Но дело не сводилось только к финансированию революционных партий и предоставлению политического убежища революционерам, начиная от К.Маркса до Л.Д.Троцкого, поскольку, как возразил король Афганистана при установлении дипломатических отношений с СССР кому-то из своих придворных, опасавшихся экспорта революции из СССР: «Революция — не юрта: где хочешь — не поставишь», — т.е. в самой стране должны быть созданы предпосылки к революции[334]. А для этого в ней необходимо нагнетать революционную ситуацию: стимулировать недееспособность режима в решении социальных проблем — с одной стороны, и с ругой стороны — культивировать недовольство масс властью. Кроме того нужна идея, которая бы олицетворяла собой «светлое послереволюционное будущее», партия профессиональных функционеров идеи и просвещённая массовка, готовая поддержать функционеров в ходе разрешения революционной ситуации. Решение этих задач возлагается на масонскую периферию в среде политиков, журналистов и университетской профессуры и на им сочувствующих не посвященных ни во что профанов-свободолюбцев той страны, которой предстоит стать жертвой революции.

В Российской империи происходило именно это. Программно-адаптивный модуль Российской империи с начала воцарения Николая II был подчинён заправилам «Великобратании» как во внешней политике, так и во внутренней[335], вследствие чего социальные проблемы обострялись политикой самого же режима (один из примеров тому был приведён выше в сноске о позиции С.Ю.Витте в «рабочем вопросе» в 1996 — 1897 гг.). В таких условиях марксизм распространялся:

«Увлечение марксизмом было в то время повальною болезнью русской интеллигенции, развившейся ещё в90‑х годах. Профессура, пресса, молодёжь, — все поклонялись одному богу — Марксу. Марксизм с его социал-демократией считался тем, что избавит не только Россию, но и весь мир от всех зол и несправедливостей и принесёт царство правды, мира, счастья и довольства. Марксом зачитывались все, хотя и не все понимали его. Студенческие комнатки и углы украшались портретами великого учителя, а также Энгельса, Бебеля и Либкнехта.

Само правительство ещё так недавно покровительствовало марксизму, давая субсидии через своего сотрудника на издание марксистского журнала. Оно видело в нём противовес страшному террором народовольчеству. Грамотные люди, читая о диктатуре пролетариата Маркса, не видели в ней террора и упускали из виду, что диктатура невозможна без террора, что террор целого класса неизмеримо ужаснее террора группы бомбистов. Читатели не понимали или не хотели понять того, что значилось чёрным по белому.

А легальный марксизм питал идейно подпольную работу “Бунда”[336] и “Российской” партии и очень облегчал им их задачу пропаганды, и стало быть, содействовал их успеху.

Непонимание нарождающегося врага во всём его значении со стороны центрального правительства не могло не отразиться и на местах» (А.Спиридович, “Записки жандарма”, Москва, «Пролетарий», 1930 г., репринтное воспроизведение 1991 г., стр. 67, 68).

Как можно понять из свидетельства А.Спиридовича:

·    марксизм ответил эмоциональному неприятию российской действительности как наиболее просвещённой частью общества, так и изрядной долей простонародья (которая что-то слышала про марксизм),

·    но мало кто его знал достаточно полно,

·    а его алгоритмику обмана общества и введения его в заблуждение, если судить по литературе тех лет, — вообще никто не понимал[337];

·    причём, как будет показано далее, упрёк в непонимании марксизма относится не только к эмоционально увлечённой массовке марксистских партий, но и к их вождям — марксистам-профессионалам, “продолжателям дела” основоположников «научного коммунизма»[338];

·    как следствие непонимания (жизни и предназначения марксизма) — никто и не думал о выработке альтернативной марксизму концепции развития страны и человечества, вследствие чего следов наличия альтернативы в литературе и в мемуарах тех лет — не сыскать[339].

В итоге в 1917 г. марксистский проект вследствие недееспособности царского режима и либерально-буржуазного режима Временного правительства[340] в результате победы государственного переворота 7 ноября (впоследствии ставшего действительно Великой октябрьской социалистической революцией) вошёл в стадию практического воплощения в политику.

Вопрос о «мировой социалистической революции» отпал практически сразу же вследствие того, что В.И.Ленин, не доверившись масонской периферии в своём окружении[341], пошёл на заключение брестского мира с Германией, в результате чего революционная ситуация в Европе не достигла необходимого для победы накала и революции в Германии и в Венгрии (на территории Австро-Венгрии) оказались пустоцветами[342].

Но отказываться от проведения социалистического эксперимента в масштабах России как этапа в решении проблемы общего кризиса капитализма заправилы глобальной политики не собирались. Руководство этим делом было доверено товарищу Сталину.

Итоги гражданской войны и интервенции стран Антанты на территорию Российской империи (т.е. в начале 1920‑х гг.) показали искренним либерал-буржуинам в Великобритании и в США[343], что марксизм — это серьёзно, что он направлен против них, и имв прошлом только дали временно попользоваться марксизмом как инструментом в деле ниспровержения геополитических конкурентов — Российской и Германской империй, — решая при этом задачи более высокого порядка значимости в глобальной политике, в которые массовку и “элиту” либерал-буржуев не посвятили. Поняв, что марксизм против них, для защиты буржуазного либерализма от марксизма либерал-буржуины вырастили гитлеризм. Это было позволено им сделать по двум причинам:

·    еврейство в Европе с конца XIX века стало активно ассимилироваться в национальных обществах, переставая быть системной компонентой библейского проекта, — надо было сплоить евреев в борьбе с «антисемитизмом» и вернуть их в русло библейского проекта;

·    надо было провести «профилактирование» (о чём уже было сказано ранее мимоходом) интереса к действительной роли еврейской диаспоры в истории, который тоже начал проявляться в национальных обществах с начала ХХ века.

·    Кроме того, запрограммированный принципами его построения разгром гитлеризма[344] должен был показать 1) несостоятельность буржуазного либерализма и нацизма (как его орудия) и 2) полную дееспособность коммунизма как альтернативы капитализму.

И в общем-то до завершения второй мировой войны со стороны заправил глобальной политики претензий к сталинскому СССР не было. Соответственно СССР и его опыт социалистического строительства не только пиарили по всему миру, но и оказывали реальную экономическую и научно-техническую помощь в индустриализации страны и соответственно — в построении социализма и коммунизма[345]. Как итог пиара, в котором приняли многие тогдашние выдающиеся деятели культуры разных стран, — СССР и, соответственно, идеалы коммунизма, неразрывно связанные с марксизмом, до 1956 г., пока Н.С.Хрущёв не выступил на ХХ съезде КПСС с “разоблачением” «культа личности» Сталина, были популярны по всему миру:

«В умении оправдывать свои деяния и добиваться их одобрения Сталин равным образом преуспел и за пределами страны. В течение долгого времени многие западные комментаторы были более склонны — лишь отчасти отличаясь друг от друга в терминологии — хвалить его за индустриализацию России[346], нежели осуждать за террор. Таким образом сталинская эпоха в значительной степени интерпретировалась как эпоха великих социальных перемен, стремительной динамики, перехода от сельскохозяйственной экономики к индустриальной. И в некотором смысле это верно» (З.Бжезинский. “Большой провал. Рождение и смерть коммунизма в ХХ веке”).