Генерал был достаточно храбр, чтобы не задавать глупых вопросов, а остальные настолько испуганы, что не могли их задать.

— Где девочка? — спросил синьор Мигель.

— Ищите.

— Зачем? Здесь трое ваших собственных.

Молинелло побелел. Синьор Мигель в детей не стреляет, но предатель может этого не знать, сам-то он готов выстрелить.

— Десять секунд, — сказал синьор Мигель, — а потом вы будете выбирать, кто вам дороже.

Генерал сломался на седьмой секунде:

— Внизу, в убежище, справа от входа дверь. Вот ключ.

— Охранник?

— Да.

Я поймал ключ и, прыгая через четыре ступеньки, полетел вниз. Фернан и Рафаэль бежали следом. Фернан поймал меня на нижней ступеньке:

— С ума сошел? Тихо! — прошептал он.

Ом прав. Снаружи, конечно, шумно, синьор Соргоно своё дело хорошо знает, и всё же…

Как снять часового, который стоит в длинном освещенном коридоре? Любопытство — лучшее из человеческих качеств и самое опасное одновременно. Куда это вдруг подались все подвальные крысы? Куда? Куда? Куда я приказал. Разочарование будет жестоким, но не смертельным (для крыс), а вот для часового… Нет, Рафаэль обошёлся мягкими средствами (сотрясение мозга, перелом руки, а в общем ничего страшного).

Бедная Лариса, когда меня похищали, я жил в гораздо более комфортных условиях. А здесь какой-то не слишком сухой подвал, и дверь плохо открывается. Фернан отобрал у меня ключ — оказывается, у меня руки дрожат.

Лариса узнала меня не сразу: маскировочный грим действительно маскирует.

— С тобой всё в порядке? — спросил я, как только она бросилась мне на шею. И сразу же получил такую пощечину, что искры из глаз посыпались.

— Что?!

— Тебя волнует только это?!

— Что это?!

Не знаю, что прочитала Лариса на моем полосатом лице, но она опять бросилась мне на шею:

— Прости, я думала…

Лариса заплакала. Господи, бедная девочка, она тут уже сутки. И понятно, о чем она думала и чего боялась. И мой вопрос она поняла не как заботу о ней, а как заботу о моих, так сказать, интересах. Нахваталась где-то какой-то старомодной чепухи. Да я прикончу любого, кто её хоть пальцем тронет, все равно, как именно. Глупышка, ей, между прочим, могли палец отрезать и отправить синьору Арциньяно, а то и руку. Ладно, пусть она этого не знает. А рука у неё тяжёлая, сам отправил её скалолазаньем заниматься. Терпи вот теперь.

Я дал Ларисе поплакать пару минут, а потом сказал:

— Всё, малыш, пора отсюда выбираться. Лариса закивала головой.

— Обратно, наверх, — скомандовал Фернан. Всю предшествующую сцену он деликатно прождал за дверью и Рафаэля не пустил. Тот стремился выгнать нас поскорее.

В гостиной семейство Молинелло дрожало на диване, а у противоположной стены синьор Мигель тихо допрашивал бывшего командующего ВВС. Проф занял самую удобную позицию из всех возможных: он мог, почти не открываясь, стрелять в окна, в дверь и при этом не выпускал из виду женщину с детьми. Особенно пугать их никто не хотел, но что делать? Хм, когда проф занимает такую позицию, я вижу, что она самая лучшая, но сам могу её найти только после долгих проб и ошибок.

— А почему вы не прекратите все это? — спросил я, имея в виду бой на улице.

Проф покачал головой. Что-то он знает такое, чего не знаю я.

— Рафаэль! — позвал синьор Мигель.

Рафаэль подошел к нему и взял на прицел Молинелло.

— Я сам, — произнес генерал негромко и спокойно, — в шахматном столике маленький бластер. И пусть они не смотрят.

Синьор Мигель кивнул. Я прижал Ларису лицом к своему плечу: ей тоже не стоит это видеть. Дальше все происходило как в замедленной съемке: медленно синьор Мигель идёт к столику, медленно открывает ящик, медленно достаёт бластер, медленно оборачивается к женщине, которая через минуту станет вдовой, и детям, которые через минуту станут сиротами.

— Отвернитесь, — приказывает он тихо и вроде бы мягко, но они слушаются.

Постоянна только скорость света, прочее зависит от системы отсчёта.

Они зарыдали только после того, как всё было кончено.

— Уходим, — скомандовал проф, — быстро.

Где здесь чистая дорожка, необстреливаемая? Нет её вовсе. Впрочем, какая разница, если Марио попал из базуки в центр управления огнем. Некоторые бластеры стреляли в одну точку, некоторые молчали, парочка, правда, вертелась, поливая огнем окрестности. Пришлось их разнести: берегите лес от пожара. Кое-где мы ползли, но в общем туда было грязнее, чем обратно. Плохо только, что у Ларисы куртка белая, в темноте заметна.

Нам теперь предстоит ночной марш-бросок на десять километров по лесу вверх по склону, а с нами девочка, да ещё Марио не хочет бросать свою базуку.

— Тогда женись на ней, — рычит синьор Соргоно, нечасто он сталкивается с неповиновением.

— Тогда я не смогу брать её с собой, — возражает Марио.

Он что? С ума сошел от грохота? Так не первый же бой.

— Марио, — тихо приказал проф, — брось её.

Марио вздохнул, последний раз погладил ложе и положил базуку на землю.

Побежали. Ларису по очереди тащили за руку, а Марио даже пронёс некоторое расстояние, наверное, чтобы оправдать потерю своего драгоценного тяжёлого вооружения. И всё равно дорога обратно заняла вдвое больше времени, чем туда. «Быстрее», — хрипел синьор Мигель. Хм, погони вроде нет. Куда мы так торопимся? И вот наконец «Феррари». Все завалились внутрь и долго не могли отдышаться. Между прочим, нас девять, а кресел восемь. Если не прядётся драться, это всё равно, а если придётся? Бедного Марио пристегнули к полу. «Чтобы не упрямился больше», — приговаривал синьор Соргоно. На самом деле он уже не сердится: у каждого солдата есть игрушка, с которой невозможно расстаться, у него и у самого такая есть. А у меня она ещё менее портативная, чем у Марио, — мой «Феррари». Проф — самый разумный человек, у него — это маленький карманный бластер с золотой пластинкой «Генералу Галларате».

Я запустил тесты (пока они идут, я хоть перестану дышать, как загнанная лошадь; ни разу не видел, но говорят — зрелище), раскидал между пассажирами бластеры; надеюсь, синьор Мигель стреляет не хуже Марио.

Взлетаем. Скорее вверх. Летучие коты, ястребы и церберы! Даже два «Джела» — это было бы очень плохо, а два «Сеттера» — смертельно. Нас угробят свои?! Эти из третьего истребительного, я увидел эмблему и даже разглядел один из номеров.

— Ну и шуточки у вас, лейтенант! — заявил я на боевой частоте. — А если я обижусь?

— Энрик?!

— Энрик, Энрик, — подтвердил я.

— А мне сказали…

— Вы на земле доложите мне, что вам сказали, — прервал его синьор Мигель. — Будьте добры, синьоры, сопроводите нас в Палермо.

Его голос узнали.

— Есть, — услышали мы дважды.

Нет уж, с облегчёнными вздохами я подожду до Лабораторного парка. И то… Теперь я хорошо понимаю, что означают слова «дамоклов меч». Это навсегда, это никогда не кончится. Война стара, как человечество. И не похоже, что она уйдёт раньше, скорее наоборот. Где-нибудь, когда-нибудь, когда все мы вымрем, взорвётся какой-нибудь давно заложенный на хранение боеприпас, у которого вода разъела оболочку. И напугает каких-нибудь крыс, которые, конечно, переживут всё.

— А что бы вы сделали, если бы он не сломался? — спросил я синьора Мигеля.

— Ты спрашиваешь, стал бы я стрелять в детей? Нет. Я понимаю, что тебе дороже всего Лариса, но — нет.

Я боялся услышать другой ответ. Почему-то я был уверен, что Ларису мы бы спасли и так.

— Теперь я понимаю смысл легенды о сорока семи самураях[11], — сказал я. — Помните?

— Помню, — ответил синьор Мигель. — Ты — меткий стрелок.

Он имел в виду что угодно, кроме стрельбы как таковой.

Все три катера благополучно приземлились в Лабораторном парке. Было раннее утро. Я схватил Ларису за руку, и мы побежали к моему компьютеру: надо срочно успокоить Ларисиных родителей. Синьор Арциньяно ещё не успел толком порадоваться, как проф через интерком велел нам освободить линию: сейчас там будет совещание в верхах.