И еще через несколько секунд мы наконец помчались через века.

Когда отступило обычное при этом головокружение, я смог наблюдать за табло времени. Когда началась наша эпоха, у меня радостно екнуло сердце. Вот хроноскаф проскочил первое тысячелетие, и мы со Стасом обрадованно переглянулись. 1112, 1680, 1937… У меня задрожали коленки… 1966!.. И все. Стоп. Красные цифры на зеленом поле прекратили свой стремительный бег.

Мы снова переглянулись. Но радости в наших взглядах на этот раз уже не было.

– Куда будем приземляться? – спросил Шидла мрачно.

Лина смотрела на меня с ожиданием.

– Не дотянули? – догадалась она по выражению моего лица.

– Не дотянули, – подтвердил я.

– Сколько?

– Мама родит меня только через тринадцать лет. А его, – кивнул я на Стаса, – еще через год.

– Ну, это не так уж много, – грустно улыбнулась она.

Стас отвернулся, чтобы мы не видели, что творится с его лицом. Потом сказал Шидле с отчаянием в голосе:

– Я тоже останусь здесь.

– Нет, – твердо ответил сфинкс. – Тогда все было зря. – И, повернувшись ко мне, повторил: – Куда будем приземляться?

Я перевел его вопрос Лине. Она пожала плечами:

– Все равно. Может быть, в ваш город?

– Нет, – сказал Стас, – у нас зимой холодно, а ты к этому не привыкла.

Лина благодарно посмотрела на него.

– Да, – подтвердила она, – мне бы хотелось, чтобы было солнце, много солнца. Чтобы там росли виноград и разные фрукты. И чтобы люди были добрыми…

– Ташкент! – выпалил я, потому что вдруг вспомнил мамины рассказы про этот город. Стас согласно кивнул головой. – Ташкент, – повторил я сфинксу.

– Где это? – деловито спросил он. – Вы на глобусе найдете?

– Запросто, – заверил Стас, – мама на нем Ташкент сто раз нам показывала.

– Тогда ищите, – сказал Шидла и что-то нажал на приборном щитке.

Голографическая модель Земли, вращаясь, повисла за нашими спинами. Выждав подходящий момент, Стас ткнул пальцем в знакомую точку. Шар остановился, а место, которое указал Стас, вспыхнуло бирюзовой звездочкой.

– Не ошибся? – подстраховался Шидла.

– Все правильно, – подтвердил я.

– Что ж, тогда готовьтесь к приземлению.

В этот момент Лина протянула руку и погладила сфинкса по гриве.

– Переведи ему, Стас, – попросила она, – пусть не расстраивается. Я понимаю, что он хороший и ни в чем не виноват.

Стас перевел, и Шидла, встряхнувшись, как большой кот, грустно покачал головой.

– Спасибо, – сказал он.

И Стас перевел это Лине.

…Мы приземлились ночью. Сначала падали с парашютом, затем зависли над землей, удерживаемые антигравитацией.

– Ты же говорил, нет запаса энергии! – воскликнул Стас обличающе.

– На движение прямо над поверхностью затраты минимальны, – ответил сфинкс. – Если даже мы будем кататься в хроноскафе, как на антиграве, целый день, мы потратим энергии столько, сколько нужно для переброски во времени часа на два-три.

Стас прикусил язык, и мы двинулись над ночным городом, подыскивая удобную и пустынную площадку.

Мы сели в центре, на стадионе. Пока мы летели, я рассказывал Лине, что такое милиция и детская комната в ней, а также научил говорить по-русски «здравствуйте» и «меня зовут». Чем еще я мог помочь ей?

Втроем мы выбрались из капсулы. Душная летняя ночь наполняла смешанным чувством радости и грусти. Мы молча прошли несколько шагов.

– Ну все, мальчики, вам нужно возвращаться, – сказала Лина. – Долго прощаться не будем. Я рада была узнать вас. И очень вам благодарна. Вы ведь мне жизнь спасли. И от Неменхотепа избавили. Жаль, конечно, что так получилось…

– Мы все равно найдем тебя, Лина, все равно найдем, – сказал Стас запальчиво, потом неожиданно обнял ее и, повернувшись, побежал к хроноскафу. На Лине от его объятий осталось несколько прилипших кусочков разваренной моркови.

«Найдем, – подумал я. – Если бы речь шла о расстоянии, а тут – время. Никогда мы ее не найдем. Или найдем чужую взрослую тетю… Нет уж, лучше не искать даже».

– Прощай, Лина, – сказал я и легонько сжал ее ладонь в своей.

– Прощай, Костя. – Она улыбнулась, и в то же время я увидел, что на глаза ей навернулись слезы. Удивительно, другая девчонка уже давно рыдала бы навзрыд…

Я забрался в капсулу, и тут вдруг Шидла сказал нам:

– Посидите тут минутку, только ничего не трогайте. Мне тоже нужно ей кое-что сказать. – И он выскочил наружу с прижатой к груди передней лапой, явно что-то от нас пряча. Только, честно сказать, мне совсем не было интересно, что он там прячет. Ничего мне не было интересно.

Сфинкс вернулся минуты через три.

Стас вдруг расплакался. Хотя вообще-то не вдруг. Если бы не заплакал он, наверное, первым разревелся бы я.

Шидла, запуская ракетные двигатели, жалостливо поглядывал на нас. Но меня эти взгляды только раздражали. Откуда ему – сфинксу (у них и самок-то нету!) – понимать, что такое друг-девчонка. Вообще друг – это много, а если человек смог стать твоим другом несмотря на то, что он – девчонка, это уже серьезно.

Через минуту я убедился, что в этом отношении мы с братом солидарны.

Когда Стас всхлипнул особенно громко, Шидла мягко сказал:

– Перестаньте, котята, во всяком случае…

Но закончить он не успел, потому что Стас заорал:

– Молчи, урод! Что б ты понимал?!

Самым поразительным было то, что Шидла действительно замолчал и ничем не выказал обиды. Заговорил же снова лишь минут через двадцать, когда мы со Стасом уже болтались в невесомости, а сам он настраивал временной блок. Заговорил так, словно его и не прерывали:

– …Во всяком случае, ее жизни ничего не угрожает.

– Почему это? – не поверил я.

– Потому что я – преступник, – туманно ответил он, а потом сразу сменил тему, как будто жалел о сказанном: – Кстати, учтите, хроноскаф невозможно настроить с точностью до минуты, и не исключено, что вы появитесь в своем времени часа на два-три раньше или позже своего исчезновения.

– Если раньше – не беда, – заметил уже успокоившийся Стас, – переждем. А вот если позже, когда нас папа с мамой уже хватятся, тогда что-то сочинять придется.

– Можем и сейчас – заранее – сочинить, – предложил я.

– Предпочитаю экспромт, – заявил Стас как всегда самонадеянно.

Я заметил, что брат мой жалеет, что обругал сфинкса; все-таки мы привязались друг к другу, многое вместе пережили. Да что говорить, у Неменхотепа-то он нас по-настоящему спас. Но извиняться… Нет, это не в Стасовой натуре. Он, заглаживая свою вину, все-таки попытался затеять дружескую беседу. И это ему удалось.

– Шидла, а что ты будешь делать, когда нас вернешь домой? – спросил он. – Отправишься в Древний Египет и умрешь там с голоду?

– Раньше я хотел поступить именно так, – ответил сфинкс, – но сейчас, думаю, я могу сделать больше. Я могу максимально увеличить вероятность того, что петля замкнется. Не надеясь на слепой случай.

– Как?

– Я лично позабочусь о том, чтобы статуя сфинкса была построена. И чтобы хроноскаф со мной внутри, замаскировав, поместили именно в фундамент этой статуи, где его потом и должны найти.

– Но как ты сможешь быть уверенным в этом? – не унимался Стас. – Ну статую ты еще можешь заставить построить. Тебя боятся. О твоем бластере, наверное, легенды сложили. – При этих словах Шидла почему-то отвел глаза. – Но как ты заставишь египтян делать все по-твоему, когда тебя уже не будет?

Логика в словах Стаса была железная, но Шидла ответил такое, что мы с братом ошалело выпучили глаза:

– Они не посмеют нарушить волю фараона. А я буду фараоном.

Мы молчали, просто не зная, что сказать, а сфинкс пояснил, распаляясь:

– Я воспользуюсь гибелью Неменхотепа. Я буду хорошим фараоном. Я их многому научу. Как добывать железо, как делать бумагу, как растить новые сорта злаков… А главное, я научу их справедливости. Уж кто-кто, а я-то знаю, что такое справедливость. Я буду очень справедливым фараоном, мои подданные будут любить меня. И никаких жертвоприношений! Это же дикость несусветная! – Он помолчал, а потом закончил проникновенно: – А еще не понравилось мне, как они там с кошками обращаются… я их научу.