Вообще, среди артистов театра существовало негласное правило, никогда не соваться в дела другого Однако, из обрывочных фраз, которые иногда роняла Руби, Сэйдж удалось в общих чертах узнать, что произошло с отцом детей подруги.

Он, однажды, просто ушел из дома и не вернулся. Их дочке в то время было всего шесть месяцев. Поэтому неудивительно, что Руби терпеть не могла мужчин и никому из них не доверяла.

Сэйдж открыто поведала о причинах, заставивших .ее приехать в Шайенн, исключая, конечно, всякое упоминание о Джиме или ее опасениях насчет деверя Она рассказала, что вся ее семья, кроме восьмилетнего племянника, была убита тремя бандитами.

Когда Сэйдж вновь вспомнила все, что пережила в тот страшный день, ей на глаза навернулись слезы. И Руби, всем сердцем сочувствуя горю своей подруги, обняла ее и держала так все время, пока она плакала. Но оплакивала молодая вдова не только смерть Артура, Кейла и Мери, она плакала еще и потому, что навеки потеряла Джима.

«Я никогда его не теряла, — горько подумала Сэйдж, вытирая глаза. — Джим никогда и не был моим».

Затем она рассказала Руби о том, что особенно беспокоило ее.

— Мать Дэнни была индианкой. Как ты думаешь, жители Шайенна примут его, когда я привезу моего племянника в город, чтобы тут жить?

— Знаешь, Сэйдж, врать не буду. Всякие поганцы будут отворачивать от него носы, как и от тебя, впрочем. А простые люди, рабочие, не обратят никакого внимания на то, что у мальчика индейская кровь. Немного помолчав, Руби спросила:

— Послушай, а может, твоему племяннику было бы лучше, если бы ты осталась в Коттонвуде. Ты, по моему, упоминала, что он счастлив на этом ранчо. Может, в салуне просто мало платили за пение?

Сэйдж, конечно, не назвала подруге подлинных причин, по которым она не могла остаться в Коттонвуде. Она не сказала, что боялась превратиться в очередную шлюху Джима Латура или что ее отыщет деверь. Поэтому ей пришлось солгать:

— В маленьком городке не заработать таких денег.

У Сэйдж был выходной, поэтому она все еще лежала в постели, хотя стрелки на ее часах уже приближались к десяти. Она вспомнила свой разговор с Руби неделю назад и почувствовала, что умирает от тоски по племяннику. Однако, теперь, к своему удивлению, она обнаружила, что страстно желает увидеть и Джима. Ей хотелось вновь побыть с ним, услышать его веселый, насмешливый голос. Она вспомнила взгляд Джима сквозь прищуренные глаза, в которых ясно читается его желание заняться с ней любовью.

Сэйдж вспомнила, как все это случилось у них в последний раз, когда они были вместе. Именно тот случай, из-за которого ей пришлось внезапно и раньше, чем она предполагала, уехать в Шайенн. Знает ли уже Джим, что она покинула Коттонвуд? А если знает, что чувствует? Неужели ему все равно?

Конечно, он наслаждался, обладая ее телом, но его последующие поступки показали, что это все совсем не так много значило для него, как для нее.

Сэйдж вздохнула и закрыла глаза рукой. То, что она ему отдавала, могла бы дать Джиму любая женщина и, возможно, даже лучше, чем получалось у нее. Вон, эта шлюха, Реби, например. Уж она-то знает десятки разных способов, как доставить удовольствие мужчине.

— Прекрати! — шепотом приказала себе Сэйдж, села в кровати, а потом поставила ноги на пол. — Ты не должна больше вообще допускать мысли об этом человеке! Подумай хоть на минуту, ведь он обращался с тобой, как с глупым теленком. И, вообще, можно быть уверенной, что и в его мыслях и в его кровати твое место заняла сейчас другая женщина.

Сэйдж ошибалась, когда думала, что Джим забыл о ней. Она также допустила ошибку, думая, что у него появилась новая женщина. С той самой последней ночи с нею он не прикасался и даже не посмотрел ни на одну из них.

Джим вдруг обнаружил, что постоянно думает о Сэйдж, беспокоится о ней. Прошло почти три недели с того дня, когда она уехала, а он постоянно спрашивал себя по несколько раз на день, появился ли у нее уже мужчина. То он говорил себе, что Сэйдж не из тех женщин, которые ложатся в постель с мужчиной после недели знакомства, в следующее мгновение Джим напоминал себе, что она была такой раньше, до того, как они познакомились. Теперь, зная о том, сколько удовольствия может ей принести физическая любовь, возможно, ей захочется как можно скорее получить удовлетворение.

Однако, была еще одна вещь, которая в последнее время начала беспокоить Джима больше всего остального. Что-то в нем медленно, но неотвратимо менялось. Недавно он заметил, что его мечты о Сэйдж, мысли о ней перестали быть только сладострастными и чувственными. Много раз в мыслях она просто тихо лежала в его руках, ее теплое, нежное тело уютно устроилось возле него, а ее голова покоится у него на плече. А иногда она виделась ему на сцене в салуне, поющей свои прекрасные песни, и он так гордился ею, что, казалось, лопнет от гордости.

Но чаще Джим видел Сэйдж в своем новом доме, расставляющей мебель, готовящей еду. И Дэнни вместе с ними, их сын, объезжающий с ним ранчо, помогающий пасти стада.

Каждый раз, когда у него появлялись подобные мечты, Латур злился на себя, обзывал последним идиотом и даже крепче. Однако, следующей ночью все повторялось вновь, его посещали те же видения. Он уже ненавидел эти ночи, свой новый дом, охапку сена, на которой лежал. И как бы ни снилась ему Сэйдж, хозяйкой, возлюбленной или просто далекой знакомой, наутро Джим просыпался в ужасном состоянии, уставшим, неудовлетворенным, слегка растерянным. Ему порой казалось, что он медленно сходит с ума.

Чтобы одолеть назойливые воспоминания о Сэйдж, Джим с головой уходил в работу, старался везде успеть, но дом для рабочих был уже закончен, и парни переселились в него, столовая тоже близилась к завершению, а повар готовил отлично.

Латур часто вспоминал тот день, когда была доставлена заказанная им плита. Он начал было помогать устанавливать ее. Но после того, как Джесси несколько раз врезался в него, терпение повара лопнуло, и тот взмолился, причем мольбы больше походили на рычание: «Босс! Неужели у тебя нет больше никаких дел?»

Джим намек понял и полностью переключил внимание на строительство своего дома. Он решил оказать помощь строителям, возводившим крышу. Полчаса плотник худо-бедно держался, а потом сказал примерно то же, что и Джесси, но только более прямо: «Латур, почему бы тебе не убраться к дьяволу с моей дороги? Хватит путаться под ногами! Проваливай и помогай кому-нибудь еще!»

Единственно, ковбои приветствовали Джима, и среди них он отдыхал душой. Гоняясь в течение двенадцати часов за упрямыми, подвижными и круторогими животными, мужчина настолько выматывался, что засыпал, как только заворачивался в свое одеяло.

Работники Джима нарядили его для работы погонщиком из своих запасов. Они дали ему мягкую шляпу с загнутыми назад полями, пару прочных шерстяных штанов, у которых на заду и с внутренней стороны бедер была нашита оленья кожа. Как объяснили Латуру ковбои, без такого приспособления седло очень быстро перетерло бы ему всю материю, а заодно и то, что под ней.

Один парень подарил Джиму куртку с глубокими карманами, чтобы не тратить время и не лазить в карманы штанов, когда сидишь в седле. А Клем Троубридж отдал ему высокие, до колен, сапоги, которые предохраняют от пыли и мелких камешков. Ну, а шпоры у Джима были свои.

Повар продолжал готовить очень вкусные, обильные блюда, так что тут все было тоже нормально. Джим, вообще, велел, чтобы на харчах никто не экономил, и Джесси, что называется, поймал хозяина на слове. Каждое утро, на заре, прежде чем парням выезжать на работу, они получали на завтрак бекон и гренки или оладьи. А вечером, когда ковбои, загнав скот в загон, возвращались, на ужин их ждало или жаркое, или отбивные, или тушеное мясо. Джесси выпекал прекрасный хлеб, готовил отличный крепкий кофе, а печенье и пироги были выше всяких похвал. Однако, Джим Латур об этих завтраках не жалел, так как прекрасно знал, что даже не будь всего остального, ковбои будут работать на него из-за того, что у них всегда есть хорошая пища, и ее много. Хорошо известно, что ковбои всегда ценили хорошую еду даже выше приличной платы.