Дверь приоткрылась. Она сразу же попросила меня говорить тихо.

– Не знаю, позволю ли я тебе войти…

– Это Жюльетта продала меня?

– Ты что, не одна?

Она оглядывается с несколько смущенным видом.

– … Заходи.

Я тут же пытаюсь отыскать следы присутствия чужого мужчины. Передо мной закрытая дверь в соседнюю комнату.

– Здесь мало что изменилось.

– Можешь сесть вон на тот стул.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– А что у тебя есть?

– Виски.

– Ты, однако, не потеряла чувства юмора. Виски…

– Это хорошее виски. «Бейли».

– Есть еще пиво.

Она всегда ненавидела пиво. Что оно делает в ее холодильнике?

– Тебя несколько месяцев не было в Париже.

– Да, я уезжала.

Молчание.

Ладно, я понял. Мне придется вытягивать из нее слово за словом, а я это ненавижу. Одно из главных правил моей профессии: запрещается попадать в «туннель объяснений». «Почему это», «почему то», «это случилось так», «а я думал, что все было иначе» и тра-ля-ля, и тра-ля-ля!.. Почему в жизни то и дело приходится давать объяснения?

– Ты сейчас работаешь?

– Нет, я в отпуске. А как ты? Как твой сериал?

– Какой сериал?

– Та вещь, что должна была передаваться по ночам.

– Только не говори, что ты единственный на Земле человек, который ничего не слышал о «Саге»!

– В таком случае я должна признаться тебе, что я действительно единственный на Земле человек, который ничего не слышал о «Саге»! Ее показывали?

– Ты издеваешься надо мной, ты…

– Я была в Крёзе. Ни телевидения, ни газет, хорошо еще, что было электричество. Крёз это Крёз.

– Да, «Сагу» показывали.

– Ты доволен?

– Не знаю, подходящий ли сейчас момент говорить об этом.

– Почему бы и нет? В трех словах. Мне интересно. Это было так для тебя важно.

– Скажем так… за один год я совершил полный оборот вокруг Солнца, пройдя через все времена года. Я совершил что-то вроде кругосветного путешествия, отправившись в путь как Гомер, а вернувшись как Улисс. Я приблизился к бездне, наклонился над ней, и меня охватил ужас. Мне удалось раздвинуть границы моей вселенной до пределов, за которыми они начали сжиматься, но я пошел еще дальше и оказался там, где уже нет ни добра, ни зла. Но этого оказалось мне недостаточно, и я заключил сделку с дьяволом, чтобы приблизиться к Богу и выступить в его роли в свое свободное время. Я побывал в древнегреческой трагедии, итальянской комедии и буржуазной драме, я топтал ногами землю Голливуда и однажды был на приеме у принца. Я смешал тысячи искалеченных судеб и оказался ответственным за девятнадцать миллионов душ. Но в конце концов все уладилось.

Молчание. Мне хочется уловить в ее взгляде хоть каплю уважения. Я так старался.

– А чем ты занималась, Шарлотта?

– Я? Родила ребенка.

Закрытая дверь в соседнюю комнату.

– Шарлотта, это я – сценарист. Сенсации, неожиданные повороты сюжета, хлесткие реплики – моя профессия.

– И однако я родила ребенка. А если ты боишься, что я перехвачу у тебя инициативу, то я так и сделаю: это твой ребенок, ему три месяца, мальчик, я назвала его Патриком, потому что через тридцать лет это будет уникальное имя, короче, то, что надо.

Дверь в соседнюю комнату закрыта.

… Мне нужна сцена с объяснениями. Мне требуется длинный «туннель объяснений» с необходимыми уточнениями по ходу повествования и даже с обратным движением. Мне не терпится задать уйму вопросов.

Она ждет их, заранее приготовив ответы.

Я чувствую, что теряю вдохновение.

– Но почему?!!

– Потому что я узнала результаты тестов как раз в то время, когда ты начал работать над сериалом. Мне хотелось сообщить тебе об этом, не поднимая шума и приняв некоторые меры предосторожности – я же знаю, какой ты у нас впечатлительный. И я несколько раз пыталась.

– И что?

– И ты еще спрашиваешь! Ты забыл, что в то время словно сошел с ума? Стал опасным. Ты был одержим своим сериалом, коллегами, персонажами, в твоей жизни больше ничего не существовало. И не пытайся говорить, что все было совсем не так.

– Может быть, я действительно несколько увлекся…

– Даже дома мысленно ты был там. Ты переживал такие захватывающие события и постоянно давал мне это понять. Как-то вечером ты сказал: «Ну, что слышно у тебя на работе! Думаю, Милдред справилась бы с ней играючи».

– Я сказал это?

– Ты говорил кое-что и похуже. Но лучше об этом забыть.

– «Сага» была единственным шансом в моей жизни! Ты должна была это понять! Проявить немного терпения! То, что ты потихоньку смылась в свой Крёз – просто свинство!

– Я уехала не только из-за этого, Марко. Было еще вот что… Она достает из ящика стола рукописную страничку и протягивает ее мне. Это какой-то эпизод из 5-й серии «Саги».

– Послушать тебя, ты был занят сочинением восьмого чуда света… Сценарий валялся на кровати, и мне было интересно заглянуть в него.

– …?

– Сцена 21.

Я, комкая, перелистываю половину страниц, мои руки становятся все более потными. 21-я сцена… 21-я сцена… Что там было, в этой чертовой сцене, пропади она пропадом!

Джонас Каллахэн и Мария Френель одни в гостиной. Она заваривает чай.

Джонас . Скажите, мадам Френель, Камилла всегда была такой?

Мария . Вы хотите сказать, такой меланхоличной, такой замкнутой? Нет. Это была жизнерадостная девочка, она любила пошутить, повеселиться…

Джонас . Я сделаю все, чтобы она снова стала как прежде.

Мария . Вы прелесть, Джонас, но если хотите знать мое мнение, то я могу сказать, что именно может вернуть ей вкус к жизни и утраченный энтузиазм.

Джонас . Это было бы замечательно!

Мария . Ребенок.

Джонас вскакивает, опрокидывает чашку с горячим чаем себе на колени, но даже не замечает этого. Он пристально смотрит на Марию.

Джонас . Я так влюблен в вашу дочь, что она может попросить у меня все, что угодно… Бросить работу полицейского, стать бандитом. Опуститься до алкоголика, чтобы походить на отца. Достать из могилы и вернуть к жизни Шопенгауэра, добиться от него признания, что он всю жизнь ошибался. Пустить себе пулю в лоб, чтобы доказать, что в смерти нет ничего исключительного. Она могла бы потребовать и большего. Но только не ребенка!

Он отворачивается к окну, избегая удивленного взгляда Марии.

Джонас . Пусть ей сделает ребенка кто-нибудь другой, если она иначе не может стать счастливой. Но я не способен быть отцом. Одна мысль о том, что живое существо может быть плотью от моей плоти, приводит меня в ужас. Я хочу, чтобы после меня все закончилось, чтобы я был последним. Я не могу произвести на свет существо, которое будет страдать всю жизнь и в конце концов умрет в страданиях. Не хочу переживать за него, мне хватает своих забот. А если я не смогу полюбить его, что тогда? Вы полагаете, что любить ребенка это естественно? Я буду слишком бояться, что невзлюблю его с самого рождения, что буду отыгрываться на нем за то, что он встает между мной и той дорогой, по которой я хочу идти. Произвести на свет ребенка…

Если бы я считал, что у этого мира есть шанс, я бы не стал полицейским. Пожалуй, мне не стоит продолжать. У меня никогда не будет детей.

Он выходит из гостиной.

Я отбрасываю в сторону страницу и смотрю на Шарлотту. Она выглядит еще более красивой, чем обычно.

– И на кого же похож наш малыш?

Луи.

Луи еще жив.

Наш Старик…

Теперь, когда я достиг того возраста, в котором был он, когда мы впервые встретились, мне трудно называть его Стариком. Ему перевалило за восемь десятков. Не понимаю, откуда Луи черпает силы, чтобы держаться за жизнь. И почему теперь, через столько лет, ему захотелось меня увидеть.