– Да я был уверен, что ты в Честере. – В его голосе тоже звучали нотки обиды. – Раз ты была «дома» со своим отцом, которого так любишь, и в местах, где тебе всегда хорошо, как ты мне много раз говорила, я считал, тебя оттуда выманить обратно в Херефорд будет нелегко.

– Мой дом теперь здесь, а потом…

– А потом?

Она говорила так тихо, что он должен был напрягать свой слух.

– Я тебя тоже люблю.

Головка ее повисла. Херефорд приподнял ее за подбородок.

– Это самые чудные слова, Элиза, каких я от тебя никогда не слышал. Что же ты поникла, вроде смущаешься этого?

Она не отвечала и не смотрела на него, а когда он привлек ее к себе, голова ее была снова опущена так, что виден был один белый пробор в ее пышных волосах.

– Что бы я ни говорил тебе в сердцах, ты настоящая женщина. Ответь, почему ты это сказала сейчас?

– Неужели я не могу тебе сказать такого, чтобы ты был поласковей со мной… даже когда я заслуживаю хоть немного ласки? Ты плохо думаешь обо мне, наверное, считаешь совсем бесчувственной.

– Про тебя я ничего не думаю и не считаю, я о тебе вообще не умею мыслить, ты как-то умудряешься вести себя так, что у меня к тебе одна страсть, и я не могу думать, а только чувствую. – Он снова улегся, увлекая ее, отчасти потому что устал, а отчасти желая заняться ее изучением. – Хочу задать тебе вопрос, на который, знаю, ты не пожелаешь ответить. Можешь не отвечать, хотя мне очень хочется знать. Почему ты холодна со мной телом? Нет, не так, это не холодность, потому что я знаю, ты хочешь меня. Ты не холодна… Ты не позволяешь мне дать тебе удовольствие. Почему ты отказываешь мне и себе тоже в этом полном удовольствии? Это не входит в твою любовь?

– А для тебя что в нее входит? – Элизабет отстранилась, чтобы видеть лицо Роджера. – Какая тебе от меня радость, кроме этого и рождения твоего наследника? В твоем доме я не нужна, тут хозяйничает твоя мать. В делах тебе женщина тоже не нужна, ты сам силен и в поддержке не нуждаешься…

– Даже если все так, как ты говоришь, почему ты мне отказываешь в одной-единственной вещи, которую я прошу?

Последовало долгое молчание, во время, которого Элизабет жалобно заползла под руку мужа. Он обнял ее, но не прижал к себе и не стал ласкать. Свечи начали заплывать, сначала одна погасла, потом вторая, к аромату весенней ночи примешался запах горячего воска, а Элизабет, прижавшись к мужу, еще ощутила острый запах здорового мужского тела.

– Я не могу, – ответила она подавленно. – Если бы я могла, ты бы все получил. Ты прав, сначала мне не хотелось отдать тебе всю власть надо мной, но той ночью… когда мы вернулись из Ноттингема, я пыталась. Я действительно пыталась. У меня не получается.

Херефорд глубоко выдохнул. Элизабет поняла, что он даже не дышал, вслушиваясь в каждое ее слово.

– Это… это неподходящее время было, Элиза. – Его голос дрогнул, он поднял руку и погладил ее по голове. На лице появилось выражение удовлетворения. – Расплети свои косы, любовь моя, и постарайся уснуть. Я больше не буду тебя мучить.

Солнечный луч медленно двигался по застланному тростником каменному полу, в его свете пылинки сухой травы мелькали крохотными звездочками. Херефорд сквозь тяжелые веки следил за полетом этих звездочек в легком дуновении, проникающем сквозь открытое окно-бойницу. Сегодня он начинает сбор своих вассалов, которых пока держал в резерве, но предупредил быть готовыми к походу на север. Присутствие Генриха было помехой: Херефорда совсем не устраивала прямая встреча его вассалов с будущим королем. Он вовсе не боялся, что вассалы останутся приверженцами Генриха, если он вдруг бросит своего сюзерена. Херефорд знал натуру их и Генриха: одни мечтают получить право на владение землей прямо от короля, а тот, конечно же, с готовностью откликнется на эти пожелания. Херефорду вовсе не улыбалась тяжба с вассалами и Генрихом насчет того, кто для кого будет считаться повелителем.

Для сборов надо было два или три дня, но как избавиться от Генриха и при этом не вызвать его подозрений? Долгие бессонные ночные часы ломал он голову, но так ничего и не придумал. Наблюдая за полетом пылинок в луче солнца, он увидел, что оставил раскрытым полог постели и теперь солнечный луч скользнул на лицо Элизабет и разбудил ее. Первым ее чувством было ощущение утраты: заснула она на руке Роджера, а теперь в постели было пусто. Еще в полусне она вскочила.

– Ушел! Ушел молча, не попрощавшись! – Так вскрикивает не взрослая женщина, а потерявшийся ребенок. Тронутый Херефорд поспешил ее утешить:

– Что ты, Элизабет, я здесь!

Она вцепилась в него как маленькая, сразу проснулась и отпрянула, смущенно улыбаясь. Улыбка ее тут же сошла, когда она увидела синяки под глазами мужа.

– Роджер, ты совсем не спал?

– Поспал немного.

– А я думала…

– Ты ни при чем, Элизабет. – Он снова притянул ее к себе. Она молчала. Положение теперь ее было таково, что спрашивать ни о чем она больше уже не могла. У Херефорда имелись сомнения другого порядка. При всех обстоятельствах он доверял ей полностью и не видел, чтобы она чем-то могла ущемить его власть как мужа. Он только не решался поделиться с ней своими заботами, не понимая, что они ее не угнетают, как угнетают его, а, наоборот, стимулируют.

– Мне пора идти вниз. Уже давно надо было. Генрих небось гадает, куда я подевался.

– Погоди, я оденусь и пойду с тобой. Ты скажи, что из-за меня задержался.

– Что ты, как можно? Стыдись! – Он улыбнулся и погладил ее по голове. Волосы жены были удивительные – шелковистые, мягкие, пушистые. Херефорд склонился над ней и зарылся лицом в этот душистый пух с ароматом ее тепла, сна и тела.

– Пусть он думает, что ты готовишь на него заговор.

– Вздор говоришь, Элизабет, – отрезал Херефорд вставая. – Я повстанец и вожак его волчьей стаи и пока еще не взбесился!

Элизабет сразу одернула себя. Теплота мужа сейчас ей была дороже всего, и сердить его она не хотела, но его благополучие для нее было еще дороже.

– Ты сам говоришь вздор. – Ей тут же захотелось откусить себе язык: нельзя начинать с этого. Она поднялась, подошла к нему, взяла его руки, приложила к груди. – Только добра я тебе желаю! У меня нет неприязни к твоему повелителю, но он окружен людьми недостойными. Ты сам говорил, что он не верит даже самому себе.

– О да, временами он подозревает всех и вся. Тут ты права, – добавил он сокрушенно и вздохнул: – Как мне хотелось бы избавиться от него на день-другой!

– Бога ради, Роджер, не обмолвись ему. – И чуть не добавила: «Позволь мне заняться Генрихом», но спохватилась. Генрих – не отец. Она решила заняться этим на свой страх и риск.

По своему опыту общения с королевой Мод, по натуре еще более подозрительной и коварной, если не сказать больше, Элизабет придумала план, который сработал очень хорошо. Она нашла Генриха обеспокоенным, ему было скучно и не терпелось чем-нибудь заняться; она тут же уселась его развлекать, не обращая внимания на хмурые взгляды Роджера. Начала рассказывать Генриху, как обещала, что знала о Мод, сразу оговорившись, что может описать те черты королевы, которые были видны в женском обществе.

– Кто ее действительно знает и кто не раз сталкивался с ней в спорах, притом выходил из них цел и невредим, а таких, прямо скажем, не много, – это герцог Гонтский, бывший лорд Сторм.

– Знаю его. Мне надо было поговорить с ним, но он не приехал, как обещал, – мрачно сказал Генрих.

– Но не потому, что он непослушен. Вы знаете, у него умер отец, и он должен принять подданство своих вассалов. Откладывать это никак нельзя, милорд, даже на неделю. Вы не знаете уэльсцев. Я всю жизнь прожила возле них. Это дикий, страшный народ. Их легче покорить, чем удержать в повиновении. Гонт не станет вашим придворным; от него вам не дождаться ни денег, ни людей, но до конца дней своих он будет служить вам верой и правдой; такие, как он, ограждают Англию от нашествия уэльсцев.