– Что у тебя было? Зажигалка, спички?

Человек молчал, громко сопя через разбитый нос.

– Кто тебе их дал?

Снова молчание. Максим ухмыльнулся и повел головой, словно удивляясь молчаливости клиента. На самом деле он не был удивлен. Такое иногда случается. Редко, но все же случается. И, между прочим, не с матёрыми мужиками с военной подготовкой, а с самыми обычными шлюхами, вроде этой. Конечно, молчанию, когда тебя бьют, можно и научиться, если есть необходимость, но иногда это просто природный талант – дар, если можно так выразиться. Иногда человек от природы умеет замыкаться, и чем больнее бьешь, тем громче молчит. Отключается и все тут. Как будто нажал «без звука». Вот и эта замолчала. Сразу же, как только Белка врезал ей ногой под дых. Наверное, для военного разведчика это очень хорошее качество – уметь молчать. Но медсестре-то оно зачем?

– Ты нас всех чуть не убила, – Максим говорил тихо, и усталость у его голосе становилась тем заметнее, чем дольше он рассматривал тело девушки, лежащее у его ног. – Понимаешь, чем это могло обернуться? Начнись пожар – и все бы тут взлетели на воздух. Ты – в первую очередь.

Тело тихонько помалкивало, и лишь связанные за спиной руки начали дрожать. Боится, сука. Боится, но молчит. Ей бы в разведку.

Он нагнулся, взял её за предплечье, больно сжимая руку, и поднял на ноги. На ногах держалась она неважно. Ну, ничего. Они быстро приведут её в товарный вид. С лицом нехорошо получилось. Он откинул белые волосы назад и осмотрел раздувшееся от синяков и побоев лицо – бывало и хуже, так что привести её в порядок можно. Будет еще лучше, чем до этого. Светка открыла левый глаз (Белка левша), тот, что не заплыл, и посмотрела на Максима, быстро, бегло, испуганно, а затем снова опустила взгляд вниз. Максим ухмыльнулся. Ему не нравился такой тип лица – слишком миловидное, округлое, пухленькое и банальное. Ему не нравились банальные лица, не нравилось когда все такое, каким хотят его видеть другие. Каждая черточка такой, какой и должна быть, каждая ямка и выпуклость – как с картинки глянцевых журналов и все настолько предсказуемое, каким оно и должно быть, чтобы соответствовать общепринятым канонам красоты. Такая красота казалась ему плоской, картонной. Ему нравилось, когда в лице был какой-то изъян – не сильный, еле заметный, но делающий лицо незабываемым. Вроде неправильной формы подбородка или кончик носа, немножко загнутый вниз, или верхняя губа, чуть больше нижней. Любая деталь, способная приковать к себе внимание, привлекала его. А это лицо было настолько шаблонным, что не вызывало абсолютно никаких фантазий и желаний. Нет, сейчас, конечно, вызывало. Сейчас есть желание привезти сюда пластического хирурга, да поопытнее, и чтоб руки – откуда надо. Максим вздохнул и еще раз пробежался взглядом по лицу девушки. Как-то все сразу не заладилось с этой партией. Давненько уже никто не трепал им нервы так, как это сделали они. А если уж быть откровенным, то он в принципе не мог вспомнить ни одной четверки, которая доставила бы столько хлопот. И уж точно впервые на его памяти одна из крыс задумала поджечь собственную клетку, а заодно и всю лабораторию с лаборантами.

Он разжал ладонь и медленно повел ею по плечу, поднимаясь вверх по нежному бархату кожи, внимательно слушая свои ощущения. Ладонь легла на шею девушки, и он нежно погладил большим пальцем выемку между ключицами. Девушка замерла и молчаливо стояла в ожидании того, что последует дальше. Она не знает, что будет, и его это бесило. Она не умеет себя вести. Не чувствует его, не понимает, чего он хочет. А Кукла понимает. Понимает настолько хорошо, что сейчас бы он почувствовал, как напрягаются мышцы под его пальцами, как заходится пульс в ожидании того, что последует за этим легким, незамысловатым движением. И тут он понял, что совершенно не хочет делать этого. Не хочет делать этого с НЕЙ. Не хочет прикасаться к изувеченной блондинке, к её коже, не хочет сжать хрупкое тело под своими пальцами, так чтобы услышать отчаянный писк, увидеть страх в глазах, почувствовать её ужас. Её кожа, её шея, её пульс… Он хочет свою Куклу. Он хочет отсчитывать ЕЁ сердце под своим пальцем, он хочет вдыхать ЕЁ запах, он хочет чувствовать ЕЁ страх, просачивающийся сквозь его кожу, разливающийся огнем по его венам. И снова вожделение и ненависть вспыхнули в нем одномоментно, переплетаясь между собой в тугой клубок сверкающего фиолетового, заставляя его думать только о ней. Теперь он понял, что сделала Кукла – она сожгла его. Вспыхнула так ярко, что обожгла его. И теперь все стало тусклым. Все, что не светит так же ярко, стало совершенно бесцветным.

Он убрал руку, развернулся и зашагал к Белке и Блохе.

– Отведите её в гримёрку и приведите в порядок, – бросил он на ходу.

– А ты куда? – спросил Белка, глядя, как Максим переходит с быстрого шага на легкий бег, уже не обращая на них внимания. И когда он скрылся за административным корпусом, Белка повернулся и вопросительно посмотрел на Блоху. Тот пожал плечами а потом показал рукой узнаваемый жест который знаком каждому мужчине с того самого момента, когда член его становиться достаточно большим, чтобы онанировать, и оба закатились в тихом хохоте.

Я шла за психом, шагая по его следам, но еле успевала за огромным человеком. Он был очень быстрый, несмотря на то, что со здоровьем у него явно что-то не ладилось (и речь не о голове). Он хрипло и надсадно дышал даже тогда, когда темп позволял перевести дух. Что-то там, в легких, хрипело и булькало. Несколько раз каннибал заходился в жутком кашле. Один раз ему даже пришлось остановиться, чтобы отплеваться и, вдыхая через рот, восстановить дыхание. Но, придя в себя, он снова, как ни в чем не бывало, шел сквозь свалку, мусор и темные здания. Он вел меня туда, где есть возможность выбраться из этого сумасшедшего дома. Воняло от него нестерпимо. Помимо грязного тела, мочи и дерьма, к шлейфу удушающего запаха примешивался тошнотворно-сладковатый запах гнилого мяса. Человеческого мяса.

Мне снова пришлось сдержать приступ тошноты. Я закрыла рукой рот, и, не сбавляя темпа, повернула голову в сторону, в надежде на то, что поймаю поток свежего воздуха. Но он заслонял собой все, а потому дышать было нечем. Желудок, на место! Это не самая большая плата за возможность сбежать из цирка уродов.

Мы уже давно миновали кладбище спецтехники и теперь шли какими-то задворками, где было так темно, что еле угадывались очертания дороги. Зарево пожара погасло минут пятнадцать назад, и теперь с востока расползался густой, едкий туман, который незаметно заполнял собой воздух. От него щипало глаза и саднило в горле. Я услышала, как каннибал впереди меня зашелся в очередном приступе кашля. Ему становилось совсем туго.

Дорога свернула и пошла вдоль низеньких одноэтажных зданий, назначение которых мне было совершенно непонятно. Дорожка узкая, каменистая и отродясь не видела бетона. Да и сама она так густо поросла травой, что было очевидно – мы здесь редкие гости.

Я сильно начала сомневаться в правильности своего выбора. Хотя никакого выбора, по сути, у меня и не было. Он спас меня от пса и предложил помощь. Может, он просто не хотел делиться с собакой своим ужином? В любом случае, в данный момент пространства для маневра у меня не осталось. Даже прямо сейчас, рвани я назад и попытайся скрыться, он разыщет меня в этом лабиринте быстрее, чем я успею затеряться.

Мы обогнули покосившийся от времени и дождей деревянный сарай и остановились. Я подняла голову и открыла рот – перед нами высилась бетонная стена. Она словно бы выросла из-под земли, потому что все это время я её не замечала. И это было странно, потому как не заметить её невозможно, ведь она была невероятно огромной. И все-таки я не заметила.

Высоченная, метров десять в высоту она казалось непробиваемой броней. Чем-то монолитным и вечным. Изнутри по всему периметру, что был виден, он была укреплена металлическими балками, впаянными в бетон. Мы дошли до края вселенной. Той вселенной, где все неправильно, где все ненастоящее и все такое, каким быть не должно.