Операции такого рода мне очень нравились. Зачастую несколько малочисленных групп, сформированных из людей умелых и исключительно решительных, добивались результатов почти невероятных. К сожалению, успех подобных затей был лишь слабым проблеском на мрачном, грозном фоне. Доклад унтер-офицера Г., командовавшего одной из групп, добавил особо зловещие тона в эту совершенно безрадостную картину: в Румынии, по ту сторону Карпат, группа встретила отряд противовоздушной обороны численностью около двух тысяч. Его подразделения, отлично экипированные и располагавшие скорострельными зенитными орудиями, остановились в небольшой лощине рядом с крупной магистралью и, не зная, что делать, просто ждали. По сути дела, они сдались даже до появления русских. Из двух тысяч человек только триста решили присоединиться к войскам и пробиваться через линию фронта. Остальные предпочли остаться здесь и глупо, пассивно ждать, не имея более воли с боями прокладывать дорогу к своим позициям. Они собирались сдаться первому советскому военному патрулю. И подобное случалось десятки, сотни раз на всем протяжении Восточного фронта. Доказывали ли эти примеры, что моральный дух германских солдат пал окончательно, что наши войска и думать забыли о возможности победы? Или дело просто в «русском психозе», который являлся следствием полного физического и нервного истощения? Тогда я еще горячо надеялся, что это не конец, хотя не мог перебороть чувства тревоги.

10 сентября 1944 года (в то время в Фридентале работали над реорганизацией новых батальонов — их следовало превратить в войска, которым по плечу любые задачи) пришел вызов в ставку фюрера. К тому времени «Волчье логово» находилось уже не так далеко от передовой, всего в нескольких десятках километров. В этой агломерации, представляющей собой главный штаб германских войск, появилось новое убежище под названием «Фюрербункер» — огромнейший сводчатый блок из армированного бетона с толщиной стен семь метров. Система подачи воздуха функционировала недостаточно хорошо, и потому трудно было долго оставаться в бункере; не просохший еще бетон выделял неприятные, тяжелые испарения.

Напротив, большая центральная казарма выглядела более уютно и приветливо: широкие проемы окон, в просторных комнатах чистота и порядок. Именно здесь в два часа дня и в десять вечера ежедневно шли военные совещания, на которых вкратце докладывалась ситуация и принимались важнейшие решения. Сразу по приезде — было около десяти часов утра — генерал Йодль объяснил, что мне предстоит в течение нескольких дней ассистировать при рассмотрении вопросов, касающихся положения на южном участке Восточного фронта. Кроме того, именно в этом секторе мне предстояло провести миссию чрезвычайной важности.

Хотя я участвовал только в совещаниях, посвященных лишь части Восточного фронта, нетрудно было уяснить, что военные власти изрядно запутались. «Верховное командование» в действительности уже не командовало Восточным фронтом. Впрочем, на других фронтах, включая Балканы, оно непосредственно руководило оперативными штабами. Более того, флот и Люфтваффе направляли в соответствующие штабы вермахта офицеров связи с ежедневными докладами. Адольф Гитлер являл собой единый координирующий центр высшей инстанции, с тех пор как взял на себя командование всеми родами войск — непосильная ноша, с которой не справится даже сверхчеловек.

Оказавшись в большом зале казармы, я не имел достаточно времени представиться генералам и офицерам этого штаба, поскольку почти сразу прозвучала команда и мы застыли в положении «смирно». В сопровождении маршала Кейтеля и генерала Йодля в зал вошел фюрер.

Я смотрел на него со страхом, если не сказать с ужасом, с трудом находя знакомые черты того образа, который хранился в моей памяти. А ведь в последний раз я видел его прошлой осенью, с той встречи не минуло и года. К нам приближался человек бесконечно усталый, согбенный, ужасно состарившийся; и даже его голос, прежде сильный и высокий, порой сбивался на хрип, звучал слабо и устало. Не источила ли его та же тайная боль, что мучила и меня? Левая рука заметно дрожала, когда он не придерживал ее правой. Следствие покушения 20 июля? Или фюрера сломил страшный груз ответственности, которую он добровольно взвалил на себя и нес один все эти годы? Я не мог удержаться от вопроса, откуда этот старик умудрялся черпать энергию, необходимую для осуществления подобных задач?

Адольф Гитлер пожал руки нескольким офицерам, встречавшим его у двери, сказал несколько любезных слов и мне, а затем приказал приступать к докладам. Два стенографиста заняли места в конце центрального стола. Все офицеры остались стоять; возле стола фюрера, на котором лежали лишь цветные карандаши и очки, была скромная табуретка, но он лишь изредка присаживался на несколько минут.

Генерал Йодль изложил ситуацию. Мы следили за его объяснениями по огромной карте, разложенной на центральном столе. Номера дивизий, армейских корпусов, танковых полков мелькали бесчисленной чередой. Здесь русские атакуют, но мы можем их оттеснить. Там они проделали широкую брешь, которую мы в состоянии уменьшить контрударом таких-то частей. Я был поражен тем, сколько деталей фюрер держит в голове, чувствует сердцем: количество танков на том или ином направлении, запасы горючего, силу тех или иных резервов и т, д. На память перечислял недавно присвоенные кодовые названия, пояснял на карте свои распоряжения. Ситуация сложилась тяжелая. Фронт находился рядом с границей между Венгрией и Румынией. Имея за плечами немалый опыт, я не мог отделаться от сомнений. Способны ли перечисленные дивизии сражаться? В каком состоянии находится их артиллерия, транспортные средства? Сколько танков, самоходных орудий повреждено или попросту утрачено со времени подачи докладов, которыми располагает ставка?

Сегодня по-настоящему важных решений не будет, шептались около меня офицеры штаба.

Эти слова напомнили мне, что здесь, на вершине военной иерархии, мыслят только армиями и группами армий.

Когда настал черед представителя Люфтваффе делать свой доклад, у меня возникло ощущение, будто что-то не так. Фюрер выпрямился и сухим тоном приказал докладчику точно и коротко излагать сведения. Это значило, что Люфтваффе, некогда столь милое его сердцу, вышло из фавора! В результате экскурс офицера показался блеклым, лишенным некоего пыла. Резким взмахом руки фюрер прервал его и отвернулся. Генерал Йодль сделал мне знак выйти, поскольку теперь предстояло обсуждать ситуацию на других фронтах.

В соседней комнате я задержался поболтать с несколькими офицерами штаба. Смакуя вермут, предложенный ординарцами, мы заговорили о Восточном фронте. В Варшаве польская подпольная армия сопротивления подняла восстание, по всему городу развернулись жестокие бои. Южнее сложилась еще более напряженная ситуация: сведения из этого сектора говорили о близкой катастрофе.

Мы не можем честно сказать все это фюреру, признался один из моих собеседников. Остается как-нибудь выкрутиться из этой заварухи, ни о чем ему не докладывая.

А тремя днями позже меня забыли выпроводить из зала до обсуждения положения на других фронтах. Докладчик не мог далее обходить молчанием варшавскую проблему. Гитлер, только что присевший у своего стола и взявший в руки карандаши, вмиг вскочил.

— Почему не доложили об этом раньше? — вскричал он и в ярости так швырнул карандаши об стол, что их обломки шрапнелью разлетелись по залу.

Все сконфуженно молчали, тогда как фюрер дал выход своему гневу, распекая высшее руководство всех родов войск. У меня же возникло неодолимое желание сделаться маленьким и незаметным. Не в силах преодолеть чувство страха, я мечтал оказаться за тридевять земель. Часто ли он устраивает подобные головомойки начальству в присутствии подчиненных? Гитлер вдруг угомонился и обратился к какому-то генералу с уточняющими расспросами.

Какими дополнительными резервами мы располагаем в этом регионе? Смогут ли войска вовремя получить боеприпасы? Имеются ли поблизости крупные подразделения инженерных войск?