- Вот я и нервничаю, - поддакнул Варфаламеев.
- А говорил, что скучаешь…
- Да как же тут не заскучать? – удивился Варфаламеев. – Вчерашней водки хватило только на опохмелку, драку Ванеевых Жорка самым бессовестным образом пресёк в самом её начале, Семёныч спит, как убитый. А вчера он нас всех достал со своим стеклянным глазом.
- Не понял? – в свою очередь удивился Константин Матвеевич. – Что, предлагал всем посмотреть через него на то безобразие, которое показывают по его ящику?
- Да нет, он его куда-то положил, чтобы спьяну не потерять, а куда – забыл.
- Во даёт! Ведь эдак Семёныч может оказаться полным банкротом…
- В смысле? – машинально уточнил Варфаламеев.
- В том смысле, что свой новый глаз он уже посеял, а если менты загребут Жорку, то плакала и старая тачка Семёныча, – объяснил Сакуров. – Жорку, конечно, менты отпустят, а вот тачке Семёныча стоять на штрафной стоянке до посинения, потому что денег на её выкуп ни у Семёныча, ни у нас с Жоркой нет. Разве что продать японский телевизор, только кто его в этой скопидомской стороне купит? Я имею в виду: за нормальные деньги…
- Вот я и нерв… - хотел повториться Варфаламеев, но затем, услышав знакомый рёв пробивающейся по снегу «нивы», вскочил, как ужаленный, и моментально смылся.
- Пойти, что ли, посмотреть телевизор, - пробормотал бывший морской штурман, оделся и отправился в гости.
Глаз искали всей компанией. Сначала, конечно, хорошенько заправились. Причём Семёныч слегка перебрал и стал на всех кидаться: кто, дескать, спёр, такой бесценный глаз?
К тому времени в избе бывшего почётного столичного таксиста появились Ванька с Миронычем. Оба выпили по штрафной и, игнорируя поисковую компанию с руганью Семёныча, тщательно закусывали.
Семёныч, надо отдать ему должное, к Ванеевым не приставал, но сильно доставал тех, кто занимался поисками. Он бегал по избе и грозился всех перестрелять из своего газового пистолета, хотя пистолет был даже без обоймы.
«Да пошёл ты!» - мысленно разозлился Сакуров и подсел к чинно закусывающим Ванеевым. Бывший морской штурман взял кой-какой еды, налил чаю и принялся смотреть цветные новости, выдаваемые на гора каким-то непотребным комментатором из новых. Новый, захлёбываясь от восторга, рассказывал о всевозможных ужасах, будь то локальные военные конфликты или глобальные климатические катаклизмы. Картинка, сопутствующая комментарию, соответствовала описываемым ужасам. Короче говоря, новый телеоператор старался не хуже комментатора, и зрители могли вовсю «тащиться» от кровавых сцен насилия и масштабных картин любого катастрофического содержания.
«Ну, ни хрена себе! – не уставал изумляться Константин Матвеевич Сакуров, наблюдая экранное дерьмо с кровью пополам и прикинутых телеведущих от Зайцева и Юдашкина. – Вот оно, торжество капиталистической демократии, когда быдлу позволено смотреть всё и обо всём знать. И всё для того, чтобы данное безмозглое быдло чувствовало себя почти на острие всего происходящего, не отползая от экрана телевизора. И ещё для того, чтобы вышеупомянутое быдло большую часть свободного от рабского труда времени проводило возле идиотских ящиков, а не на демонстрациях и стачках. Или митингах, организуемых с целью хотя бы заявить коллективный протест насчёт чудовищно несправедливого распределения доходов между фермерами с докерами и какими-то сраными дантистами. Каковые сраные дантисты могут жить припеваючи и почти не надрываясь в любом распрекрасном буржуазном обществе, где громогласно чтут христианские ценности, где сплошные армии спасения и где почти всякий фермер в вечной долговой кабале у какого-нибудь распрекрасного буржуйского банка…»
Пока бывший морской штурман с негодованием смотрел ящик для идиотов и мысленно крамольничал в адрес такого общества, лучше которого ещё никто якобы не придумал, потому что советский социализм в лице его бывших ведущих деятелей сам себя обосрал с ног до головы, Варфаламеев нашёл глаз Семёныча. Но прежде, чем глаз нашёлся, Жорка сцепился с хозяином избы, потому что ещё раньше последний отоварил первого шваброй по голове. Варфаламеев участвовать в потасовке логично не стал, но потихоньку освежился дополнительным стаканом водки, и побрёл в кухню, зачерпнуть из ведра свежей колодезной водицы. В кухне бывший лётный штурман споткнулся о мешок картошки, мешок опрокинулся, из мешка просыпалась картошка и выкатилась початая банка с солёными огурцами. Огурцы из банки, ясное дело, вывалились, а вместе с ними на грязном полу оказался надёжно заныканный бесценный стеклянный глаз Семёныча, сработанный – по утверждению последнего – из жидких кристаллических алмазов.
Жорка, Семёныч, Варфаламеев, Мироныч и Ванька гудели ещё неделю. Они пропили последние баки, выданные в своё время бывшим Жоркиным однополчанином, и повадились ездить в город сдавать пустые банки и бутылки. А так как этого добра у всех было навалом, то участники запойного марафона не испытывали недостатка ни в выпивке, ни в закуске.
Через неделю, когда пустая тара на сдачу стала заканчиваться, Мироныч с Ванькой отвалили. А у Семёныча сломался телевизор. Бывший почётный столичный таксист стал требовать денег на ремонт, но денег ему никто не давал. И вскоре вслед за Ванеевыми из избушки Семёныча отвалил и Жорка. А Варфаламеев научил Семёныча, как быстрее доводить сахарный сироп до состояния браги с помощью убийственного количества дрожжей, мороженной тёртой картошки и стиральной машины. И они, бывший лётный штурман и одноглазый ветеран столичного таксопрома, перешли почти на автономное алкогольное плавание, добывая сахар и дрожи без помощи паразита Мироныча, но таская свою сельхозпродукцию на рынок, где они могли разжиться сносными деньгами для приобретения необходимых для изготовления браги ингредиентов. Вода, картошка, холодильник и стиральная машинка у односельчан имелись свои. Купленные на вырученные деньги ингредиенты разводились в известной всякому дураку пропорции в воде, и всё это добро тотчас отправлялось в стиральную машинку. Потом собутыльники целый день резались в дурачки на шелбаны, а машина без устали гоняла сахарный сироп, ускоряя процесс брожения. Вечером приятели гнали самогон с помощью аппарата, каковой аппарат Семёныч купил в своё время вместе с домом. Самогон выпивался по мере производства, и дня через два процесс повторялся. И всё бы хорошо, но Семёныч, напившись, так убивался по испорченному телевизору, что Варфаламеев временно перестал переводить Басё. Не переводил, не переводил, а потом не выдержал, и пришёл жаловаться Жорке.
А Жорка, отвалив от Семёныча, дня три отсыпался, а потом снова завязал. Он занялся общим с Сакуровым хозяйством и даже стал выходить на работу, меняясь с Сакуровым. В положенное время они получили зарплату, целиком притащили её домой, попили чайку, прикинули, что нужно купить из продуктов, и расстались, потому что наступила пора задувать свечи и залезать под тёплые одеяла. Вот в это время к Жорке и приполз хнычущий Варфаламеев. Потом организовалась стихийная пьянка. Во время пьянки пьющие – и Жорка в том числе – долго препирались, за чей же счёт ремонтировать телевизор. И вышло так, что оставшиеся от пьянки и зарплаты деньги утром следующего дня Жорка свёз в Угаров, чтобы отремонтировать телевизор Семёныча. Хорошо ещё, Жорка не продолжил пьянствовать и пить скороспелый самогон машинного приготовления, но с продуктами им с Сакуровым пришлось ужаться. Но ненадолго. Потому что их выручил сынок Семёныча. Денег он папаше дал немного, но привёз полный багажник бухла и закуси. Семёныч, надо отдать ему должное, всем привезённым со всеми щедро поделился. Одного только Мироныча спустил с крыльца. Дело в том, что Семёнычу помнилось, будто он просил у Мироныча денег в долг на ремонт телевизора, а тот их ему якобы не дал. И как Мироныч, спускаемый с крыльца, не вопил о том, что никто ни о чём таком его не просил, никакие вопли ему не помогли.
Конечно, Мироныч не дал бы Семёнычу денег, даже если бы тот умолял его на коленях, но несправедливость была на лицо, поэтому старичок жестоко обиделся и ушёл в Угаров. Там он рассказал о несправедливости Азе Ивановне, после чего супруги сообща придумали Семёнычу долг в пять мешков картошки, каковой долг мстительная пара запланировала начинать требовать ровно через месяц после акта нанесения жестокой обиды Миронычу. Мироныч, правда, хотел начинать раньше, потому что чем раньше начинать требовать, тем раньше можно было получить и снести на бывший колхозный рынок, но тактичная Аза Ивановна уговорила престарелого супруга выдержать протокольный срок, положенный для прощения всевозможных обид. Или симулировать инкубационный период, отведённый для нормального протекания душевного заболевания, инициированного несправедливым словесным оскорблением с применением конкретного действия.
