«Костя, сколько можно орать?!» - снова послышался вопль Семёныча, Сакуров оглянулся и увидел, как из-за ребра одной из пирамид высовывается его вздорный односельчанин в полном бедуинском прикиде.

 «А кто меня ждёт?» - торопливо спросил Сакуров, понимая, что от Семёныча ему уже не отделаться.

 «Вы Сакуров?» - уточнил провожатый.

 «Он», - не стал спорить Сакуров.

 «Вас ждёт Сакура». 

 Сакуров проснулся без чего-то семь. За окном спальни бесновался и барабанил в стекло Семёныч.

 - Костя! Костя! – орал он. – Да проснись же, Костя!

 «Чтоб ты треснул», - подумал Константин Матвеевич и вылез из-под тёплого одеяла.

 - Чего ты разорался?! – крикнул он в ответ, прикладываясь к стеклу, чтобы показаться Семёнычу и чтобы тот перестал вопить на всю деревню.

 Семёныч, увидев односельчанина, махнул Сакурову в сторону парадного и исчез. Константин Матвеевич набросил на плечи ватник, сунул в зубы сигарету и вышел на крыльцо.

 - Здорово, - приветствовал он Семёныча и закурил.

 - Давай водку, - велел Семёныч вместо приветствия.

 - Зачем? – не понял Сакуров. – Мы же пастухов встречаем? А они будут к девяти, не раньше.

 - Давай, тебе говорят! – повысил голос Семёныч.

 - Не дам, - твёрдо заявил Сакуров, - водка общественная, поэтому…

 - Да отдай ты ему водку! – крикнул со своего двора Жорка. – Это он хочет дополнительно перед пастухами прогнуться.

 - Не прогнуться, а чтобы по культурному! – крикнул в ответ Семёныч.

 - А что скажет Варфаламеев? – продолжал упираться Сакуров.

 - Отдай! За Варфаламеева не беспокойся…

 - Понял? – спросил Семёныч.

 - Да ради бога…

 Сакуров, не обращая внимания на Семёныча, докурил, аккуратно затушил бычок в специальной консервной банке, и вернулся в избу, а перед его глазами стояло перевёрнутое отражение его самого в оригинальном зеркале с тремя разными ногами и двумя головами…

 Пастухи прибыли с помпой. Но сначала в деревню забрело стадо. Жители объединили усилия и стали гнать стадо обратно в поле. Семёныч носился больше всех, размахивал руками и ругался с односельчанами.

 - Ну, что вы за некультурные люди! – увещевал он Гришу и Прасковью, своих ближних соседей. – Вот с вас убудет, если они тут немного попасутся!

 - Ишь, добрый! – голосила Прасковья. – Мне это нужно, чтобы они тут всё мне обосрали!

 - Вот именно, - вторил Гриша.

 - Так это ж чистый навоз! – надрывался Семёныч. – Экологический! Бесплатный!

 - Я его бесплатно и из загона привезу, - отмахивался Гриша.

 В это время в северном конце единственной деревенской улицы показалась телега, запряжённая дородной кобылой с нехорошим взглядом. В телеге сидели два молодца, один большой рыжий, другой брюнет, поменьше. Вокруг телеги бегало с полдюжины собак разной величины и масти.

 - Здорово, Жорка! – крикнул рыжий здоровяк неожиданно тонким голосом. Брюнет отрешённо молчал.

 - Здорово, - буркнул Жорка и поспешил к Сакурову. – Костя! – крикнул бывший воин-интернационалист.

 - Что? – высунулся из передней двери Сакуров.

 - Дай обрез на минутку…

 - А, сейчас… Здравствуйте!

 - Это ты что ли беженец? – снисходительно поинтересовался рыжий и придержал лошадь. – Здорово.

 Сакуров мельком оценил молчаливого брюнета и легко понял причину его философской отрешённости: весь вид брюнета говорил о жесточайшем похмелье. Затем Константин Матвеевич скрылся в избе и вынес обрез.

 - На что он тебе? – спросил он Жорку.

 - Заряжен? – вопросом на вопрос ответил Жорка.

 - Нет.

 Пастухи тронули дальше, Жорка на ходу что-то сунул в один ствол и направился в сторону своих хозяйственных построек. Спустя минуту послышался грохот выстрела и из Жоркиного двора, заполошно визжа, выскочила рыжая коротконогая собачонка. Спустя ещё минуту Жорка вышел сам и вернул обрез Сакурову. Пастухи в это время достигли середины деревни, и никто из них даже не оглянулся, хотя и выстрел, и собачий визг мог не слышать только стопроцентный глухой. На улицу, по мере продвижения телеги, выходили односельчане. Рыжий снисходительно отвечал на приветствия, брюнет продолжал хранить жестокое молчание. Затем телега миновала Гришину избу, откуда никто не вышел, и похоронным маршем поехала дальше. Алексей Семёныч с супругой уже стояли навытяжку возле своего палисадника и разве что хлеб-соль не держали.

 - Видал? – ухмыльнулся Жорка, когда Сакуров, спрятав обрез, снова вышел на крыльцо.

 - Видал. Ты на фига в собаку стрелял?

 - Кур душит, сволочь…

 - Иди ты! Чё, не попал?

 - Попал. Но я ведь солью.

 - Зачем?

 - Жалко. Собака ведь. Зато теперь недели две не сунется.

 - Она чья?

 - Ничья. Зимой живёт на ферме. В сезон бегает с этими…

 И Жорка кивнул в сторону сцены радостной встречи пастухов и четы Голяшкиных. Семёныч радостно жестикулировал, и даже Петровна чего-то басила вполне приветливо. Все голоса перерывал пронзительный тенор рыжего здоровяка, а брюнет тоже оживился. Он чего-то просемафорил из телеги Семёнычу, тот с готовностью замахал руками, брюнет с неожиданной резвостью соскочил с телеги и оба скрылись в избе Семёныча. Дальше рыжий поехал один.

 - Сейчас будет похмелять этого козла нашей водкой, - прокомментировал Жорка.

 - С какой стати? – удивился Сакуров. – И почему не обоих?

 - Ну, Семёнычу в подобострастной запарке сейчас не до статей. А потому не обоих, что Мишка мужик по-своему церемонный. Выпить он выпьет, но в своё время и в положенном месте. А вот Витёк – тот профессиональный халявщик. Жук навозный…

 - Мишка – это рыжий? – уточнил Сакуров.

 - Он самый.

 - Хороший человек?

 - Стопроцентный гандон.

 «Недаром Жорка с самим дьяволом общается, - невольно подумал Сакуров. – Высокомерен ужасно, и кто у него не жук навозный, тот стопроцентный гандон».

 - Штурману пламенный привет! – пел в это время рыжий.

 - О, какие люди?! – изображал полную прострацию пьяница-Варфаламеев. – А где коллега?

 - В общем, подходи, - махнул Варфаламееву рыжий, не напрягаясь ответом. Одновременно он развернул телегу и тронул кобылу назад, гипнотизируя взглядом веранду Виталия Иваныча. Но никто из семьи Бедновых не вышел поприветствовать рыжего пастуха ни раньше, ни после.

 - Миш, уже можно? – снова выскочил на улицу Семёныч, разрываясь между страждущим брюнетом и его величавым напарником.

 - Да, можно, - разрешил рыжий и покатил дальше, по пути науськав собак на какого-то зазевавшегося кота.

 - Он так важно приглашает, - заметил Сакуров, - как будто это он нас собирается угощать, а не мы его.

 - Ну, Мишка может и со своей стороны баллон выкатить, - возразил Жорка.

 - Да? – неопределённо переспросил Сакуров и сказал: - Но Алексей хорош. Чего это он так перед ними?

 - Да тут всякие причины, - неохотно пояснил Жорка, - поэтому долго объяснять. Впрочем, кое-что я тебе уже рассказывал…

 - А где Мироныч? – поинтересовался рыжий, равняясь с крыльцом Сакурова.

 - Не предупредили, - усмехнулся Жорка. – Вот старый хрыч будет убиваться!

 - Просьба не задерживаться, - небрежно обронил рыжий и поехал к околице, где тусовались бестолковые тёлки, норовя по очереди сунуться в специальную будку. Эта будка служила для переодевания трудящихся, просушки спецодежды, в будке трудящиеся хранили кое-какое своё барахло, оставляли в ней сбрую, а возле будки – телегу. Семёныч бдительно охранял добро днём, а по ночам иногда спал в будке, якобы охраняя стадо в загоне неподалеку, а на самом деле время от времени удирая от сварливой Петровны. Сегодня чета Голяшкиных являла собой идеальную пару. В том смысле, что Семёныч не орал на Петровну, а та не норовила огреть благоверного, чем попало. Хотя джентльмена Семёныч изображать из себя не собирался. Он следовал за телегой метрах в двадцати налегке, придерживая левую пазуху телогрейки с общественной водкой в одной большой пластиковой бутылке, за Семёнычем кряхтела нагруженная всякой домашней снедью Петровна. За Петровной нога за ногу плёлся освежённый Витёк, он вальяжно дымил «примой» и плевался по сторонам. За Витьком, словно бедный родственник, тащился Варфаламеев.