— А что же ваш муж? Почему он не набьет морду наглецу?

— Мой супруг не желает портить отношения с семейством Моро. Выгодные коммерческие связи для него превыше всего. К тому же синьора Моро прочат в дожи, если с синьором Типоло вдруг что-то случится. Ну, знаете, как это бывает...

Бурцев знал. По крайней мере, догадывался. О грызне венецианского дожа и сенаторов за власть он был наслышан.

— ...А уж ссориться с сыном будущего дожа Венеции мой Джузеппе и вовсе не намерен, — продолжала несчастная.

— Так значит, ваш Джузеппе спокойно терпит молокососа, который вьется вокруг его жены?

— Более того, он рад всячески услужить синьору Моро и его сыночку.

— То есть как услужить? В каком смысле?

Венецианка пылала от стыда и гнева.

— Посмотрите вокруг, синьор Базилио! Вы видите рядом моего мужа или хотя бы одного слугу? Я осталась одна в этом доме! Слабая, беззащитная женщина! Вот уже третью ночь подряд Джузеппе уходит, как он выражается, по неотложным делам и отсылает всех слуг. Не догадываетесь почему?

— Чтобы никто не помешал вашему свиданию с Бенвенутто?! — поразился Бурцев.

— Вот именно! Вчера ночью этот юнец уже порывался проникнуть в дом — закидывал с гондолы на балкон веревочную лестницу. Я окатила его помоями. Он страшно ругался. А утром был жуткий скандал с Джузеппе. Представляете, мой муж требовал, чтобы я не противилась Бенвенутто, какие бы действия тот не предпринимал! Кричал, что сын синьора Моро — желанный гость в его доме. Когда я пыталась возразить, Джузеппе едва не убил меня. Не расцарапай я ему его наглую жирную морду... Да вот полюбуйтесь сами!

Шаль слетела с плеч и шеи венецианки. Синеватые пятна на смуглой коже — отчетливые следы чьих-то грубых пальцев — не оставляли сомнений: женщину душили. Неумело, но сильно.

Ох, неправильный какой-то у тебя Отелло, Дездемоночка... Совсем неправильный. Бурцев неодобрительно покачал головой. Шекспир, блин, отдыхает. Такие страсти, небось, и не снились старине Уильяму.

— Почему вы не уйдете от мужа?

— Куда? Я сирота из Пьемонте. Здесь, в Венеции, у меня нет ни родных, ни близких. Я уж думала броситься с балкона в канал. Но ведь самоубийство — великий грех! А Джузеппе, уходя прошлым вечером, наказал, чтобы сегодня я непременно впустила Бенвенутто в дом и позволила ему по своему усмотрению пользоваться всем... Понимаете, поль-зо-вать-ся! Понимаете, все-е-ем!

Несчастная брюнетка всхлипнула.

— И что вы ответили мужу?

— Послала его ко всем чертям!

— А Джузеппе?

— Он заявил, что разрешил Бенвенутто выломать дверь, если я вздумаю противиться. А еще сказал, что сам вернется лишь под вечер, и никто из слуг не появится здесь раньше.

«Ну, и урод же этот Джузеппе! — подумал Бурцев — Превесьма неприятная личность!» Дикая история Дездемоны напомнила давнюю беду Агделайды Краковской. Малопольскую княжну тоже в свое время силком отдавали Казимиру Куявскому. Правда, замуж...

— Вот ведь злыдень! — пробормотал Гаврила. Сотник достаточно хорошо знал немецкий, чтобы уловить суть разговора.

— Бенвенутто приплыл под утро, — продолжала Дездемона. — Орал серенады, пока его не отпугнула похоронная процессия. Потом на нашей рии[45] появились летящие гондолы Хранителей Гроба. Потом грохотали их смертоносные громы. Потом кто-то с кем-то дрался. И снова гремел гром смерти...

Ну да... Бурцев пощупал за пазухой «вальтер». Пистолет — на месте.

— В любое другое время я бы перепугалась не на шутку, но сегодня только радовалась этому шуму. А сейчас, когда все стихло, мне страшно. Опять. Боюсь, Бенвенутто вернется. И сын синьора Моро будет зол, как бешеная свинья. Наступает утро, и время серенад закончилось.

— Поэтому вы открыли нам дверь?

Она промолчала, опустив глаза. Ответа и не требовалось.

— Синьора, но мы ведь могли оказаться бандитами похлеще Бенвенутто. Или вы не поняли, что нас разыскивала городская стража?

— А мне уже все рав-но! — отчеканила она. — Синьоры, я вас умоляю только об одном: сделайте так, чтобы Бенвенутто забыл дорогу к этому дому.

— Но ваш муж? — Бурцев взглянул на синяки под подбородком Дездемоны, — Что скажет он? Как он поступит?

Глазки венецианки прищурились. Дездемона оскалилась, сделавшись похожей на дикую кошку:

— Со своим увальнем Джузеппе я как-нибудь справлюсь сама. А вот с Бенвенутто и его слугой, боюсь, не смогу.

— Ясно, — Бурцев принял решение. — Синьора, если Бенвенутто действительно пожалует сюда...

Стук в дверь возвестил, что «если» уже не уместно.

Стучали громко, по-хозяйски. О дерево били железом. Дверь ходила ходуном.

— Ну, дружище Габриэло, — Бурцев повернулся к Алексичу, — пришло время расплачиваться за гостеприимство.

Новгородец вразвалку направился к спальне Дездемоны.

— Э-э, ты куда это, Алексич?

— Так это... под кровать. За оружием.

— Погоди-погоди, — Бурцев остановил сотника. — На свиданья толпой не ходят. Там, за дверью, всего один молокосос. Ну, может быть, двое, если слуга-лодочник сопровождает господина. Давай-ка обойдемся без пролития крови. Все-таки парень принадлежит к знатному семейству, и смерть оболтуса может осложнить жизнь этой синьоре. От нас ведь что требуется? Просто вышвырнуть щенка и убедить его больше сюда не соваться.

— А как это сделать без крови-то и увечий? — искренне изумился новгородский богатырь.

— Да есть у меня одна мыслишка. — Бурцев повернулся к венецианке. — Синьора Дездемона, Бенвенутто знает немецкий?

— Да, конечно. В Венеции многие говорят по-немецки. Торговое подворье купцов из Германии — самое крупное в городе. А уж после появления здесь Хранителей Гроба и рыцарей ордена Святой Марии немецкий и вовсе становится вторым языком республики.

— Отлично. Идем, Алексич. А вы, дорогая синьора, ждите нас здесь и не высовывайтесь.

Первым делом Бурцев приоткрыл небольшое — с кулак — смотровое окошко в двери. Это можно было делать безбоязненно: в темноте неосвещенного дома разглядеть их с Гаврилой сейчас невозможно, зато окрашенная первыми рассветными лучами улочка просматривалась великолепно.

Как и предполагал Бурцев, на пороге стояли двое. Давешний молодой лютнист с музыкальным инструментом за спиной и коротким мечом в руке весь аж подергивался от нетерпения. Рукоятью своего оружия артист яростно долбился в запертую дверь. Слуга и — по совместительству — телохранитель нахального отпрыска семейства Моро стоял рядом. Парень тоже держал руку на эфесе меча — побольше и посолидней хозяйского.

Заметив, что смотровое окошко, наконец, открыли, Бенвенутто сунул клинок в ножны, прильнул к двери. Что-то зашептал по-итальянски — страстно и угрожающе одновременно. Ну, совсем, блин, распоясалась венецианская золотая молодежь!

Сейчас видны были лишь длинный нос молодого синьора, его черные усики и подвижные пухлые губы. Бурцев долго не раздумывал. Цапнул Бенвенутто за нос. Прихватил двумя пальцами. Сжал, словно клещами. Провернул носяру вместе с головой...

Моро-младший так и влип мордой в окошко. А от его вопля, казалось, содрогнулась вся улица. Перепуганный слуга засуетился возле господина, пытаясь оторвать того от двери-ловушки. Бенвенутто возопил пуще прежнего. Разъяренный, но совершенно беспомощный мажор тринадцатого столетия попробовал было просунуть в окошко клинок, но едва не оттяпал себе нос.

Послушав с полминуты совсем уж немузыкальный рев синьора с мечом и лютней, Бурцев отпустил страдальца. И сразу отпер засов.

— Дездемона! Порка троя![46]* — судя по тону, остатки романтического настроя, если они еще имелись, с Бенвенутто как рукой сняло.

Лютнист попрыгал немного у порога, потирая распухший нос. Затем, визжа и изрыгая проклятия, с разбега впечатался плечом в незапертую уже дверь. Преграда поддалась так легко и неожиданно, что бедолага не удержался на ногах. В дом Бенвенутто вкатывался кубарем, с грохотом опрокидывая все, что встречалось на пути.