– О, я видел все собственными глазами. Много лет подряд это случается, и я не раз обсуждал происходящее с тем человеком. Это один из шведских поселенцев, что живет в низовьях реки, по-английски он говорит не хуже меня. Мы помогали ему строить хижину и амбар, когда он переехал сюда, спустя несколько лет после нас. Уже тогда я стал присматриваться к нему. Видишь ли, у него есть сын, белокурый мальчик, ну, в общем, типичный швед.

– Волосы абсолютно белые?

– Ну да, словно иней при первых лучиках солнца, аж сияют. Красивый парнишка.

– Вижу как наяву, – кивнул Сказитель.

– Тот парнишка… в общем, отец очень любил его. Больше жизни. Наверное, ты слышал ту библейскую историю, в которой отец подарил сыну разноцветное платье? 40

– Приходилось.

– Он любил своего сына не меньше. Так вот, однажды я увидел, как они гуляли вдоль реки. Вдруг на отца что-то нашло, он со всех сил пихнул своего сына, и тот свалился прямо в воду. Малышу повезло, он ухватился за бревно, что проплывало рядом, и его отец и я вытащили мальчика. Я, помню, страшно перепугался: не верил собственным глазам, ведь отец мог убить любимого сына. Но не подумай, он вовсе не хотел убивать его, однако если б мальчик утонул, тщетно отец винил бы себя.

– Представляю. Отец, наверное, не пережил бы этого.

– Конечно, нет. Потом я еще пару раз встречался с тем шведом. Как-то раз он рубил дерево и так размахнулся топором, что, если б мальчик в ту секунду не поскользнулся и не упал, лезвие вонзилось бы прямо ему в голову. После такого удара вряд ли бы кто выжил.

– Уж я бы точно помер.

– И я попытался представить, что было бы дальше. О чем бы думал отец. Поэтому, заглянув к нему в гости, я сказал: «Нильс, тебе бы быть поосторожнее с мальчишкой. В один прекрасный день ты раскроишь ему голову, если и дальше будешь бездумно махать топором».

А Нильс мне и ответил: «Мистер Миллер, то была вовсе не случайность». Помню, услышав его ответ, я немало растерялся и даже забыл, где нахожусь. Что он имел в виду, говоря, будто бы это не случайность? Но он мне объяснил: «Вы и не подозреваете, что происходит на самом деле. Может, ведьма какая наслала на меня проклятие или дьявол мозги похитил, но стучал я мирно топором, думал, как сильно люблю своего сына, и вдруг ощутил страшное желание убить его. Впервые подобное затмение нашло на меня, когда он был грудным младенцем, а я держал его на руках, стоя у нас дома, на лестнице, что вела на второй этаж. Словно голос чей-то в моей голове заговорил, подзуживая: „Брось, ну, брось его вниз“. И мне страшно захотелось подчиниться этому настоянию, хотя я знал, что совершу страшнейший грех в мире. Я мечтал бросить сына об пол, я превратился в мальчишку, давящего жука булыжником. Я жаждал увидеть, как голова его расколется, ударившись о доски пола.

Но я поборол желание, подавил его и прижал сына к себе так крепко, будто хотел задушить. Положив наконец мальчика в колыбельку, я понял, что отныне никогда не буду ходить с ним на руках по лестницам.

Но я же не мог позабыть о его существовании, ведь он мой родной сын. Он рос чистым, хорошим, замечательным мальчиком, и я не мог не любить его. Если я начинал избегать его, он плакал, потому что папа не играл с ним. Но, оставаясь с ним, я ощущал прежнее желание убить – оно возвращалось снова и снова. Не каждый день, но довольно часто. Иногда оно завладевало мной настолько стремительно, что я какое-то время не осознавал, что творю. Как в тот день, когда я сбил его в реку. Я тогда споткнулся и ударил его, но, делая шаг, я знал, что непременно споткнусь и обязательно собью с ног сына – я знал, но не успел остановить себя. И я понимаю, что когда-нибудь не смогу остановиться и убью своего сына, если он попадется под руку».

Сказитель заметил, что рука Миллера слегка дернулась, как будто смахивая со щеки слезы.

– Неправда ли, странно? – спросил Миллер. – Отец питает столь противоречивые чувства к собственному сыну.

– А у того шведа есть другие сыновья?

– Есть несколько, постарше. А что?

– Я вдруг подумал, а не хотелось ли ему когда-нибудь и их убить?

– Никогда, ни разу. Я тоже его об этом спросил. Спросил, и он ответил: «Ни разу».

– И что же, мистер Миллер, вы ему посоветовали?

Миллер несколько раз глубоко вдохнул.

– Я не знал, что ему и посоветовать. Некоторые вещи я просто не могу осмыслить – они слишком велики для меня. К примеру, почему вода хочет убить моего Элвина? И этот швед со своим сыном… Может быть, некоторым детям нельзя становиться взрослыми. Ты как думаешь, Сказитель?

– По-моему, иногда рождаются дети, которые настолько важны для всего мира, что кто-то – некая неведомая сила – желает им смерти. Однако той силе всегда противостоят другие стихии, может быть, куда более могущественные, которые охраняют детей.

– Тогда почему эти силы никак не проявляются? Почему не явится кто-нибудь и не скажет… не явится к тому бедняге шведу и не скажет ему: «Ты не бойся, твоему мальчику больше ничего не грозит!»

– Вероятно, эти силы не умеют говорить, а могут проявить себя только поступками.

– Единственная сила, которая проявляется в этом мире, – та, что убивает.

– Ничего не могу сказать насчет того мальчика шведа, – промолвил Сказитель, – но мне кажется, что твоего сына защищает нечто весьма могущественное. Судя по твоим словам, чудо, что он вообще ходит по свету, поскольку должен по меньшей мере десять лет назад лечь в могилу.

– Это правда.

– Я думаю, что-то или кто-то его бережет.

– Плохо бережет.

– Но ведь вода пока не добралась до него?

– Ты представить себе не можешь, Сказитель, насколько близко она подбиралась.

– Если ж говорить о шведе, то я точно знаю, что его кто-то бережет.

– Кто же? – поинтересовался Миллер.

– Да его собственный отец хотя бы.

– Отец – его злейший враг, – покачал головой Миллер.

– Я так не считаю, – возразил Сказитель. – Знаешь ли ты, сколько отцов случайно убивают своих сыновей? Идут на охоту, и ружье вдруг случайно выстреливает. Или телегой переезжают сына, или падает он откуда-нибудь. Такое происходит везде и всюду. Может, те отцы просто не видят, что происходит. Однако твой швед очень умен, он видит и поэтому следит за каждым своим шагом, вовремя себя удерживая.

– Послушать тебя, он вовсе не так уж плох, как кажется, – в голосе Миллера прозвучала толика робкой надежды.

– Если б он был дурным человеком, мистер Миллер, его сын давно бы лежал в могиле.

– Возможно, возможно.

Миллер снова задумался. На этот раз он молчал долго – Сказитель даже успел задремать. Проснулся он, когда Миллер говорил:

– …все хуже и хуже. Все труднее ему бороться с этими желаниями. Недавно он работал на сеновале на… в сарае, скидывая на телегу солому. А сразу под ним стоял его мальчик – ему и надо было всего лишь выпустить из рук вилы. Легче легкого, а потом бы он сказал, что вилы сами выскользнули у него из рук, и никто бы ничего плохого не подумал. Надо было просто отпустить их, чтобы насквозь прошить мальчишку. И он уже собрался это сделать. Ты понимаешь? Он больше не мог бороться с нарастающим желанием, оно было сильнее, чем обычно, и он поддался. Решил уступить и покончить с этим сумасшествием. Но в тот самый миг, откуда ни возьмись, в дверях объявился незнакомец и закричал: «Нет!» И я опустил вилы… это он так сказал: «Я опустил вилы, но тело мое так дрожало, что я шагу ступить не мог. Я знал, что незнакомец разглядел живущую в моем сердце жажду убийства и, наверное, посчитал меня самым ужасным человеком в мире, раз я замыслил убийство собственного сына. Он и догадываться не мог, какую упорную борьбу я вел все прошлые годы…»

– А может быть, тот незнакомец знал кое-что о силах, обитающих в сердце каждого человека? – предположил Сказитель.

– Ты думаешь?

– Ну конечно с полной уверенностью я утверждать этого не могу, но скорее всего тот незнакомец понял, насколько отец любит сына. Возможно, долгое время незнакомец пребывал в растерянности, но наконец понял, что ребенок, обладая исключительными силами, нажил весьма могущественных врагов. А после, поразмыслив как следует, пришел к выводу, что скольких бы врагов мальчик ни имел, его отец не входит в их число. Что он не враг ему. И у него нашлись бы слова, которые он мог бы сказать отцу того мальчика.