– Доброй ночи, – и вышла из комнаты.

Джулия не удерживала меня, и я побежала наверх, в свою комнату. Люси еще не спала и бросила на меня испытующий взгляд.

– Ну вот, наконец, и вы, – сказала она. – Вы обещали мне быть любезнее, чем прежде; надеюсь, что вы докажете это на деле.

– Постараюсь, – я попыталась избавиться от овладевшего мной тяжелого чувства. – Кажется, сегодня довольно прохладный вечер, не правда ли?

– Ах, только не надо говорить о погоде! – вскричала Люси. – Скажите-ка лучше, о чем вы беседовали с Джулией?

– Это касается только нас двоих, меня и ее, – твердо ответила я.

Люси на некоторое время умолкла. Я уже раньше убедилась в том, что она страдает непреодолимой слабостью – любопытством. Она смотрела на меня в упор, и я с некоторым злорадством продолжала:

– Я вам ничего не скажу, и от Джулии вы тоже ничего не добьетесь.

– И прекрасно, – холодно заметила Люси. – Только я не ожидала, что вы когда-нибудь будете заодно с этими американками.

– Тут нет ничего особенного, – возразила я. – Впрочем, я попрошу вас оставить меня в покое и не надоедать своими расспросами.

После короткого молчания Люси сказала:

– Я полагаю, что если вы намерены быть любезнее со мной, то и я, в свою очередь, должна быть также любезна с вами.

– Да, разумеется, – ответила я с легкой усмешкой.

– Тогда вот что: хотя вы и не желаете сказать мне, какие у вас с Джулией завелись секреты, я все-таки буду откровенна с вами. Знаете, о чем мы говорили сегодня, пока вы изволили в одиночестве так долго прогуливаться по лесу?

Когда Люси задала мне этот вопрос, я была не в силах удержаться, чтобы не покраснеть: конечно, я, находясь в беседке, слышала, о чем рассуждали девушки во время чаепития, но в то же время я не могла в этом сознаться, не выдав себя. Поэтому я только молча смотрела на Люси. Она, видимо, заметила мое смущение, но продолжала:

– Так я вам скажу, о чем мы толковали. Вы, конечно, знаете, что в августе у нас тут затевается базар с благотворительными целями?

– Было бы странно, если бы я не знала о базаре, который устраивается моим отцом и моей мамой, – высокомерным тоном ответила я.

– Опять вы со своей обидчивостью! Ну-с, так вот, наш проект относится именно к этому базару. Хоть вы не питаете любви к Адели и Джулии, но надо признать, что они во многом гораздо умнее доброй дюжины наших чопорных английских девиц. У себя в Америке эти девушки привыкли устраивать всевозможные общественные развлечения, причем почти без участия взрослых; вот они и придумали разнообразить базар театральным представлением. Они берутся похлопотать об устройстве сцены и попросят мистера Гильярда, чтобы он отвел им для этого часть площади, где устраивается базар; каждый желающий посмотреть на представление должен будет заплатить шесть пенсов за ненумерованное место и шиллинг за нумерованное. Джулия и Адель полагают, что им таким образом удастся собрать не менее пяти фунтов стерлингов[5]. Не правда ли, великолепно придумано?

– Да, пожалуй, – согласилась я. – Но будет ли все это так уж хорошо исполнено? Мой отец не любит, когда что-либо делается кое-как.

– Будет ли хорошо? Вы можете сами в этом убедиться, стоит только попросить Джулию или Адель, чтобы они прочли вам сцену из какого-нибудь драматического произведения.

Люси принялась убирать на ночь свои волосы, а у меня в эту минуту возник в воображении образ Адели с ее вдохновенным бледным лицом, какой я ее видела из беседки, когда она декламировала чудные стихи американского поэта.

На душе у меня было очень тяжело, так как меня мучило нечто, о чем эти беззаботные девицы вовсе и не подозревали…

Причина моей тревоги заключалась в следующем.

До своего отъезда в школу, в конце Святой недели, Джек дал мне на сохранение целых два соверена[6]; он очень гордился тем, что был обладателем такой большой суммы денег и, когда передавал их мне, то строго приказал беречь их пуще глаза.

– Ты запри их под замок, – учил он. – У меня, знаешь, деньги так и тают, как только попадут мне в руки, а у тебя, Мэгги, они будут целы. Ты сбережешь их для меня, а я постараюсь из своих карманных денег добавить к ним хотя бы немного. Береги их до тех пор, как я вернусь домой на каникулы; но, разумеется, если я напишу тебе раньше и потребую эти деньги, ты немедля вышлешь их мне.

Я обещала исполнить просьбу брата и была очень довольна тем, что он оказал мне такое доверие.

А Джек продолжал свои наставления:

– Слушай, Мэгги: ты ни под каким видом не должна говорить отцу или матери, что я намереваюсь сделать с этими деньгами. А я хочу на них купить отцу часы для его кабинета; мне хотелось бы преподнести их в день его рождения осенью, и чтобы этот подарок был для него сюрпризом. Отец думает, что я трачу все свои карманные деньги на глупости и что у меня нет и медного гроша за душой, а тут выяснится, что я – обладатель целых сорока шиллингов! Так что, пожалуйста, сбереги мои деньги и твердо храни нашу тайну. Ты мне обещаешь это, не правда ли, Мэгги? Посмотри мне прямо в глаза и скажи, обещаешь?

Когда Джеку было нужно, он умел придавать своим словам необычайную торжественность. Так и в тот раз: он настаивал, чтобы я дала ему нечто вроде клятвы. Я должна была, глядя ему прямо в глаза и держа в то же время его руку, дать обещание в том, что ни за что на свете не скажу ни нашим родителям, ни еще кому бы то ни было ни слова о том, что я сохраняю для него это сокровище. После того как я трижды повторила это обещание, Джек переломил пополам трехпенсовую монету и дал одну половину мне, чтобы я всегда носила ее на узенькой голубой ленте за лифом своего платья, а другую половину монеты он прикрепил к такой же ленте и надел себе на шею.

– Но помни, Мэгги, – объявил он, – что если ты нарушишь свою клятву, то будешь постоянно томиться и терзаться, пока совсем не иссохнешь. Эта половина монеты на твоей шее будет действовать вроде магической силы. Ну что же ты так побледнела, глупенькая, – прибавил он, с удивлением глядя на меня.

Действительно, на меня в ту минуту от слов Джека напал какой-то панический страх, хотя в то же время меня очень заинтересовала вся эта таинственная история со сломанной монетой. Я запрятала соверены Джека в самое надежное место, какое только могла придумать, и с тех пор постоянно носила на шее заветную половинку монеты. Часто я прижимала ее к сердцу и с любовью вспоминала о своем обожаемом брате.

Спустя некоторое время после его отъезда в школу произошел вот какой случай. Я уже упоминала о своей дружбе с Сесилией Ферфакс, а теперь добавлю, что в наших отношениях с ней во мне частенько говорила не столько привязанность к ней, сколько то влияние, которое эта хорошенькая девушка умела оказывать на меня своим умением вовремя подольститься ко мне. Впрочем, она действительно была очень привязана ко мне и выражала свою любовь самым пленительным образом; я же была настолько слабохарактерна, что поощряла эту лесть. Итак, однажды, вскоре после отъезда Джека, ко мне пришла Сесилия. Она была очень расстроена и стала просить меня, даже умолять выручить из беды ее отца.

Ее отец, Ферфакс, служил лесничим в имении местного богатого помещика, сэра Пенроуза. Я уже говорила, что Пенроузы только изредка проводили лето в своем прекрасном поместье. В свое отсутствие они не позволяли принимать посетителей для осмотра замка и в особенности жилых помещений господ. Но однажды Ферфакс, поддавшись настойчивой просьбе одного из своих приятелей, решился провести его в замок, чтобы показать ему комнаты. В одной из гостиных Ферфакс случайно неловким движением задел фарфоровое блюдо, которым очень дорожила леди Пенроуз; блюдо упало на пол и разбилось.

Узнав об этом, экономка объявила, что все расскажет господам, и тогда Ферфакс лишится своего места. Ему насилу удалось упросить экономку позволить ему заменить разбитое блюдо совершенно таким же новым, которое, по счастью, можно было купить в ближайшем городе за пять фунтов. Ферфакс с трудом набрал три фунта, а остальные два никак не мог раздобыть.