Вопреки моим ожиданиям, каннибал пошел не к забору, а к огромной мусорной куче, которая была неподалеку от неё. Сначала он быстро раскидал в стороны ветки, затем приподнял за один край и перетащил в сторону дверцу от холодильника, а потом долго разгребал огромные валуны. Все это сопровождалось надсадным кашлем и громким, свистящим дыханием. Я подошла к нему и попыталась помочь, но одним движением ладони запретил мне приближаться к камням. Поэтому я просто наблюдала за тем, как из-под горы мусора появляются очертания до боли знакомого предмета. Того, что вы каждый Божий день видите на улицах города. Канализационный люк.

– Это вы-ход, – прохрипел каннибал. – Единственный, – на одном дыхании выплюнул он.

– Он ведет наружу? – спросила я.

Каннибал поднял на меня глаза, а затем снова повторил это жуткое движение головой, словно тянул нижнюю челюсть как можно выше вверх, и кивнул. Он подцепил крышку люка, и та совершенно беззвучно откинулась на землю рядом с зияющей в полу дырой. Там было темно, как в бочке. Я испугалась, и каннибал увидел это:

– Там не заблу… – тут он зашелся в кашле, от которого у меня мороз пошел по коже. Я не медик, но тут и без диплома ясно, что ему недолго осталось. Он набрал воздуха в легкие, снова жутко выгнул шею и заговорил опять. – Там о-один коридор. По не-му до… до конца и в… в… вверх по лест-ни-це, – снова этот жуткий жест нижней челюстью. – Вый-дешь ря-дом с т-т-т… трас-сой. Дальше на по-пут…

Слово «попутка» он выговорить не успел. Взгляд его скользнул по мне, потом куда-то за меня и каннибал, раскрыв глаза и рот, собрал все свои силы, резко рванул ко мне, протягивая грязую руку вымазанную в запекшейся крови. Я взвизгнула и отшатнулась.

– Беги! – успел крикнуть он.

Тонкий и короткий звук пронзил воздух совсем близко от меня. Звук, похожий на быстро летящий маленький предмет. Каннибал схватился за ногу, в которой блестел металлический дротик и тут же свалился на землю, как подкошенный.

Я резко сорвалась с места и кинулась к люку, даже не оборачиваясь назад. Поздно. Мои волосы натянулись. Я закричала, но в последней попытке вырваться, дернулась вперед, за что поплатилась адской болью. Слезы навернулись на глаза. Еще один порыв резкой боли в волосах – и меня потащило назад. Я не удержалась на ногах, но упасть не смогла – моя спина врезалась в чужую грудь, а рука быстро обвила мою шею, зажимая голову под самым подбородком, сжимаясь, как питон. Свет погас, исчез звук, стало спокойно и хорошо.

Первое, что осознал мой мозг, когда включился – я – голая. Странно, но именно ощущение полной беззащитности заслонило собой все, и даже пресловутый инстинкт самосохранения сработал много позже, нежели желание прикрыть наготу.

Я открыла глаза, дернулась, подскочила и села, сворачиваясь клубком, пытаясь сжаться в комок, пытаясь прикрыть руками и ногами свое тело. Вокруг было темно, но темнота эта странная – тусклый, желтый свет шел из другого конца комнаты, откуда-то справа, но источник его был спрятан и лился из-за темных конструкций, нагромождений и хлама, которые ощетинивались углами, прямыми и ломаными линиями. Весь это театр теней создавал жуткое ощущение заброшенного дома, которое облюбовали бомжи, но, в отличие от пристанища социальных отбросов, здесь было чисто. Подо мной был матрас, который кинули прямо на пол. Чистый матрас, но без простыни или покрывала. Скорее, это какой-то заброшенный чердак, потому как, приглядевшись, можно было увидеть старую мебель, расставленную вдоль стен, а иногда и по центру. Здесь ютились шкафы, диваны, столики и кресла, торшеры, стулья, какие-то коробки и огромные деревянные конструкции, назначение которых было неясно из-за темноты. Тепло и тихо.

Я оглянулась – никого. Позвать кого-то я не решалась. Перевела взгляд на себя и поняла, что я не только голая, но и чистая – кожа отмыта от грязи и крови, порезы, ссадины обработаны, а сама кожа намазана лосьоном. Провела рукой по волосам – вымыты, расчесаны, расплетены, спускались по плечам и спине и источали прекрасный аромат какого-то шампуня вперемешку с незнакомым женским парфюмом. По ощущениям, никакой косметики на лице не было, но все же я пробежалась пальцами по глазам и губам. Не накрашена. Просто вымыта и приведена в порядок. В товарный вид. От одной этой мысли сердце подскочило и бешено ударило в барабанные перепонки.

Щелкнул замок двери, и послышались неспешные шаги. Свет исказился, выгнулся, принимая новые формы, подстраиваясь под тело, загораживающее его, увеличивая его тень на противоположной стене. Она покачивалась в медленном танце неспешной походки, становясь все больше и больше. Но вот тень стала совсем большой и из-за огромного шкафа, стоящего посреди комнаты, вышел Максим. Взгляд его рассеяно и задумчиво скользил по полу – парень думал о чем-то своем. Возможно, о межколёсном дифференциале или о чем-то еще, что занимает их умы в перерывах между убийствами.

Он поднял на меня глаза и улыбнулся:

– Проснулась?

Его слова, его улыбка, мягкий и теплый тон голоса… Бог мой, да он же настоящий социопат. Псих. Извращенец. Я сжалась, спряла все интимное, чем смогла, чувствуя, что с лица сходит краска.

– Максим, пожалуйста… – проблеяла я.

Он медленно подошел ко мне и опустился на колени, садясь на край матраса, положил на него стопку разноцветных тряпок, чистых, выглаженных и аккуратно сложенных друг на друга, и поднял на меня глаза. Красивый, ухоженный мальчик. Глаза цвета стали, живые и умные, светло-русые волосы, постриженные и уложенные по последней моде, гладко выбритая кожа, ровная, бархатная, сливочного светло-бежевого оттенка с легким румянцем, крепкая, жилистая шея, переходящая в широкие плечи, рельефную спину и узкие бедра с круглой, подтянутой задницей. На нем был тонкий темно-синий свитер с v-образным вырезом, синие джинсы и недешевые замшевые туфли с тонкой полоской светлой подошвы. От него слабо пахло туалетной водой, чем-то свежим, легким, летним. Он скользил взглядом по моему лицу, рассматривая меня. Такой молодой, такой красивый.

И такой гнилой внутри.

– Пожалуйста, прекрати все это, – прошептала я, чувствуя, как ком подступает к горлу. Стало тяжело дышать. – Умоляю тебя, – я потянула к нему руки, но тут же опомнилась и прижала их еще сильнее, закрывая грудь. Он ухмыльнулся, уловив этот момент. Мне стало стыдно. Я заплакала тихо, беззвучно, глотая свой страх, даваясь своим стыдом. Молча, чтобы не разозлить его.

Он протянул руку и нежно стер со щеки слезу теплыми пальцами. Ладонь скользнула вниз, спускаясь к шее, где замерла, словно ожидая моего одобрения, а затем большой палец опустился в выемку между ключицами и нежно погладил ямку у основания шеи. Я вздрогнула, сжалась в комок, зажмурилась и вжала голову в плечи, насколько это позволяла его рука. Максим улыбнулся, сверкая жемчугом ровненьких зубов. От восторга он закусил губу. В его глазах сверкнули похоть и азарт. Я услышала его голос:

– Кукла… – нежно, почти ласково проговорил он.

Я ждала. Ждала, что он вопьется мне в шею. Ждала нестерпимой боли и воздуха, комом вставшего в горле. Ждала, как собака ждет команды хозяина. Но тут его рука соскользнула с моей шеи. Я открыла глаза.

Спокойно, как ни в чем не бывало, он разбирал стопку с одеждой, ища там что-то конкретное. Я смотрела, как среди вещей появляется нижнее бельё – трусы и бюстгальтер – очень красивые, тонкой работы, из черного кружева. Дорого и со вкусом. И пока он разворачивал их, внимательно разглядывая сначала лиф, потом трусы, я судорожно думала, что же мне делать? Чего он хочет от меня? Чего ждет? И ждет ли вообще? «Торговать задницей» я уже пробовала – его это раздражает, несмотря на то, что я точно знаю – он хочет меня. Ну и что с того? Ему семнадцать. В этом возрасте он хочет трахать все, что движется, и это нормально. А значит, все моя ценность сводится исключительно к вагине, а это, надо заметить, не уникально. Это может предложить любая. Есть ли что-то уникальное во мне выше пояса, или все происходящее – ритуал, к которому сводится любое интимное общение этого изверга.