Я осторожно постучал в дверь. Звяканье тотчас же прекратилось.
Переждал несколько секунд и надавил рукоятку. Дверь не подалась.
Я нагнулся и шепнул в замочную скважину:
— Скорее! Он идет!
Ни звука. Неужели я ошибся? А звяканье?
И вдруг дверь распахнулась.
Бой!
В руках у него была тряпка, швабра на длинной рукояти — видимо, ею он и припирал дверь; вот почему я не услышал, как поворачивался ключ в замке.
— Что вы здесь делаете?
— Ах, господин профессор? — Он удивительно быстро пришел в себя.
— Я думал, вас долго не будет.
— И это дает вам основание вламываться в мой номер? — Я оттиснул его в комнату и закрыл дверь. — Ну, может быть, соизволите объяснить?
— Распорядитель послал меня произвести уборку, — как бы в подтверждение своих слов он слегка пристукнул шваброй о пол. — Суббота, знаете, горничные выходные…
— Тут все было убрано.
— Пыль… — Он провел пальцем по цветочной вазе.
Возле телефонного аппарата на столике лежала отвертка. Когда мы с Ингой уходили, ее здесь не было.
— И это тоже для пыли?
— Что вы!
— Ваш инструмент?
— Впервые вижу. Наверное, монтеры забыли. В номере, кажется, барахлил телефон.
Все было предельно ясно.
— Можете идти. Ключ оставьте.
Он пошел к двери, поклонился:
— Желаю здоровья, господин профессор!
В его голосе звучала признательность. Я мог бы поднять шум, и у него были бы неприятности.
Впрочем, распорядитель наверняка подтвердил бы: да, он послал боя прибрать в комнате.
И все-таки я поступил правильно. Уж слишком нагло они лезли в глаза. Было бы подозрительно, если бы я делал вид, что ничего не замечаю.
А дальше?.. Дальше? Завтра же в Вену — и в наше посольство. Больше ждать нельзя. Дело заходит слишком далеко.
И все-таки непонятно… Я в задумчивости вертел в руках отвертку.
Раздался телефонный звонок. Я невольно вздрогнул.
— Да?
— Это портье, — послышался мелодичный голосок Оливии. — Извините, господин профессор, бой сказал, вы уже изволили вернуться в номер. Вас тут спрашивают.
— Кто?
— Господин Иозеф Тракл, ваш старый знакомый. Тракл? Мой старый знакомый?.. Эту фамилию я слышал впервые в жизни.
— Хорошо. Сейчас спущусь.
Внизу, рядом с холлом, находилась просторная гостиная с уютно выгороженными уголками, специально предназначенная для встреч постояльцев отеля с их гостями: далеко не каждому улыбалась перспектива тащить посетителей к себе в номер.
Навстречу мне поднялся рослый черноволосый человек. Крупные черты лица, нос с горбинкой, выступающий длинный подбородок, плотно сжатый тонкогубый рот. Нет, он мне совершенно незнаком!
Но вот он улыбнулся. От глаз, смягчая жесткость черт, побежали добродушные лучики — и сразу же возникло ощущение, что видел я его где-то, видел!
Но где? Когда?
И его или только похожего?
— Очень рад вас приветствовать! — Он с силой физически крепкого человека тряхнул мою руку. — А вы очень мало изменились. Ну поплотнели, само собой. Ну седина на висках. А так… Я вас сразу узнал.
— Вы знали меня прежде?
Он все еще держал мою руку в своей. Я ощущал жесткую, как наждак, ладонь.
— Выходит, я изменился больше вашего… Что ж, придется представиться. Иозеф Тракл, — он склонил голову. — Владелец авторемонтной мастерской на Дефреггерштрассе «Иозеф Тракл и сын». Правда, сыну еще только тринадцать, но в автомобильных моторах он разбирается куда лучше, чем в своих задачках по алгебре… Помните, однажды вам подбросили на целый день голенастого взъерошенного юнца? Вы еще кормили его русской едой. Что-то вроде пирожного, но только с мясной начинкой вместо сладкого крема.
— Пирожки?! — поразился я. — Ваш сын ел у меня пирожки?
— Почему сын?! Я! Я сам ел у вас эти… как они называются… с мясом! Ел, вставал, кланялся, щелкал ботинками и опять ел. Дома меня учили, что воспитанные мальчики благодарят, обязательно вставая и прищелкивая каблуками. И было мне тогда, сколько сыну сейчас, — ровно тринадцать.
Теперь я вспомнил. Макси, моя единственная подчиненная в отделе писем нашей редакции в Вене, привела однажды с собой своего брата — длинноногого жеребеночка с напуганными черными с поволокой глазами. Привела, а сама убежала по делам до позднего вечера. У Макси всегда было дел сверх головы — и редакционных, и партийных, и всякого рода других общественных, и личных. Маленькая, юркая, стремительная, она представляла собой настоящий сгусток энергии. В редакции шутили, что прилагательное «энергичный» имеет не три, а целых четыре ступени сравнения: энергичный, более энергичный, наинергичнейший и… Макси.
— Постойте, постойте…
— Вспомнили! Ну, наконец-то! — Он на радостях опять стал трясти мою руку. — Максимилиана, конечно же! Моя дорогая сестричка Максимилиана! Я тогда впервые в жизни спустился с гор, впервые в жизни попал в Вену и впервые в жизни увидел советского человека.
— Но ведь ваша фамилия, кажется, Тракл. А Макси…
— Все верно! Она Зонненвенд — по матери… Нет, как все-таки здорово! — Он прихлопнул себя по колену. — А я еще, когда прибежал нарочный из магистрата, решил отказаться. Ничего себе, думаю! Господин бургомистр и все прочие штатные городские начальники будут бултыхаться в бассейнах у себя по виллам, а я за них разных гостей развлекай! А потом сказали кто — так у меня глаза на лоб! Неужели он, неужели, думаю, он!.. Ах да! — спохватился Тракл и взял сверток, лежавший перед ним на столе. — Это вам от господина бургомистра. О нашем городе книга, с цветными фотографиями. Ничего себе вещичка, я тут полистал. Неплохая память. А это вашей барышне от него личный подарок — флакон духов. Видите, какой он любезный, наш бургомистр! А барышня сюда спустится? Может, мне полагается ей самой вручить — я ведь в этих встречальных церемониях не очень-то силен.
— Она скоро должна подойти. Гуляет где-то тут рядом с гостиницей.
Мы посидели, поговорили о прошлом. Я спросил, где сейчас Максимилиана.
— В ГДР она переехала, здесь не ужилась. Вы же ее знаете. До всех ей дело, за всех вступается, за всех лезет в драку. Ну, а у нас это не любят. Одна у нее неприятность, другая, третья. С работой осложнения. Вот она и выехала… Правду сказать, и мне иной раз охота все бросить — и к ней с семьей. Но потом говорю себе: держись, Иозеф! Что будет, если все коммунисты отсюда разъедутся?
— Так, значит, вы тоже коммунист?
— А как же! Член муниципалитета от коммунистической партии. Вот бургомистр меня и призвал под ружье: мол, твой приезжает, ты и встречай. Нет, конечно, ничего такого он не говорил, но ведь иной раз и без слов бывает понятно…
Тракл с беспокойством посмотрел в окно. Розовый отблеск на горных вершинах над городом поалел, голубые тени в ущельях сгустились до черноты.
— А барышня скоро?.. Я на машине, хотел вам кое-что показать. А то побудете в Инсбруке и ничего не увидите.
— Успеем еще.
— Как сказать! У нас тут, в горах, быстро темнеет. Светло, светло — и раз! Будто штору задернули.
— Так мы ведь еще завтра будем. Приедет из Вены Вальтер Редлих, мой давний товарищ. Он тоже тиролец. Здесь родился, здесь рос. Все тут знает.
— Вальтер Редлих?
Как все-таки улыбка преображала его лицо! Вот сейчас она исчезла, и все стало крупным, массивным, грубым. И нос, и скулы, и подбородок. Макси тоже красотой не блистала. Но у нее очертания лица были мягче, женственнее.
— Вы его знаете?
— Ну кто же в Австрии не знает историка Вальтера Редлиха!
Слова вроде бы и лестные, но вот интонация… Неопределенная какая-то, непонятная. Осуждает его, что ли?
Нас сковало вдруг неловкое молчание.
— Знаете, — начал он первый, шевельнув скулами, — вы ведь его, наверное, по тем временам еще помните. Молодой был тогда, боевой, что и говорить!
— А теперь?
— Теперь про него этого уже не скажешь.
— Наверное, потому, что ушел в науку.
— Э, нет, товарищ Ванаг! — Тракл, не соглашаясь, прихлопнул своей широкой ладонью по краю стола, и тот, скрипнув, качнулся. — Я так понимаю: настоящий человек — это тот, который никогда не уходит в кусты. Видит перед собой врага — и на него! Конечно, у каждого оружие свое. Один разит врага кулаком, другой, если до того дошло, и штыком, третий — пером. Но разит! А щекотать пятки — это не разить. Это врагу даже приятно: кому не приятно, когда ему пятки щекочут? И не дело это для настоящего человека — пятки щекотать. Не дело! Я так понимаю. Если, конечно, человек чего-нибудь да стоит.
