копья покупать новые, и доспех, который, как пить дать, попортят, придется латать. А уж если с доспехом попортят шкуру младшего сынка старого графа Монгеля, тогда ему, Тибо, беда: что ж он старому графу скажет, как перед ним оправдается?

«Вот выдумали блажь, – бубнил мой слуга. – Добро бы еще война, а развлечения ради друг друга и доспехи портить...»

Впрочем, ворчал Тибо лишь когда поблизости не было ни тамплиера, ни барона Родриго. Их-то он побаивался, а вот меня, похоже, – уже нет. Почувствовал слабину, мерзавец. Обнаглел.

Прежде чем отправляться в Тулузу, заехали в Безье. Поскольку барон Родриго был вассалом Роже Безьерского, он должен был, как и положено верному вассалу, сопровождать своего сюзерена в этой поездке.

Разумеется, как только папский легат убрался с его земель, неуловимый виконт Роже чудесным образом нашелся. Когда мы приехали в его замок, он уже был по горло в заботах по поводу предстоящего путешествия – как-никак, во время поездки он будет возглавлять весьма значительный отряд рыцарей и баронов, и следовало озаботиться не только тем, чтобы все они прибыли вовремя, но и тем, чтобы каждый человек в свите виконта был надлежащим образом экипирован. Далеко не все рыцари, собиравшиеся под рукой виконта и благородством своего происхождения не уступавшие ни Роже, ни самому графу Раймону, могли похвастаться столь же благополучным материальным положением. Были и такие, у которых значительная часть их имущества заключалась в мече и коне, – а виконту Роже хотелось, чтобы его свита блистала, сияла и выглядела богато и достойно на фоне прочих рыцарей и баронов, спешивших в Тулузу вместе со своими сеньорами.

Виконт принял нас весьма любезно. Когда Родриго мрачным голосом начал рассказывать о том, что его отлучили от церкви, Роже расхохотался и хлопнул барона по плечу:

– Полно, полно, не переживайте так, любезный! Что еще можно было ждать от этих купцов, торгующих отлучениями и индульгенциями, как будто бы это пшено и пиво? Полно... Господь давно забыл о них, равно как и они – о Нем. Вы ведь знаете, что недавно я и сам был под отлучением. И если бы не некоторые... материальные неудобства, чихал бы я на Рим и не потратил бы ни марки, чтобы выкупить себе прощение. Да кто они такие, чтобы распоряжаться моей душой и моим спасением? Шайка торгашей и лицемеров, только и всего! Если бы не их власть над огромным стадом, слепо следующим за столь дурными поводырями, если бы не... эх, да что говорить!.. Я подскажу вам, барон, кому в Риме нужно дать и сколько, и разъясню, как держать себя с ними. Ручаюсь, не позже чем через год отлучение будет снято.

Родриго слушал своего сюзерена и мрачнел с каждым его новым словом. Совсем в другом свете виделись ему вещи, о которых с такой легкостью рассуждал Роже. Мне припомнилось все то, что и прежде доводилось слышать о Безьерском виконте: о том, что он открыто исповедует ересь, а над римским вероучением откровенно смеется. Похоже, это были не только слухи.

По старой римской дороге, минуя Каркассон и Кастельнодари, мы приблизились к столице Тулузского графства. Родриго красовался на черном, как смоль, жеребце покойного Гийома де Боша: как оказалось, после нашей размолвки в аббатстве Сен-Жебрак барон отправился в Эжль и выкупил-таки у епископа Готфрида Зверюгу.

Поезд виконта Безьерского состоял приблизительно из шестидесяти рыцарей и дам благородного происхождения, а что же до прочих сопровождающих: оруженосцев и слуг самого разного звания, то их было вчетверо или впятеро больше. По дороге к нам прибился балаган бродячих циркачей и жонглеров.

Жонглерами здесь почему-то называли певцов и музыкантов. Впрочем, жонглировать эти артисты тоже умели. Виконт разрешил им ехать позади рыцарей и дам, но перед оруженосцами, к большому неудовольствию последних – ведь многие из них также были знатного рода. На стоянках жонглеры развлекали нас трюками и песнями, а также декламированием стихов. Впрочем, музыки и поэзии у нас и без этой компании было бы вдосталь – почти половина рыцарей из свиты виконта и даже несколько дам именовали себя «трубадурами», а посему полагали себя вправе терзать слух окружающих. Музыка была еще ничего, но вот смысл, как сказали в России, смысл этих стихов без пол-литры не поймешь. Я честно пытался разобраться. Положение рыцаря обязывает. Особенно если сам рыцарь слывет незаурядным сочинителем. Но въехать в это словотворчество было не легче, чем скакать по болоту. Вроде бы и о любви поют, но настолько туманно и запутанно: один намек указывает на другой намек, третий – на неведомую тебе фразу, содержавшуюся в песне какого-нибудь другого трубадура, и так далее. Казалось, чем запутаннее песня, тем больше похвал она вызывает у окружающих. Чтобы не показаться окружающим полным валенком, вопросов я старался не задавать и по возможности делал вид, что в творчестве сем являюсь экспертом. Мое положение осложнялось тем, что настоящий Андрэ де Монгель тоже был трубадуром, и отнюдь не безызвестным. В начале путешествия до меня не раз и не два докапывались – хотели, чтобы я спел что-нибудь свое. Особенно замучили дамы. «Эн Андрэ, а это не вы ли сочинили кансону, посвященную одной... не будем называть ее имени... хи-хи-хи... марсельской баронессе?» Чтобы пресечь домогательства, я во всеуслышание заявил, что дал обет десять лет не трубадурствовать. Сработало. От меня отстали.