— Губка. Вся пропитана хлороформом. Разбитая ампула и пара резиновых перчаток. Совершенно бесполезные.

— Ну, по крайней мере, не для Невидимки, — сказал Синклер.

— Я говорю, бесполезные для нас. Бесполезные в качестве улики. Опять мы остаемся на месте.

Маккиннон уселся за сестринский стол и в каком-то раздражении уставился на обер-лейтенанта Клаусена, который метался на кровати.

— И он всё время так?

Синклер кивнул.

— Да, без остановки.

— Думаю, это чертовски раздражает. Других больных, а также дежурных сестер и сиделок. Почему его не положили в послеоперационную палату?

— Потому что сестра, ухаживающая за ним, а это Маргарет, если помните, против этого возражала, — терпеливым холодным голосом произнесла Джанет. — Он — её больной. Она хочет, чтобы он был постоянно у неё на виду. Есть ещё вопросы, Арчи?

— Намекаете на то, что мне пора успокоиться и заняться каким-то делом? Каким? Расследованием? — Он помрачнел. — А расследовать нечего. Я просто жду, когда Маргарет придет в себя.

— Наконец-то хоть какие-то признаки благородства.

— Мне хочется задать ей несколько вопросов.

— Мне следовало догадаться. Что ещё за вопросы? Ведь и так очевидно, что нападавший незаметно подкрался к ней сзади, приложил к её носу губку с хлороформом, она потеряла сознание, не понимая, что происходит. В противном случае она нажала бы на кнопку или позвала бы на помощь. Она не сделала ни того, ни другого. Вы не можете задать ей вопросы, на которые она не в состоянии ответить.

— Поскольку я с вами пари не заключал, денег брать у вас не буду. Вопрос первый. Откуда Невидимка знал или узнал, что все в палате А будут спать, за исключением, конечно, капитана Боуэна и мистера Кеннета, у которых забинтованы лица? Он никогда бы не осмелился сделать то, что он сделал, если бы существовала хоть малейшая возможность, что кто-то может проснуться. Так откуда он это знал? Ответьте, пожалуйста.

— Я... я не знаю. — Джанет явно опешила. — Это как-то раньше не приходило мне в голову. Думаю, другим — тоже.

— Вполне объяснимо. Такие вопросы могут прийти в голову только старым тупым боцманам. Вы только что перешли к защите, Джанет. Вопрос второй: кто сообщил ему об этом?

— И этого я не знаю.

— Может быть, Мэгги знает. Номер три. Кто из членов команды или пассажиров на корабле ненароком интересовался состоянием здоровья больных в палате А?

— Откуда я могу это знать?

— А Мэгги может, разве не так? В конце концов, ей могли задавать подобные вопросы, разве не так? А вы утверждали, что в состоянии ответить на любой вопрос, на который она сможет. Чепуха! Вопрос номер четвертый.

— Арчи, вы начинаете вести себя как прокурор. Я ни в чём не виновата.

— Не уплывайте в сторону. Вы — не в доке. Четвертый вопрос, и самый главный из всех. Невидимка, насколько нам известно, совсем не дурак. Наверняка он догадался, что рано или поздно Мэгги спросят: с кем вы, сестра Моррисон, обсуждали состояние ваших больных? Он должен был прийти к выводу, что при таком раскладе Мэгги покажет на него пальцем. Мой вопрос заключается в следующем: почему он в своём стремлении сохранить свою анонимность не перерезал ей горло, когда она потеряла сознание?

Острый нож так же бесшумен, как и губка с хлороформом. Ведь это было бы логично, разве не так, Джанет? Но он этого не сделал. Почему он не убил её?

Джанет побледнела как полотно и, когда она заговорила, её было чуть слышно.

— Чудовищно, — произнесла она. — Просто чудовищно.

— Как я понимаю, это опять относится ко мне? Что ж, вполне подходит, если вспомнить ваш последний отзыв обо мне — бессердечное чудовище.

— Нет, нет, я — не о вас. — Она все ещё говорила едва слышно. — Чудовищны не вы, а сам вопрос. Сама мысль о том, что подобное возможно. Неужели подобное могло произойти, Арчи?

— Я в не меньшей степени удивлен, почему этого не произошло. Но я думаю, мы найдем ответ, когда Мэгги придет в себя.

Наступила тишина, которую прервал Боуэн.

— Очень любезно с вашей стороны, боцман, действительно очень любезно. Укорять молодую даму за то, что она не в состоянии ответить на ваши вопросы, даже если хвалилась в обратном. Если это может в какой-то степени послужить утешением вам, милая Джанет, ни один из этих вопросов даже в голову мне не пришёл.

— Благодарю вас, сэр, — ответила девушка. — Очень любезно с вашей стороны. Я даже почувствовала себя получше. Вот видите, Арчи, я не могу быть такой идиоткой.

— А никто вас такой и не считает. Как вы думаете, доктор Синклер, через какое время она придет в себя?

— Минут через пять, пятнадцать, двадцать пять? Точно сказать невозможно. Люди по-разному приходят в себя. Но даже когда это произойдет, она какое-то время будет как в тумане, плохо соображать, с трудом вспоминать, что произошло, и не сразу сможет ответить на трудные вопросы.

— Когда она будет в нормальном состоянии, пожалуйста, сообщите мне. Я буду на мостике.

Полчаса спустя Маккиннон нашёл Маргарет Моррисон в небольшой комнате отдыха рядом со столовой. Она была бледной, серьёзной и вполне собранной. Он уселся прямо напротив неё.

— Как вы сейчас себя чувствуете?

— Немного тошнит. — Она едва заметно улыбнулась. — Доктор Синклер, кажется, чересчур встревожен моим состоянием. Я думаю, всё будет нормально.

— Прекрасно. В смысле, конечно, не в том, что подобная неприятность могла произойти с вами, а в том, что вам повезло. Поздравляю вас.

— Да, Джанет рассказала мне. Незачем пожимать плечами, Арчи. Значит, он мог это сделать, да? Перерезать мне горло?

— Да, мог сделать. И должен был это сделать.

— Арчи!

— Боже! Может быть, я не очень хорошо выразился, но ради своего спасения он должен был это сделать. Он же не мог оставить нить, которая потом приволокла бы его на виселицу!

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — со слабой улыбкой произнесла она. — И думаю, никто этого не поймет. Джанет говорит, что у вас ужасно неровный характер. Заявила, что у вас ко мне масса вопросов.

— Совсем не масса, а один-единственный, точнее, вариации одного и того же вопроса. Где вы были этим днём после того, как мы остановились.

— В столовой. Вон там. А затем до того, как погас свет, я пошла сменить Айрин.

— Когда вы были в столовой, кто-нибудь интересовался состоянием больных в палате А?

— Конечно. — Она не скрывала своего удивления. — Меня часто спрашивают об этом. Это же вполне естественно, разве не так?

— Я имею в виду сегодня днём, ближе к вечеру.

— Да, я сказала им. Это же естественно?

— А у вас не спрашивали, кто спит, а кто нет?

— Нет. Если подумать, в этом не было нужды. Помню, что я сказала им, что капитан и его старший помощник не спят. Это была своего рода шутка.

— Она вдруг резко замолчала, прикусила губы и даже как-то сморщилась. — Понимаю. Это была вовсе не шутка. Видимо, это явилось причиной, почему меня насильственно отослали ко сну. Так, да?

— Боюсь, что да. И кто же задавал вопросы?

— Вейланд Дей.

— Ага, наш буфетчик, точнее — наш бывший буфетчик, а ныне — ваш преданный слуга и воздыхатель издалека.

— Не так уж издалека, как вам может показаться. Иногда это вызывает раздражение. — Она улыбнулась и тут же вновь стала серьёзной. — Вы лаете не на то дерево, Арчи. Он, может быть, и паразит, но он всего лишь мальчишка. Очень смазливый мальчишка. Это немыслимо.

— Я не это дерево имею в виду. Соглашаюсь, немыслимо. Наш Вейланд никогда не примкнет к людям, мечтающим нанести вам вред. А кто ещё присутствовал за столом? В радиусе слышимости, я имею в виду.

— Откуда вы узнали, что ещё кто-то был за моим столом?

— Маргарет Моррисон слишком умна, чтобы быть идиоткой.

— Мария была...

— Сестра Мария?

Она кивнула.

— Она исключается. Кто ещё?

— Стефан. Польский парнишка. Никак не могу научиться произносить его фамилию. Впрочем, никто этого сделать не в состоянии. Затем присутствовали Джонс и Макгиган, которые почти всё время находятся в обществе Вейланд Дея, наверное, потому, что это самые молодые члены команды судна. Два матроса по имени Керран и Фергюсон. Я едва знаю их, потому что они редко попадаются мне на глаза. И, кажется, двое из тех больных, которых мы взяли на борт в Мурманске. Не помню их имен.