– Я тебе нужен, значит, я пойду с тобой! Глупец, ты торгуешься со мной. Но я тебе не слуга, я не желаю вникать в твои дела. Однажды, когда ты что-нибудь сделаешь или скажешь не так, я выступлю против тебя. – Он подошел к лежащему брату и посмотрел на него сверху вниз. – Тебе не купить моей преданности, Роджер, потому что у тебя право первородства, и за это я ненавижу тебя.

Херефорд не посмотрел на него. Его лицо заблестело в сумраке шатра, возможно, это выступил пот, но Элизабет подумала, что он плачет. Вальтер не обращал на это внимания. Он наклонился к брату и положил руку на здоровое плечо.

– Но в одном ты справедлив. Ты сказал как-то, что мы с тобой одной плоти и одной крови. Когда просишь меня как брата, я ни в чем не могу тебе отказать.

Он выпрямился и направился к выходу, но тут же обернулся и закончил деловито:

– Давай договоримся так. Я пойду с тобой и буду служить тебе, сколько смогу. Ты пока подбирай себе помощника по душе. Когда найдешь такого, отпустишь меня совсем… или когда это станет мне совсем в тягость. Я тогда скажу тебе и уйду сам.

Солнце светило весь день, но для троих всадников большого отряда, ехавшего с полудня до самого позднего вечера, оно было невидимо за тучами мрачного настроения. Возглавлявший отряд Вальтер терзался сомнением, что напрасно так горячо взялся помогать брату. В середине отряда, где было наиболее безопасно, вместе ехали Херефорд и Элизабет; он был без доспехов, левая рука плотно прибинтована к телу, чтобы не тревожить тряской поврежденное плечо. На таком порядке настоял Вальтер, а Роджер пассивно и молча согласился. Он понимал свою бесполезность в авангарде или арьергарде, понимал, что представляет дополнительную обузу для отряда, вынужденного защищать его в случае нападения, но и без этого он все равно бы со всем согласился, потому что ему все стало безразлично. Он отрешенно молчал, погрузившись в невеселые думы, связанные с настроением брата и переживаниями из-за Элизабет. Жена не смела заговорить с ним; страха у нее не было, но при виде молчаливо страдающего мужа ее мучили угрызения совести. И она не спускала с него полных боли глаз. К сожалению, Херефорд на нее ни разу не взглянул, иначе, хорошо зная женщин, он сразу бы все понял, и тяжкий груз на душе стал бы вдвое легче.

Они еще не покинули враждебную землю, но испытывать долготерпение Роджера было опасно. Вальтер и Сторм решили остановиться на ночлег и разбили лагерь. Херефорд и тут не стал возражать, как он ни торопился; с одной стороны, он был сильно измучен, а с другой – на следующий день им предстояло разлучиться. Сторм должен был ехать с Элизабет на запад, в Херефорд, а они с Вальтером – на юг, в Девайзис. Себе Роджер не признавался, но возражать против ночевки в лагере он не стал еще и потому, что ночью, наедине, можно было бы как-то наладить свои отношения с женой. Когда посланные за провизией вернулись и они с Элизабет остались одни у костра, он продолжал сидеть молча, тупо уставившись на огонь. Тут Элизабет решилась заговорить и слабым голосом сказала:

– Роджер, поешь хоть немного.

Херефорд механически протянул к лежащему перед ним цыпленку руку, хотел разломить его и застонал от боли. Элизабет побледнела и потупилась. Это из-за нее мучился муж, и ей вспомнилось обо всем. Херефорд, конечно, так не думал. Для него травма связывалась с успешным поединком, и воспоминание о том, как он сломал ключицу, если и могло оказывать на него влияние, то только в направлении улучшения настроения. В другой обстановке и в другое время он очень бы гордился этим.

– Дай я сделаю.

Элизабет разломила цыпленка на четыре части и протянула мужу, который первый раз за весь день посмотрел на нее без заслоняющего глаза гнева. Ее облик напугал его: за своими заботами он как-то упустил из виду, чего стоила Элизабет эта нескончаемая неделя переживаний из-за бедствия, причиной которого она оказалась. Он медленно взял кусок цыпленка, придумывая, как начать разговор.

– Тебе самой тоже надо поесть. Завтра предстоит долго ехать.

От его мягкого голоса в глазах у нее встали слезы, она их опустила и сказала тихо:

– Я не голодна.

– Я тоже, но это не причина морить себя голодом.

– Тебе плохо? У тебя жар?

Теперь Элизабет занимали вещи серьезные, а собственные переживания уже не смущали. Она протянула к лицу мужа руки, убрала волосы, пощупала лоб и, не удовлетворившись этим, подошла ближе, тронула лоб губами. – Нет, – вздохнула она, одновременно с облегчением и сожалея. С лихорадкой она, возможно, могла бы отвезти его домой, в Херефордский замок.

Муж с удовольствием допустил эту ласку и сладостно закрыл глаза.

– Я очень устал, Элизабет. Устал и печалюсь.

Сказал некстати; это обоим напомнило об их ссоре. Херефорд нахмурился, Элизабет отодвинулась. Он стал Молча есть, с трудом проглатывая и незаметно поглядывая на жену. Может, и следовало бы оставаться на нее сердитым, но Элизабет была так близко, ее печально опущенная головка так прелестна, что никакого гнева он не чувствовал, а лишь одну печаль, в которой хотелось утешать и получать утешение. Он не простил ей того, что она натворила, и, наверное, никогда не простит, но в распре с ней жить не мог и с каждой минутой все больше укреплялся в мнении, что без нее он вообще не мыслит свое существование, как бы на нее ни злился.

– Хотелось бы знать… – начал он, но она сразу перебила его:

– Пожалуйста, Роджер, не надо меня спрашивать. Я виновата, один Бог видит и знает, как я перед тобой виновата. Ты можешь меня избить, можешь посадить под замок. Ни жаловаться, ни оправдываться я не стану, я все это заслужила.

Тут Элизабет начала рыдать так, как еще никогда не рыдала. Она вообще плакала редко, делать это не умела, и сейчас рыдания просто разрывали ее на части. Измученной душе Херефорда видеть это было тоже невыносимо. Женские слезы вообще сильно на него действовали, и он легко уступал даже легким всхлипываниям матери или сестры. Остановить отчаянный плач Элизабет он был готов чем угодно. Он отбросил недоеденного цыпленка и притянул ее к себе.

– Я ничего не собираюсь спрашивать. Не плачь, Элизабет, Сама расскажешь, когда сочтешь нужным, или все оставь при себе. Прошу, не плачь только.

Рыдание прервалось, животный стон вырвался у нес из груди. Элизабет выскользнула из рук мужа и упала перед ним, обхватив его колени.

– Бей меня, Роджер, накажи. Не надо со мной ласково, мне этого не вынести!

Она пала пред ним на колени не в покаянии, она не хотела смягчить сердце мужа, в этой позе ей было легче перенести сдавившую грудь удушающую боль.

– Я виновата, – стонала она, – как я виновата! Что же я наделала, сколько беды тебе принесла! Погибли твои рыцари, рухнули планы… Из-за меня все пошло насмарку! Но я не хотела этого! Пресвятая Дева Мария знает, я не желала тебе зла, Роджер! Если ты не поверишь, я не смогу жить!

Он поднял ее и усадил рядом.

– Я верю тебе. Перестань, Элизабет, успокойся. Даже когда был готов убить тебя, не думал, что ты сделала это со зла. – Он поцеловал ее, прижав к здоровому плечу. – Да и все это закончилось не так страшно, – начал было он, успокаивая, но вспомнился мертвый Алан, и слова застряли у него в горле. Он мог целовать ее и любить, но ни забыть, ни простить не мог. Элизабет почувствовала его настроение и заплакала опять. Херефорд принялся снова ее утешать, и видение стало уходить. Ослабев, она припала к нему, не переставая дрожать, он стал ее молча гладить, а потом задумчиво заговорил:

– По крайней мерс я пришел к пониманию… или скорее к договоренности с братом. Понять его я, наверное, не смогу. Но хорошее что-то в нем есть, и это меня согревает. И с этим де Кальдо у меня вышло неплохо. – Элизабет вздрогнула, и Херефорд ее поцеловал. – Ну-ну, перестань, ты ведь понимаешь толк в турнирах. Я доволен, как у меня получилось, ведь он много тяжелее меня, – Херефорд улыбнулся печально, – и лучше орудует копьем. Но все равно у меня получилось. – Он рассмеялся, ему в голову пришла совершенно посторонняя мысль. – Это послужит мне уроком, надо будет потренироваться. Ведь слух пройдет об этом, и многие, наверное, захотят встретиться с человеком, который выдержал три съезда с де Кальдо и победил!