— Почему не открыть слух для слов краснокожего человека? Птицы поют хорошую песню, другие птицы поют худую песню, но каждая птица знает свою песню. Воины мохоки знают леса и знают, что надо идти в обход, когда идешь по военной тропе. Английский вождь, верно, думал, что у его воинов две жизни, потому что поставил их под карабины и пушки и заставил стоять, чтобы их убивали. Индейцы так глупо никогда не поступают.

Что можно было на это возразить? Не тратя слов, я заявил, что мы вес готовы идти в Мусридж, как он нам советовал, и Сускезус встал и пошел вперед, идя тем самым путем, каким он привел нас сюда.

Гурт шел впереди меня, и я не мог не залюбоваться его величественной, крупной фигурой, его ловкостью, его легкостью и подвижностью. При этом я вдруг заметил, что в бою ему оторвали или отрубили низ блузы, и пуля пробила его головной убор. Гурт не мог этого не заметить, но даже не упомянул об этом.

Мы сделали всего только один привал, чтобы пообедать, и во время обеда упомянули о том, что нерадостные вести принесем господину Траверсу.

— Едва ли кто успел уже опередить нас! — сказал Гурт.

— Никто не знает! Гуронам еще рано! — сказал Сускезус.

— Очень жаль, — сказал Гурт, — что мы не спросили тогда ни слова об этой экспедиции у тетушки Доротеи.

— Но ведь это решительно ничего бы не изменило! — заметил я.

— Как? Если бы Аберкромби заранее знал об этом поражении, он не приказал бы идти на приступ.

— Но тогда Доротея и не предсказала бы поражения.

— А ведь и в самом деле! — рассмеялся Гурт. — Я этого и не сообразил. Вот оно, что значит получить образование в колледже!

Пообедав, мы встали и пошли дальше. Солнце близилось к закату, когда мы достигли пограничной линии Мусриджа. Руководствуясь зарубками, сделанными на деревьях, мы по прямой линии направились к хижине. Немного погодя, Сускезус попросил нас остановиться и пошел сам вперед на разведку. Вскоре он позвал нас, и, дойдя до жилища, мы нашли его в том виде, в каком оставили, но вокруг никого не было видно. Быть может, землемеры ушли куда-нибудь далеко на работу и ночевали в лесу, а Петер пошел с ними. Мы вошли в хижину: она была пуста, но все было на своих местах. Джеп принялся готовить ужин.

В ответ на высказанное предположение об отсутствии землемера и Петера Сускезус сказал:

— Зачем гадать? Я увижу! Еще светло, есть время; я вам скажу верно! — и он вышел из дома.

Любопытство побудило меня последовать за Сускезусом; спустившись с холма в так называемую долину, он стал изучать следы на мягкой траве и опавших листьях, покрывавших землю густым слоем. Обойдя наполовину вокруг дома, держась в трехстах шагах от него, индеец вдруг остановился, прилег на землю, затем встал и воткнул сломанную ветвь в том месте, где стоял.

— Что ты здесь видишь, Сускезус? — спросил я. — Разве здесь есть какой-нибудь след?

— Хороший след, свежий след, пахнет гуроном! Это открытие заставило меня вздрогнуть.

— Я ничего не вижу! — сказал я.

— Вот, — сказал он, указывая пальцем на легкую вдавленность на слое опавшей листвы, — это пятка, а вот большой палец.

— Пусть так! Но почему же ты думаешь, что это след гурона?

— А вот! Один, другой, третий такой же след; все на равном расстоянии друг от друга; одна нога, другая, опять и опять…

— Да, я готов согласиться, что это человеческий след, но и наши носят мокасины, как и краснокожие!

— А большой палец, обращенный внутрь? Это не след бледнолицего!

— Это верно, но индеец не обязательно гурон! Откуда мог взяться этот гурон тотчас после битвы, когда все они были там, под Тикондерогой, когда между ними и Мусриджем лежало озеро? Он никак не мог успеть обойти его.

— Вы не знаете краснокожих! — отвечал Сускезус — Это след гурона.

— Но не могли же гуроны менее чем за двадцать четыре часа пройти расстояние в семьдесят миль!

— А мы прошли?

— Да, но мы большую часть пути сделали в лодке, а гуронам надо было преодолеть этот путь пешком.

— Зачем? Гурон гребет не хуже онондаго; лодок много! Озеро велико. Почему они не могли ехать водой?

— Но ведь озеро было покрыто английскими судами!

— Английскими судами, на которых везли раненых или беглецов! Разве гурон их побоится? А судов что ему бояться? Суда ни глаз, ни ушей не имеют, суда не убивают!

— Нет, но те, что были на них, могли и видеть, и слышать, и убить, и окликнуть чужую, незнакомую лодку?

— А моя лодка тоже была чужая, незнакомая — и прошла!

Несомненно, что лодка с несколькими гуронами могла пройти несравненно быстрее, чем наша, на которой была всего одна пара весел; возможно было, что, высадившись у форта Уильям Генри, индейцы могли прийти сюда раньше нас. Но как могли они найти сюда дорогу? Как могли они отыскать нашу хижину?

Эти вопросы я задал онондаго.

— Вы не знаете индейцев, — повторил он опять. — Видели вы коня, павшего в лесу? Когда он пал, воронов не было, а потом их слетелась целая туча. Так и индейцы. Теперь везут раненых. Индеец сторожит в лесу, ему нужны скальпы; он их любит. Теперь весь лес полон гуронами до самого Альбани. У англичанина сердце упало низко — у индейца оно теперь прыгает высоко. Скальпы — это так заманчиво; они только об этом и думают!

Тем временем Гурт и Дирк уже принялись за ужин; я, войдя в хижину, сел с ними, но после разговора с Сускезусом у меня пропал аппетит.

За ужином я сообщил товарищам об открытии онондаго.

— Если здесь недавно были гуроны, то эти хитрые дьяволы не задели ни одной былинки; но нет ничего невозможного в том, что они теперь бродят повсюду, рассчитывая добыть скальпы в маленьких отрядах, конвоирующих раненых офицеров!

— Если так, то Бельстрод рискует попасть им в руки!

— Я надеюсь, что его уже успели доставить в Равенснест, где он будет в полной безопасности! Во всяком случае, такой опытный краснокожий, как наш онондаго, едва ли ошибается.

— Теперь уже слишком поздно идти куда-нибудь, — сказал Дирк, — придется заночевать здесь. Да и нам лично не грозит никакой опасности, иначе бы нас об этом предупредила Доротея. Как видишь, Корни, мы выбрались из этой свалки без единой царапины.

В сущности, Дирк был прав. Было уже почти совсем темно, и мы, посоветовавшись с онондаго, решили переночевать в хижине. Обыкновенно индейцы и негры ночевали под навесами, пристроенными снаружи к дому, но сегодня все забрались в хижину и крепко забаррикадировали дверь.

Не прошло получаса, как все мы спали крепким сном. Мы улеглись в девять часов вечера, а в два часа ночи Сускезус осторожно разбудил меня. Несмотря на то, что в хижине еще было совсем темно, я все-таки увидел, что только индеец был на ногах, все остальные спали.

Разбаррикадировав дверь, он вышел, сделав лишь знак следовать за ним. Снова тщательно заперев двери, я вышел за онондаго, который, отойдя шагов на пятнадцать или двадцать от жилища, остановился.

— Здесь хорошее место, — сказал он, — раскройте свои уши!

Но кругом было тихо и темно; казалось, ничто не шелохнется под этими темными сводами девственного леса.

— Я ничего не слышу! — шепнул я Сускезусу.

— Скоро услышите; я лежал и вдруг услышал дважды, а теперь услышите и вы!

Действительно, почти в тот же момент и я услышал страшный человеческий крик, крик, леденящий душу, которого я никогда не мог забыть. Вопль, протяжный стон, в котором можно было различить слово: «Спасите!..»

— Боже мой, кто-то зовет на помощь! Разбудим товарищей и поспешим на помощь!

— Пойдемте, — сказал онондаго, — но звать никого не надо! Двое лучше, чем четверо… Подождите минуту!

Я ждал, напрягая слух, пока Сускезус сбегал в хижину и вернулся оттуда с нашими карабинами, затем легким, неслышным шагом, едва касаясь земли, быстро, но осторожно пошел по направлению юго-запада, откуда донесся крик.