— Без сомнения, разбойники, свирепствующие в Париже.

Вошедший смотрел на Сабину с большим вниманием.

Нисетта приблизилась к нему.

— Брат, — сказала она, бросаясь к нему на шею, — как я несчастна!

— Не теряй мужества, Нисетта, не теряй мужества! — сказал Жильбер. — Не надо отчаиваться.

Тихо высвободившись из объятий сестры, он взял за руку молодого человека и увлек его к окну.

— Ролан, — сказал он решительным тоном, — ты не подозреваешь кого-либо?

— Решительно никого!

— Говори без опасения, не сомневайся. Я должен знать все, Ролан, — прибавил он после минутного молчания, — ты знаешь, что я люблю Сабину так же, как Нисетту. Ты должен понять, какое горе, беспокойство и жажду мщения испытываю я.

Ролан пожал руку Жильберу.

— Я чувствую то же, что и ты, — сказал он.

— Отвечай прямо, как я спрашиваю тебя: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую чувствую я.

Жильбер пристально смотрел на Ролана.

— Нет, — твердо ответил тот.

— Ты в этом уверен?

— Так же уверен, как ты в том, что Нисетту не любит никто другой.

Жильбер покачал головой.

— Как же объяснить это преступление? — прошептал он.

На улице послышался стук колес, в толпе возникло оживление.

— Перед домом остановилась карета, — сообщила одна из служанок.

— Это вернулся Даже, — сказал Жильбер.

— Нет, — возразила Кинон, которая подошла к окну и выглянула на улицу, — это герцог Ришелье.

— И Фейдо де Марвиль, — прибавил Ролан. — С ними доктор Кене и де Таванн.

— Зачем они сюда приехали? — спросила Нисетта с любопытством.

— Вот вторая карета! Это мой отец! — вполголоса произнес Ролан.

— Бедный Даже! — сказала Кинон, возвращаясь к постели. — Как он должен быть огорчен.

Приезд двух карет, герцога Ришелье и начальника полиции произвел сильное впечатление на толпу у дома. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо. Оставив на стуле плащ, который он до сих пор не снимал, Жильбер отступил и спрятался в оконной нише.

Сабина лежала все так же неподвижно и не открывала глаз. Ступени лестницы заскрипели под шагами прибывших.

Человек с бледным, страдальческим лицом вбежал в комнату, шатаясь.

— Дочь моя! — воскликнул он прерывающимся голосом. — Дитя мое!

— Отец! — воскликнул Ролан, бросаясь к Даже. — Будьте осторожны!

— Сабина! — Даже подошел к постели.

В эту минуту герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене вошли в комнату. Мадемуазель Кинон пошла им навстречу.

Даже наклонился над постелью Сабины, взял руку девушки и сжал ее. Его глаза, полные слез, были устремлены на бледное лицо дочери. Глаза Сабины были закрыты. Она лежала совершенно неподвижно.

— Боже мой! — прошептал Даже. — Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит! Сабина! — продолжал он, склонившись над ней. — Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь своего отца? Сабина, взгляни на меня! Сабина! Сабина!

Подошедший доктор тихо отстранил Даже.

— Но доктор! — прошептал придворный парикмахер.

— Отойдите, — сказал Кене тихим голосом. — Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.

— Но я…

— Пойдемте в другую комнату. Успокойтесь и позвольте действовать мне. Уведите его, — обратился доктор к Ролану и Нисетте.

— Пойдемте, отец, — сказал Ролан.

— Через пять минут вы вернетесь, — прибавил Кене. Нисетта взяла за руку парикмахера.

— Пойдемте, пойдемте, — сказала она. — Жизнь Сабины в руках доктора, будем же его слушаться.

— Боже мой! — вскричал Даже, следуя за Нисеттой и Роланом. — Как это произошло?

Все трое вышли в сопровождении служанок, которых доктор выслал движением руки.

Кинон стояла возле кровати. Жильбер оставался в нише окна, дальнего от кровати; укрытый опущенной занавесью, он не был замечен доктором. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно посмотрели на девушку.

— Как она хороша! — воскликнул Ришелье.

Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.

— Она может говорить? — спросил Фейдо.

— Нет, — ответил доктор.

— Но она, по крайней мере, слышит?

— Нет.

— Видит?

— Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.

— Вы приписываете эту летаргию полученной ране?

— Не столько полученной ране, сколько нервному расстройству. Я убежден, что девушка испытала какое-то сильное волнение: гнев или страх, это волнение потрясло ее и могло уже само по себе лишить жизни. Рана предотвратила прилив крови к мозгу, но очень ослабила больную, погрузив ее в сон.

— Сон? — повторил Ришелье. — Что еще за сон?

— Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание ощутимо; но этот сон настолько крепок, что, повторяю, больная ничего не ощущает.

— Это очень странно! — сказал Ришелье.

— Следовательно, — продолжал Фейдо де Марвиль, — мы можем разговаривать при ней, не боясь, что она услышит нас?

— Можете.

— Но сон ее может прекратиться?

— Разумеется. Я не поручусь, что через несколько минут она не откроет глаза, не произнесет несколько слов. Но глаза ее не будут видеть, а слова не будут иметь никакого смысла.

— Сколько времени может продолжаться эта летаргия? — спросил Ришелье.

— Трудно сказать. Припадок летаргии вызван исключительными обстоятельствами, и я не в силах сказать ничего определенного. Потеря крови истощила ее, и я не рискну употреблять привычные средства, чтобы привести в чувство раненую. С другой стороны, быстрое, пусть даже естественное прекращение этого сна может стать причиной смерти, и смерти скоропостижной: больная может раскрыть глаза и тут же отдать душу Господу.

— Боже мой! — воскликнула мадемуазель Кинон, сложив руки на груди.

— Долгий сон дает телу полное спокойствие, исключает нервное напряжение и является счастливым обстоятельством. Все зависит от момента пробуждения. Если при пробуждении не наступит немедленная смерть, больная будет спасена.

— А как вы считаете, каким будет пробуждение, доктор?

— Не знаю.

— Итак, я не смогу ни сам говорить с ней, ни заставить ее говорить?

— Не сможете, месье.

— Составьте протокол, доктор, а герцог окажет вам честь подписать его как свидетель.

— Охотно! — кивнул Ришелье.

— Если девушка умрет, не дав никаких сведений об этом гнусном преступлении, это будет скверно, — сказал де Марвиль.

— Без сомнения. И так вполне может случиться.

— Но расследование надо провести. Вы мне рассказали все, что знаете? — обратился он к герцогу.

— Решительно все, — отвечал Ришелье. — Моя память мне ни в чем не изменила. Вот как было дело. — И он снова повторил свой рассказ со всеми подробностями.

Фейдо, выслушав герцога, обратился к Кинон, спросив:

— Помните ли вы все, что говорил герцог?

— Совершенно, только я считаю нужным прибавить кое-что.

— Будьте так любезны.

— Сабину нашли распростертой на снегу. Вокруг нее виднелись кровавые пятна, но не было никаких следов. Это указывало на то, что молодая девушка не сделала ни одного шага после того, как была ранена.

— Да, — подтвердил Кене.

— Далее, — сказал Фейдо, слушавший с чрезвычайным интересом.

— Не было видно никаких следов борьбы.

— Это значит, что нападение было неожиданным! Далее, далее, продолжайте!

— Сабину не обокрали: у нее на шее осталась золотая цепочка с крестом, в ушах серьги, а в кармане кошелек с деньгами.

— Ее не обокрали? — спросил звучный голос.

Все обернулись. Жильбер, не пропустивший ни слова из разговора, вышел из своего укрытия.

— Кто вы? — спросил начальник полиции, пристально глядя на него.

— Жених мадемуазель Даже, — отвечал Жильбер.