В крепости на скале включили прожектора. Зубчатые стены башни сделались прозрачно-голубыми, словно осветились изнутри, и поплыли, поплыли на фоне совсем уже темного неба. Крепость стала похожей на призрачный корабль, поднятый на гребень вздыбившейся и внезапно застывшей гигантской черной волны.

— Пора спать, дочка! — я опустил жалюзи. — Чувствую, фрау Маргарет поддаст нам завтра жару!

— Спокойной ночи, отец!

Инга встала, подошла ко мне и неожиданно, ни с того ни с сего крепко обняла.

— Ну, ну, ну! Что это вдруг?

Было чему удивиться. Инга не часто баловала меня проявлением своих дочерних чувств.

Он все падал и падал, пушистый, мягкий, неслышный и невесомый. И запах… Кто это выдумал, что снег не пахнет? У него очень тонкий, но совершенно отчетливый запах чистого, свежевыстиранного белья. Или, наоборот, свежее белье пахнет снегом?..

Такой совсем по-зимнему густой снег был в сентябре необычен даже для этого сибирского города, в котором я после ранения и демобилизации из армии работал вот уже почти год. Ему удивлялись не только новички вроде меня, но и старожилы, озабоченно хмурясь и покачивая головой: люди еще не забыли неприятностей прошлой зимы с ее лютыми морозами и сугробами под самые крыши. Неужели снова такая напасть?

У нас в Латвии говорят: ранний снег к неожиданностям. И в самом деле, когда я пришел в горотдел милиции, где с недавних пор состоял в должности старшего следователя, дежурный подал мне клочок бумаги с аккуратно выведенными четырьмя цифрами.

— Просили позвонить, как только явитесь.

У себя в кабинете я попросил у телефонистки номер.

— Вас слушают, — с неторопливой степенностью ответил молодой голос.

— Это Ванаг, — сказал я. — Если ты опять надумал разыгрывать, то для экономии времени предупреждаю заранее: я тебя узнал.

— Да нет же! Ты очень нужен. Бросай все и сразу же беги сюда.

— Галопом? Или лучше рысью?

— Нет, в самом деле! Очень срочное дело!

— Намекни.

— По телефону никак, приходи скорей.

Но я все еще не мог отвязаться от мысли о розыгрыше. Виктор Клепиков, мой добрый приятель, не раз и не два подцеплял меня на совершенно пустой крючок.

— А почему телефон не твой? — спросил я все с той же недоверчивостью.

— Сижу в кабинете у начальника… Ну хочешь, я к тебе приду? Только все равно нам потом придется возвращаться сюда.

Вообще-то следовало бы его прогонять туда и обратно — в отместку за прошлое. Но у Виктора — это я знал — опять разнылась раненая нога.

— Ладно! Жди!

Управление государственной безопасности находилось в нескольких кварталах от нас. Снег теперь валил крупными хлопьями, мягко оседал под сапогами. На совсем еще зеленых деревьях наросли высокие белые папахи.

Меня ждали. Тощий старший лейтенант с красными от недосыпания глазами сразу же провел меня на второй этаж в кабинет начальника.

Виктор Клепиков, болезненно морщась, расхаживал по просторной комнате с поскрипывающим, пятнистым, давно не натиравшимся паркетным полом.

— Явился — не запылился! Тут каждая минута на счету… — Он подошел к столу, снял трубку. — Дайте тридцать два — двадцать четыре… Аэропорт? Это Клепиков. Задержите самолет еще на час… Нет-нет, ни на минуту больше. Это с гарантией! — Он положил трубку и повернулся ко мне: — Ясно?

— Ну разумеется! — Я пожал плечами. — Ты все так хорошо объяснил. Только круглый дурак не поймет.

Он рассмеялся, но тут же стал серьезным.

— Тогда слушай внимательно. Времени в обрез. Тебя срочно вызывает Глеб Максимович. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль ты должен быть у него в Москве. Если успеешь раньше — еще лучше. Тверской бульвар, двадцать шесть, квартира двенадцать.

Виктор умолк. Я тоже молчал, ожидая разъяснений. Но их не последовало.

— Ну? — поторопил я.

— Все. Во всяком случае, я сам тоже больше ничего не знаю. Да, вот еще что: приказано явиться в гражданском. У тебя есть гражданское?

— Что за вопрос! Переодеться?

— Сделай одолжение.

Это было проще простого. Я отстегнул погоны, отшпилил милицейскую кокарду от фуражки.

— Вот и все!

— Типичный штафирка! — Виктор окинул меня презрительным взглядом.

— Заляпай немного сапоги. В гражданке никто так не драит.

— Это дело вкуса.

— И все-таки прошу тебя.

— Ну хорошо, — уступил я. — На улице. В порядке личного одолжения.

— Тогда поехали… Да, еще командировка! — Он взял со стола продолговатый листок, протянул мне.

Я с удивлением, прочитал, что являюсь заместителем по снабжению директора гвоздильного завода.

— Можно было выбрать заводик посолиднее…

— Выбирал Глеб Максимович. Прилетишь в Москву, предъявишь ему претензии. — Виктор посмотрел на часы, заторопился: — Скорей! Опаздываем!

Александр Дмитриевич, сверхмолчаливый шофер начальника управления, мчал нас на «эмке» с невероятной скоростью. Мы оба тоже молчали. Может быть, Виктор и ожидал от меня расспросов. Но я спрашивать не стал. Все, что нужно было, он уже сказал. А строить догадки на пустом месте не в моем характере.

На аэродроме, в вагоне, снятом с колес и поставленном на вечную оседлость у столба с облепленными снегом проводами, Виктор пошушукался с пожилым майором в мятых полевых погонах с летными эмблемами, и тот повел нас к «Дугласу», стоявшему на самом краю белого заснеженного поля.

— Трудный будет взлет. — Майор покусывал губы. — Ну да ничего. Поле еще раскиснуть не успело, осилим, думаю.

«Дуглас» был старым и дребезжал под порывами ледяного ветра как консервная банка. Бывшая зеленая краска лоскутьями отставала от металла. Казалось просто невероятным, что такая посудина может не только передвигаться, но еще и летать.

Виктор Клепиков пожал мне на прощанье руку:

— Поклон столице!

Я поднялся по лестничке. Майор затащил ее вовнутрь и задраил люк.

— Устраивайтесь. — И пошел к себе, в кабину. Дверь за ним захлопнулась с визгом.

Внутри все было набито мешками с почтой, посылками, автомобильными покрышками, всякой дребеденью. У одной из стен стояла неизвестно как попавшая сюда садовая скамья с ломаной спинкой. Она качалась, все норовя упасть. Сидеть на ней было не слишком-то удобно.

Самолет весь трясся, скрипел и стонал. Ему явно не хотелось взлетать, он сопротивлялся изо всех своих я уж и не знаю скольких лошадиных сил. Но все равно каким-то чудом поднялся в воздух.

На высоте визг и дребезжание вдруг прекратились. «Дуглас», словно понятливое вьючное животное, сообразил, что раз уж его подняли, то теперь ничего не поделаешь, все равно придется лететь, и повел себя сравнительно спокойно, лишь изредка проваливаясь в воздушные ямы. Я как мог балансировал на своей садовой скамейке. Проще, конечно, было бы усесться прямо на пол. Но самолюбие не позволяло.

Из кабины экипажа вышел пилот. Не майор, другой, помоложе, в кожаной куртке. Кивнул мне, сел прямо на мешки с почтой.

— Давай сюда! — прокричал, похлопав по пыльному мешку. — Тут все-таки помягче.

— А не помнется?

Он рассмеялся:

— Что помнется? Рукавицы? Валенки? Свитера? Тут одни подарки фронту.

Уселись рядышком. Действительно, на мешках было куда удобнее — чего я мучился на этом инвалиде из парка культуры и отдыха? Летчик закурил, оглядел меня внимательно. Увидел искалеченные пальцы на правой руке.

— Что, отлетался, друг?

Я поспешно завел руку за спину.

— Так случилось.

— Вот и у меня так случилось. — Он тяжело вздохнул: — На сегодняшний день имеем первый полет после госпиталя. Первый — он же и последний. В голове туман, зрение ни в какие ворота. Спишут, к чертям собачьим! — Летчик сделал несколько глубоких затяжек, поплевал на окурок. — Куда податься, ума не приложу. Я ведь всю жизнь в авиации. Вот ты, например, кто?

— На заводе. По линии снабжения, — ответил я, вспомнив про командировку.